Вдруг вода в проруби вздрогнула, и из нее показались две знакомые мордочки.
Бобры быстро вылезли на лед, и мы на радостях начали угощать их свеженарезанными ветками.
Наевшись, зверьки принялись расчесывать лапками — приводить в порядок свои шубки. Потом они заковыляли обратно к проруби, бултыхнулись в воду и исчезли. Прошло несколько минут, а мы все стояли и смотрели в темную прорубь под лед. Легкая морозная пленка уже начинала затягивать воду, и на нее медленно падали крупные белые снежинки…
— Ну, прощайте, Бобки! Прощайте до весны.
Мы встали на лыжи и отправились домой.
Мы схватили зайца и с трудом высвободили из его шкуры ястребиные когти. Но отцепить другую лапу ястреба, которой он вцепился в дерево, было невозможно — слишком глубоко вонзились его когти. Пришлось ножом срезать сук, и тогда освободили Резвого.
Я положил огромного зайца в заплечный мешок. Пахомыч взял ястреба и посадил себе на руку. Но Резвый вдруг отчаянно замахал крыльями, повис на руке тут же упал на землю. Что такое?
Пахомыч поднял его, опять хотел посадить на руку, но ястреб снова упал.
Тогда старик быстро опустился на землю и стал осматривать птицу.
— Лексеич, горе-то какое! — вдруг воскликнул он. — Пропал наш Резвый!
— Что, что случилось?
— Ноги ему проклятый косой повредил, — заохал Пахомыч. — Гляди, будто тряпки болтаются — знать, вывернул. Пропал, пропал наш соколик! — И старик, склонившись над ястребом, заплакал.
Поздно вечером вернулись мы домой. Взяли ящик, в котором вырос Резвый, настелили туда сена и положили больную птицу.
Всю ночь просидел Пахомыч над своим воспитанником. К утру Резвый умер.
Мы закопали его на опушке леса и посадили над ним молодую березку.
* * *Много лет прошло с тех пор. Березка выросла, стоит высокая, стройная.
Немало за это время вырастил Пахомыч хороших ястребов, но ни один из них не мог сравниться с Резвым.
Часто в осенние вечера, возвращаясь домой с охоты, мы с Пахомычем проходим по лесной опушке мимо заветной березки. Она стоит немного в стороне от других — высокая и тоненькая, в золотом осеннем уборе.
Иногда мы садимся тут же на бугорок, сидим молча и слушаем. В осенних сумерках засыпает лес, кругом тихо-тихо, не чирикнет ни одна птичка. Только порой пробежит ветерок, тронет гибкие ветки березы, и тогда они начинают покачиваться и слабо шуметь, будто шепчут, будто рассказывают нам о нашем старом крылатом друге.