— Нет, дитя мое! — возразил Харикл. — Мой путь завершен; я хочу заснуть последним сном в этом мирном жилище моих предков, где прошла вся моя жизнь. Я не сержусь на твою просьбу, но исполнить ее не могу. Я хочу, чтобы не позже, как через час после моей смерти, вы тронулись в путь, который я вам указал. На полдороге вы найдете комнату, где остановитесь для отдыха, а затем продолжите ваш путь и, достигнув хрустальной двери, которая откроется без всякого затруднения, немедленно выйдете на землю не мешкая.
При этих словах загадочная улыбка пробежала по губам больного, но вскоре лицо его приняло прежнюю спокойную неподвижность.
— Я все сказал! — добавил умирающий, — и теперь должен остаться наедине со своими мыслями, чтобы приготовиться к переходу в новую жизнь. Атлантис, дитя мое, обойди в последний раз это жилище, которое было твоей колыбелью; пойди в сад, где мы каждый день гуляли с тобой, и нарви цветов, которые ты возложишь сама на мое смертное ложе. Тебе поможет в этом твоя новая сестра. Благословляю тебя, дитя мое, благословляю вас обоих в последний раз. Теперь предоставьте меня самому себе; я не буду больше разговаривать с вами!
Повинуясь беспрекословно приказанию отца, Атлантис удалилась, запечатлев на лбу его последний поцелуй, и вместе с Еленой направилась в сад, где они приступили к исполнению последней обязанности по отношению к умирающему, выбирая для него самые роскошные цветы. Они обошли все уголки этой волшебной обители, где каждая комната, полная чудес искусства, приводила Елену в восторг. Она невольно сравнивала земное убранство комнат с этими царственными палатами, способными восхитить самого требовательного артиста.
Между тем мадам Каудаль, Рене, Патрис и Кермадек приготовлялись в путь, не отходя, однако, далеко от умирающего, который продолжал лежать также неподвижно. Атлантис и Елена достигли в это время перистиля из розового мрамора, откуда открывался вид на собственный сад Атлантис. Елена остановилась, очарованная невиданным ею раньше зрелищем, которое превосходило красотой все чудеса подводного жилища. Прямо от портика тянулась широкая аллея из гигантских роз, кончавшаяся вдали купами всевозможных цветов. К ней примыкали боковые аллеи, усаженные кустами роз; далее виднелись лужайки, гроты, небольшие рощицы, покрытые целым ковром из роз, подобранных с удивительным вкусом, без малейшей пестроты, несмотря на переходы от самых ярко-красных цветов до нежно-розоватого цвета махровой розы. Сочетание их было так искусно, что могло восхитить самый требовательный глаз. Везде чувствовалась рука художника или поэта.
— Сядем здесь, — проговорила Атлантис. — Этот сад принадлежал моей матери, и Харикл рассказывал мне, что она часто приходила сюда и проводила целые часы, предаваясь грустным размышлениям и как бы предчувствуя свою преждевременную кончину.
— Вы рано потеряли вашу мать? — робко спросила Елена.
— Я никогда не знала ее!
— И я также, — проговорила Елена, глаза которой наполнились слезами, — я никогда не знала своей матери, отца потеряла еще в колыбели, и тетя Алиса заменила мне моих родителей, она будет и для вас самой нежной матерью. Она так добра!
— Да, я чувствую это, — ответила молодая гречанка, — меня влечет к ней всем сердцем. Однако не будем терять времени, исполним сперва последнее желание отца: эти цветы должны украшать его смертное ложе. Он сам приказал это.
Молодые девушки прилежно приступили к исполнению последней воли умирающего: они срезали все лучшие цветы, которых вскоре набралась такая масса, что они должны были призвать к себе на помощь Рене и Патриса, чтобы отнести их в комнату Харикла.
Патрис приблизился к Елене и тихо проговорил:
— Надо торопиться: последние минуты наступили. Редко можно видеть такую спокойную и торжественную кончину.
— Мужайтесь, дорогая Атлантис, — говорил в то же время Рене своей невесте, — для вас наступил час вечной разлуки с отцом, но не отчаивайтесь и помните, что здесь находится человек, который чувствует не менее вас ваше горе и готов бы сделать все, чтобы облегчить его вам.
— У меня хватит мужества, Рене, обещаю вам, — ответила молодая девушка со своей всегдашней простотой. — Вы видели, что несколько раз я падала духом и не могла удержаться от рыданий, но это не понравилось отцу, и он крепко упрекал меня за малодушие. На этот раз я лучше сумею исполнить его желание и не потревожу его последние минуты бесполезными воплями.
Разговаривая таким образом, они приблизились к ложу умирающего. Атлантис тотчас начала убирать его цветами, которые подавала ей Елена. Взоры ее останавливались временами на спокойном лице отца, напоминавшем в эту торжественную минуту лицо полубога. Крупные слезы капали временами из ее глаз, и, подобно каплям росы, украшали розы, но ни одного рыдания не вырвалось из груди. Полное спокойствие и гармония царствовали вокруг смертного одра Харикла.
Вскоре все приготовления были окончены; оставалось возложить последнюю розу. Елена предоставила этот священный долг Атлантис и отошла к мадам Каудаль, которая тихо плакала, закрыв глаза платком. Рене занял ее место и, взяв руку своей невесты, тихонько пожимал ее, желая придать ей силы этим дружеским пожатием. Патрис держал пульс умирающего, заметно слабевший с каждой минутой.
Вдруг Харикл открыл глаза и встретил взгляд дочери, с любовью устремленный на него; кроткая улыбка разлилась по его лицу, затем веки его сомкнулись навечно.
— Все кончено! — проговорил доктор подавленным голосом.
Несколько минут прошли в благоговейном молчании; веяние смерти охватило всех невольным трепетом. Атлантис очнулась первая и, освободив свою руку из руки жениха, сняла со стены золотую арфу и стала против смертного ложа своего отца.
Опустив прелестную головку, она как бы собиралась с мыслями; затем ее тонкие пальчики скользнули по струнам, вызвав из них какие-то неуверенные аккорды. Но вскоре ее звучный голосок слился со звуками арфы в красивой музыкальной фразе.
Атлантис пела о величии своего народа, о его процветании, о страшном биче, обрушившемся на них и унесшем в могилу ее мать, оставив в живых только отца и ее. Она воспела Харикла, его добродетели, его знания, его мужество, его смерть, полную такого же величия, как и вся его жизнь. Она пела о своей готовности исполнить волю отца и последовать на землю за своим будущим мужем.
Ее песня напоминала волшебную поэму древности, так же как и сама мелодия, представлявшая образец древней античной музыки.
Но вот замерли последние аккорды, и Атлантис умолкла, погруженная в глубокую задумчивость. Арфа упала к ее ногам.
Последний долг был исполнен, оставалось исполнить и последнюю волю почившего — покинуть немедленно его тихую обитель. Патрис и Рене решили ускорить тяжелые минуты. Атлантис не шевелилась. Рене поднял арфу, повесил ее на стену и, подойдя к невесте, взял ее за руку и подвел ее к умершему для последнего прощания. Она поцеловала бледную, холодную руку отца, и Рене увлек ее за собой по направлению к выходу. Она беспрекословно и как-то машинально повиновалась.
Ровно через час после кончины Харикла наши путешественники вступили в туннель.
ГЛАВА XXII. Возвращение к свету. Заключение
Почва туннеля, по которому шли наши путешественники, была покрыта мягким золотистым песком, напоминавшим бархатные ковры, а стены — дивными вьющимися растениями, которые очаровывали своей красотой. Елена с удовольствием остановилась бы полюбоваться ими, но Рене и Патрис, испытывавшие смутное беспокойство, не позволяли ей замедлять шаги, торопясь выбраться из таинственного туннеля, ярко освещенного электричеством, которое они, следуя наставлениям умершего, зажгли перед вступлением в него.
Первую половину пути путешественники совершили в полном молчании, под впечатлением только что пережитого ими грустного события. Картина смерти запечатлелась перед их глазами слишком сильно и представлялась им и теперь. Атлантис шла быстро легкой поступью богини, погруженная всецело в созерцание своего прошлого; на ее чело легла печать тайной грусти, придававшей особую трогательность ее красоте. Она не замечала ничего окружающего, снова переживая всю прошедшую жизнь и готовясь к будущему. Она давала себе слово заслужить любовь своей новой семьи, сделаться действительно сестрой Елены и любящей дочерью для мадам Каудаль. Елена, уважая молчаливую скорбь своей подруги, шла молча около нее, но они обе чувствовали, что без слов понимают друг друга. Временами только, когда слезы застилали глаза Атлантис, Елена нежно пожимала ей руку, давая почувствовать, что, потеряв отца, она нашла любящую сестру. Атлантис обращала к ней тогда свой взор, отуманенный слезами, но полный любви и нежности, и взаимное влечение, которое они почувствовали друг к другу с первого взгляда, теперь возрастало с каждой минутой и превращалось в серьезную привязанность.
Мадам Каудаль следовала за молодыми девушками, поддерживаемая Рене и Патрисом, а сзади них торжественно выступал Монте-Кристо в сопровождении Сакрипанти. Кермадек замыкал шествие, тихонько насвистывая какую-то бретонскую песенку.
Таким образом прошло два часа; путешественники подвигались вперед так же молчаливо, но вот стены туннеля раздвинулись, и они очутились в просторной, высокой ротонде, посредине которой помещался каменный стол, окруженный выступами утесов, заменявших стулья.
Несмотря на пламенное желание выбраться скорее на свет Божий, мадам Каудаль так изнемогла от ходьбы, что должна была согласиться на отдых. Кермадек тотчас разостлал один из ковров, составлявших его ношу, и дамы расположились на нем.
— Здесь, право, очень недурно, — проговорила мадам Каудаль, — и даже, надо признаться, я чувствую маленький голод и с удовольствием закусила бы чем-нибудь, хотя это и несвоевременно и не входит в мои правила.
— Сию минуту, барыня, все будет готово! — воскликнул Кермадек. — Не будь я сыном своего отца, если бы отправился в дорогу без провизии. Слава Богу, там в кладовых всего было вдоволь!
С этими словами он развязал мешок, висевший у него на плече, и достал оттуда три бутылки греческого вина: одну цвета меда, другую цвета розы, а третью черную как чернила. Затем он вынул маленькие золотистые хлебцы какой-то необыкновенной формы, сухое варенье, фрукты и какие-то лепешки, напоминавшие вкусом какао, которое было открыто атлантами гораздо ранее испанцев.
— Чем богат, тем и рад! — проговорил Кермадек. — Я забрал оттуда все лучшее.
— Как это вкусно! — воскликнула мадам Каудаль, надкусывая какой-то плод, похожий на персик. — Право, можно бы с удовольствием сделаться вегетарианкой для того, чтобы питаться такими чудными плодами!
— А по мне, барыня, хороший кусок мяса все-таки лучше, хотя и это снадобье есть можно! — и в подтверждение своих слов Кермадек запихал в рот целый сладкий хлебец.
Побуждаемая Еленой, Атлантис выпила несколько глотков вина, хотя обыкновенно пила только воду, и съела несколько ягод роскошного черного винограда. Умеренная в своей пище, как птичка, она отказалась от предлагаемых ей сладостей. Елена также утолила свой аппетит. Видя ее ничем не занятой, Патрис решил воспользоваться удобным случаем, чтобы объясниться.
Отойдя внутрь ротонды, он проговорил, обращаясь к молодой девушке:
— Елена, пойдите сюда полюбоваться этим редким растением.
Елена послушно подошла к нему.
Мадам Каудаль и Рене были заняты Атлантис, стараясь вывести ее из тягостного оцепенения. Монте-Кристо, Сакрипанти и Кермадек отдавали честь вину, которое быстро исчезало при их благосклонном содействии; никто не обращал внимания на доктора и Елену.
— Какой счастливец Рене! — начал доктор, как только Елена подошла к нему.
— Вы завидуете ему? — с тихой усмешкой спросила молодая девушка. — Бедный Этьен! Может быть, у вас тоже были виды на Атлантис, как и у нашего доброго графа?
— На Атлантис?! Вы шутите, Елена!
— Почем же я знаю! — ответила мадемуазель Риё, стараясь под смехом скрыть свое замешательство. — Какие, однако, интересные растения! Хорошо бы было захватить с собой несколько отростков.
— Что нам за дело до этих растений, Елена! — проговорил вдруг Патрис, взяв молодую девушку за руку. — Я не для этого призвал вас сюда!
— Боже мой! Так для чего же?
— А для того, чтобы задать вам вопрос, от которого зависит все счастье моей жизни. Согласны ли вы быть моей женой, Елена?
Молодая девушка подняла на него свой чистый взгляд, который в эту минуту был необыкновенно серьезен.
— Да, Патрис, — просто ответила она, и когда доктор, сильно взволнованный, начал покрывать поцелуями ее руки, она продолжала, улыбаясь:
— Я сделаю вам только один упрек за то, что вы слишком медлили задать мне этот вопрос и ждали вмешательства Харикла. Это нехорошо, очень нехорошо! Неужели вы думаете, что мне нужна ваша коллекция древних монет, чтобы с радостью согласиться на ваше предложение?
— Я знаю, что для вас это безразлично, Елена! — взволнованно оправдывался доктор. — Но я сам никогда не решился бы заговорить, если бы этот благородный старец не устранил главного препятствия.
— Как вам не стыдно так говорить! Разве я так дурна, что должна непременно предполагать, будто всякое ухаживание относится не ко мне, а к моему состоянию?
— Елена! Злая! Я хотел бы вас сделать нищей для того, чтобы доказать вам, как вы ошибаетесь!
— Благодарю за добрые пожелания! — воскликнула Елена, смеясь от всего сердца. — Значит, если бы я была бедна, а вы богаты, вы не пренебрегли бы мной?
— О, не говорите так даже в шутку!
— Зачем же вы предполагаете такие дурные чувства с моей стороны?! — воскликнула Елена, торжествуя. — Нет, нет, я слишком долго сдерживалась и должна хорошенько побранить вас теперь. Да, я отлично видела, что я вам не особенно противна, а между тем из-за этих противных денег вы бегали от меня. О, как несносны и глупы эти светские предрассудки!
— Послушайте, Елена! — прервал с живостью Патрис. — Эти предрассудки вовсе не так нелепы, как вы думаете! Чтобы я, сильный мужчина, в сто раз более образованный, чем вы…
— Очень вам благодарна, милостивый государь! — засмеялась Елена, отвешивая насмешливый поклон.
— О, вы отлично понимаете, что я хочу сказать! Я же мог войти в ваш дом и пользоваться роскошью, и вместе с тем мы не могли также жить отдельно: вы в богатстве, а я в бедности. Вы отлично сознаете, что это было бы невозможно.
— Во всяком случае, я люблю вас таким, каким я вас знаю! — созналась Елена с милой улыбкой, — хотя вы порядочно злили меня все время!
В эту минуту раздался голос мадам Каудаль:
— Боже мой! Рене, где же твоя кузина?
— Не беспокойтесь, матушка, Патрис не оставит ее на произвол судьбы! — простодушно возразил Рене.
Эти слова долетели до молодых людей.
— Как легкомысленно я поступил! ' — воскликнул Патрис. — Идемте, Елена, прямо к вашей тетушке и будем просить ее согласия! — и, взяв Елену под руку, он направился к мадам Каудаль.
При виде своей племянницы, приближающейся опираясь на руку Патриса, почтенная дама сразу поняла, в чем дело, и так как ее мечта на брак Елены с Рене была разрушена, то лучшего мужа, чем Патрис, она не могла желать для нее.
Все объяснилось очень быстро, и мадам Каудаль сердечно обняла и поздравила жениха и невесту.
В то время, как происходили все эти события, между тремя собутыльниками поднялся оживленный спор. Вино рассеяло у Монте-Кристо воспоминание о полученном им отказе, а Сакрипанти совершенно забыл об испытанном им недавно ужасе. И вот достойным друзьям пришла блестящая мысль вернуться в покинутый ими грот и завладеть оставленными там сокровищами, на что Кермадек, ударяя по столу кулаком, наложил свое строжайшее veto.
— Вот дурак! — воскликнул Монте-Кристо, очнувшись от удивления. — Что тебе за дело? Ты можешь вернуться с нами и также набрать сокровищ. Ты составишь себе состояние на всю жизнь!
— Нет, ваше сиятельство! — повторял упрямо Кермадек. — Уж как вам угодно, а только вы не вернетесь назад.
— Это еще почему, дурак?
— А потому, что никто не должен возвращаться туда без разрешения его благородия, моего офицера, а его благородие своего согласия не даст!
— Да какое же право имеет твой офицер на этот грот?
— А то право, что он первый открыл его и женится на дочери покойного старого господина.
— А если он сам захочет вернуться туда?
— Его благородие не захочет, потому что покойный при последнем издыхании просил, чтобы, значит, не тревожили его там до последнего суда. А с этим, ваше сиятельство, шутить нельзя, то есть, значит, с последней волей усопших!
Монте-Кристо задыхался от злости; глаза его бешено блуждали.
— А кто помешает мне вернуться, если я захочу?! — воскликнул он с бешенством.
— Я, Ивон Кермадек, своей собственной персоной! — отвечал решительно матрос. — Вы не мой офицер, и я не посмотрю на вас, а размозжу вам голову, если господин Рене прикажет!