Остановил это безумие и спас меня зуммер селектора и голос секретарши, звонко и как-то неожиданно резко прозвучавший из него:
— Сергей Константинович, к вам представители «Кара-Групп».
Не отпуская меня, прижимая к себе одной рукой, он перегнулся через стол, нажал кнопку ответа и распорядился:
— Попроси подождать несколько минут.
И, выпрямившись, посмотрел на меня, и отпустил, и сделал шаг назад, и засунул руки в карманы брюк, что не помогло скрыть его эрекции, и продолжал смотреть на меня непонятным, но далеко не добрым взглядом.
— Кто бы мог подумать, что под личиной холодного, строгого, неприступного адвоката прячется столь страстная женщина, — очень недобро заметил он и чуть ли не брезгливо добавил, сделав разъясняющий жест пальцем вокруг своих губ: — Вам надо вытереть помаду.
— Вам тоже, — холодно сообщила я.
— Вот черт! — выругался он, даже головой крутнул от досады и заявил обвинительным тоном: — Вы странно на меня действуете, вот уже второй раз выводите из равновесия.
— Так, что вам хочется меня наказать! — добавила я, понимающе кивнув головой, и холодно спросила: — Где я могу привести себя в порядок?
— Вон там, — прихватив меня за локоток, резко сделал он пару шагов по кабинету к невидимой, замаскированной в декоративных панелях двери, открыл ее, и моему взору предстала большая, стильная туалетная комната.
Я закрыла за собой дверь перед его носом и подошла к зеркалу. О боже!!!
Мало того, что помада размазалась вокруг губ и растрепались волосы, собранные в элегантный пучок под затылком и идеально гладко стянутые на голове, но и пиджак оказался расстегнутым, и почти до пупа расстегнутой и распахнутой шелковая блуза под ним, открывавшая прозрачный бюстгальтер, практически ничего не скрывавший от взора.
Я даже не заметила и не почувствовала, когда он все это успел расстегнуть!
О господи, вполне реально я могла сейчас отдаться этому мужчине прямо на длинном столе переговоров в его кабинете и ничего не заметить вокруг!
И меня бы ничего не остановило, я была вообще не в себе! Бред!
Маразм! Помутнение рассудка! Полная шизофрения! Что со мной такое?!
Но рассуждать было некогда. Я быстро привела себя в порядок, восстановив идеальный макияж, пригладив растрепавшиеся волосы, поправила одежду и вернулась в кабинет. Он стоял и разговаривал с кем-то по телефону. Следы моей помады господин Берестов успел тщательно вытереть со своего лица. Услышав легкий скрип двери туалетной комнаты, быстро попрощался, положил трубку на аппарат и вопросительно посмотрел на меня.
А я подошла к своему портфелю, стоявшему на одном из стульев, спешно достала из него тонкую папочку с документами и объяснила официальным, холодным до заморозков голосом:
— После рассмотрения вашей жалобы нами были предприняты определенные шаги: сотрудница, допустившая эту ошибку, уволена, ее руководитель соответственно наказана как материально, так и административно, все это отражено в документе…
— Дайте сюда! — перебив меня, недовольно потребовал он.
Я протянула ему бумаги, которые Берестов резким движением выхватил из моих рук и порвал их, не читая, пополам и еще раз пополам.
— Забудьте! — и бросил обрывки в урну. — Я пожалел о своей кляузе через пять минут после того, как отправил. И уже разобрался с этой неприятностью: сменил замки и дал указание охране, чтобы мою бывшую жену больше не пускали в поселок. Давно надо было это сделать. Ну, а в тот момент я сильно разозлился на нее и на ее выходку, а вы подвернулись под руку. И писал я эту жалобу на вас, а не на какую-то там вашу сотрудницу.
— Если я правильно поняла, таким образом, у вас к нашей адвокатской конторе больше нет претензий? — уточнила я профессиональным тоном.
— К конторе — нет, а к вам лично есть, — усмехнулся он.
— Боюсь, что в данном вопросе я ничем не могу вам помочь, Сергей Константинович, — уведомила я тем же официально-холодным тоном.
— Ну почему же, — не согласился он, продолжая саркастически улыбаться, — как раз наоборот, именно вы и можете удовлетворить все эти претензии.
— Всего доброго, Сергей Константинович, — попрощалась я и, подхватив портфель, шустро направилась к выходу.
А он поспешил за мной и даже успел перехватить у самой двери и, распахивая ее передо мной, уверенно сказал, так что слышали все находящиеся в приемной, лишив меня таким образом возможности достойно ответить:
— Думаю, Мирослава Витальевна, мы еще вернемся к нашему разговору.
— Всего доброго, — только и смогла повторить я.
Я сидела в машине, позабыв ее завести, и меня колотило так явно, что подрагивали пальцы рук, лежавших на руле, и в голове царила полная сумятица.
Я что, именно для этого и хотела встретиться с ним? Вот для этого?! Чтобы он меня поцеловал и далее по сценарию? Я что, ополоумела? Я же откровенно его провоцировала, даже не понимая этого, не отдавая себе отчета, — всеми своими словами, интонациями, действиями — я провоцировала его!
Зачем?!
Что я хотела доказать и чего хотела добиться? Сделать ему неприятно, ткнуть носом в его недальновидность и ошибку? Показать, какая я крутая на самом деле, подчеркнуть свой статус? Как-то расшевелить мужчину?
Зачем?! Почему?!
Честно: я не знаю? Я сама себя не понимаю. В одном графстве Англии в ходу такая старинная пословица: «Если ты тыкаешь медведя пальцем в глаз, то вряд ли можешь рассчитывать, что он обрадуется и все обойдется».
Вот я и тыкнула Берестова в глаз, и теперь точно не обойдется без последствий, и как избежать этих последствий и каковы они будут, я понятия не имею.
Тряхнув головой, я постаралась выкинуть эти навязчивые мысли из головы, завела машину и поехала назад в родную контору. Работать.
В следующие три дня работы навалилось столько, что мне и дух перевести не удавалось, не то что вспоминать о странном инциденте с господином Берестовым, — два многочасовых судебных заседания, несколько апелляций в международный суд и встречных исков, переговоры с французскими и швейцарскими юристами, встречи с капризными и нервными клиентами. Я приходила домой ближе к десяти вечера совершенно измотанная, и Максим кормил меня ужином и старался как-то расшевелить, рассказывая смешные истории из своей школьной жизни.
А сегодня выяснилось, что они с классом вечером уезжают на все выходные на экскурсию по нескольким городам «Золотого кольца». У них в школе преподавательский состав был сплошь из молодых и активных учителей, креативных, легких на подъем и постоянно что-то придумывающих: поездки, походы, летние пикники, соревнования. А их историк так вообще молодец: вывозил ребят, разумеется, с согласия родителей и под присмотром других педагогов и охранников в известные исторические места и там, на месте, проводил уроки. Ребятам нравилось, мне, например, тоже.
Но в этот раз я немного загрустила. Я-то подумывала завтра, субботним утром, выспавшись, без пробок, поехать всей семьей к Игорю, в великолепный дом Русаковых за городом; у них там природа потрясающая, погулять, отдохнуть, подышать терпким осенним воздухом, поиграть в футбол — мы это очень уважали в семье, покататься на лодочке по реке, посидеть за столом на воздухе. Да и Игорь с Мариной звали и настаивали. Придется ехать без Максимки. Жаль.
Пятница, вечер, все сотрудники торопятся побыстрей слинять с работы, я даже Олега отпустила, хотя он и разрывался между желанием остаться, пока я не закончу дела, и ждущими его с нетерпением друзьями, с которыми они собрались в спортивный бар смотреть какой-то там матч, а я засиделась.
— Иди, иди, — отпустила я его, — я уже заканчиваю, мне твоя опека не понадобится.
Но с «заканчиваю» — это я погорячилась, продолжая подготавливать документы и заполнять формуляры к делам, которые намечены на утро понедельника. Дверь между кабинетом и приемной осталась открытой, и мне казалось, что каждый звук из-за этого становится громче и объемней, даже скрип ручки был слышен. В какой-то момент я, уловив некий посторонний звук, оторвалась от документов, подняла голову и встретилась взглядом со спокойными светло-карими глазами господина Берестова, стоявшего в дверном проеме и наблюдавшего за мной.
— Проезжал мимо вашей конторы и подумал, а не закончить ли нам то, что так хорошо начиналось и что так грубо прервали, на самом интересном месте, Мирослава Витальевна?
«Нет!!! — заорало мое сознание. — Это какой-то идиотизм! За кого он вообще себя принимает?! Что он себе вообразил?! Нет! Ни за что, и никогда, и ни при каких обстоятельствах! Бред! Ни-за-что!!! Да как он вообще посмел такое предложить?!»
Пальцам руки стало больно, так сильно я сжала ручку, и тело звенело от напряжения, словно сковавшего все мышцы, и, не успев сообразить и понять, что я говорю, глядя прямо ему в глаза, я произнесла:
— К себе не приглашу, а в ваш дом не поеду!
Разжижение мозгов! Альцгеймер разбушевался!
В психиатрическом диспансере для меня освободилось место!
— У меня здесь рядом квартира, если вы помните из материалов дела, — очень серьезно ответил он, неотрывно глядя мне в глаза. А я, как под гипнозом, поднялась из кресла и, не понимая себя и того, что я творю, чуть ли не приказала:
— Тогда очень быстро, пока я не пришла в себя! В любую секунду я могу передумать!
И, схватив сумочку, практически побежала к выходу, на ходу успев сдернуть пальто с вешалки, выключить свет и, пропустив его вперед, быстро запереть замок кабинета. Немного опомнилась лишь в машине, когда мы уже ехали, — он на своем «Ровере» впереди, показывая дорогу, я за ним.
— Что ты творишь, Слава?! — воззвала я к себе в полный голос. — Ты всерьез собралась заняться с ним любовью?! Ты представляешь последствия?! Зачем тебе эта головная боль?
«Да, — спокойно ответило мое подсознание, — я собираюсь заняться с ним любовью и наконец вспомнить, что это такое! Наконец почувствовать себя женщиной, а не резиновой куклой для удовлетворения мужских потребностей! Да, я хочу вспомнить, что такое заниматься сексом с мужчиной, который меня возбуждает, которого я хочу и от одного поцелуя с которым я чуть не отдалась ему прямо в кабинете, а оттого, что не отдалась, тело потом ныло полдня! И заткнись! Заткнись со всей своей правильностью и заумностью! Заткнись, потом расплачусь, и хрен с ним как!»
И я ехала за его машиной, понимая, как в принципе все это пошло, прямолинейно выглядит и как в его глазах выгляжу я, но мне было уже совершенно безразлично, кто там и как выглядит и что он подумает обо мне, и искренне наплевать на любые доводы разума!
И как последняя возможность опомниться, передумать и избежать того, на что я решилась, прозвучал звонок от мамы.
— Славочка, ну мы как завтра, едем? — спросила она про мои планы.
— Не знаю, мам, я вот только выехала с работы, — правда, хоть и не вся, — завтра точно высыпаться буду, — и опять не соврала: судя по тому, как мы начали с господином Берестовым, выспаться мне завтра надо будет обязательно. — Мам, ты позвони сейчас Игорю, он сегодня в Москве остается, а домой завтра поедет, он вас с Маргаритой Валентиновной с удовольствием отвезет. А я посмотрю, как настроение, может, и не приеду — лениться буду.
— Конечно, отдыхай, Славочка! — поспешила поддержать такой план мама.
Квартира и в самом деле находилась недалеко, и уже через пятнадцать минут, умудрившись не попасть ни в одну пробку и пролетев практически под все зеленые светофоры по пути, мы заезжали на подземную парковку его дома.
А в лифте разошлись по разным углам и, не произнеся ни одного слова, доехали до нужного этажа, и так же молча, напряженно, он открыл дверь ключами, и мы вошли в квартиру.
— Я редко тут бываю и не очень помню, что у меня здесь есть, но, по-моему, шампанское должно быть, — не раздеваясь, сразу прошел он вперед, в гостиную, условно отделенную от большой прихожей выступом стены.
— Неудобный момент, — чуть с хрипотцой в голосе от напряжения заметила я и предупредила: — Как-то захотелось сбежать.
Он развернулся, шагнул ко мне, обнял за талию под полами моего распахнутого пальто и мягко, почти нежно отверг мой слабый порыв:
— Нет, нет, какое бежать, — прижал он меня к себе, приподнял, отрывая от пола, и, заглянув в мои глаза, добавил, — побег мы отменяем и пресекаем на самом корню.
И поцеловал. Бежать я передумала сразу и вообще забыла и о побеге, и обо всем остальном на свете, кроме поцелуя этого мужчины. Его губы, руки, запах кожи, дыхание — все в этом мужчине сводило меня с ума!
Я не помнила, как это у нас с ним было почти семнадцать лет назад, в памяти остались только какие-то особо острые и яркие моменты. Мы стали совсем другими, нас изменила жизнь, в нас изменилось восприятие мира, изменился возраст и состав крови — мы изменились настолько, что сравнивать с теми, прежними, было бы смешно, да и невозможно.
В нас стала иной сила восприятий и ощущений, и этот его поцелуй явился ошеломлением и открытием для меня — в нем было столько страсти чувственного мужчины, а не мальчика, столько эротики и обещания, что от тех чувств, которые я переживала, прижимаясь к нему и возвращая поцелуй, мне казалось, я потеряю сознание! По крайней мере, разум меня покинул окончательно и более своим заумничанием не тревожил!
— Где кровать? — прохрипела я, когда он наконец прервал этот затянувшийся поцелуй.
— Мы туда идем, — усмехнулся Берестов.
А я только теперь сообразила, что он и на самом деле куда-то торопливо движется и несет меня, так и не выпустив из кольца своих рук. Рассматривать обстановку спальни и саму кровать мне было некогда, я лишь с радостью отметила про себя, что она широкая.
И неожиданно в голове словно выстрелила предательская мысль: «Если он мне сейчас скажет «раздевайся», я сразу передумаю, остыну и уйду! Сразу!»
«Раздевайся, дорогая», — говорил мне Роман Олегович в спальне и смотрел, как я это делаю. «Освободи грудь и сними трусики, — говорил он мне, закрывая дверь кабинета. «Раздевайся, дорогая», — говорил он, когда мы оставались в доме одни, и ему хотелось взять меня на столе в гостиной или где угодно. Он никогда сам не расстегнул на мне ни одной пуговицы, ни одного замка и не сдергивал с меня в нетерпении одежду, он всегда просил тоном мягкого приказа: «Раздевайся, дорогая!»
— Я помогу! — охрипшим от желания голосом сказал Берестов, заметив, что я застряла рукой в рукаве пальто.
И спешно принялся стаскивать с меня и пальто, и остальную одежду, а я пыталась проделывать то же самое с ним, забыв о своем мимолетном страхе. Это оказался самый сложный момент в нашем стремлении соединиться — мы путались в вещах, мешали друг другу, при этом принимались целоваться, забыв разоблачаться, снова судорожно начинали стаскивать одежду друг с друга — и наконец! — слава тебе, боже, упали на кровать, скидывая последние остатки шмотья с себя.
Я его так торопила, что отказалась от малейшего промедления на предварительные ласки, хотя он и пытался, но я потащила его на себя, и, сдавшись без сопротивления, Берестов вошел в меня одним мощным движением и замер, а я выгнулась дугой ему навстречу, и непонятный, не то всхлип, не то крик радости вылетел из моей груди.
— О боже! — простонал Берестов и уперся лбом и мой лоб. — Я сделал тебе больно?
— Нет, нет! — подгоняла я его. — Не останавливайся, только не останавливайся!
— Ни за что! — со всей серьезностью пообещал он.
И мы понеслись вперед, поддерживая друг друга, подстегивая, что-то шепча, спрашивая-отвечая, двигаясь телами в унисон и совпадая, совпадая! Совпадая во всем!
И я испытала свой первый за все эти семнадцать лет ошеломляющий оргазм!
Во сто крат сильнее и во столько же раз прекрасней, чем сохранилось у меня в потускневших воспоминаниях! Посредством Сергея Константиновича Берестова только что выяснилось, что я могу хотеть мужчину, могу хотеть близости с ним и могу испытывать радость от секса и переживать оргазм и что я все еще женщина! А мне казалось, что ничего этого во мне уже нет.
— Охренеть! — просипел он где-то у меня над головой в районе подушки, в которую упирался лбом, и повторил: — Охренеть!