Возможно, глупо было иметь настолько твердую уверенность в плачевном исходе операции. Но правда состояла в том, что Святослав еще не решил, согласиться ли, вообще, на нее.
Ему мало везло по жизни. С самого рождения, черт возьми, не везло!
И он точно знал, что с ним не срабатывают звезды и счастливые случайности. Нет в его жизни добрых крестных-фей.
Что бы там не говорил хирург, Слава знал, что будь операция более простой — его врач давно бы уговорил Святослава на нее.
Он даже подозревал, что они немного завысили процентное соотношение успех\неудача, с точностью до наоборот.
А может, Слава просто боялся. Пока сложно было разобраться в себе до конца.
Но одно он мог сказать с полной уверенностью — Наташа не должна идти с ним по этому пути, каким бы он ни был. Слава не успел дать ей ничего, чтобы просить о таком.
Может быть, будь у них за плечами хоть несколько лет отношений, он, даже не раздумывая, все рассказал бы ей, давая возможность решить самой.
Может быть…
Его пальцы крепче сжали руль.
Но у них имелся в активе лишь месяц знакомства, да неделя отношений. Святослав не собирался даже упоминать о том, что ему предстоит.
И все потому, что боялся ее реакции.
Слава почти не сомневался, что скажи он Нате правду — она останется с ним. Только имела ли Наташа представление о том, на что может согласиться? Святослав сомневался в этом.
Сам же он прекрасно знал, что ждет его в случае тех самых «40 %». В центре для страдающих ДЦП, который курировала его фирма, с тех пор, как Святослав стал получать достаточную прибыль, имелся отдельный корпус для полностью или частично парализованных пациентов. Для тех, от кого отказались даже самые близкие.
И мало кто мог бы упрекнуть тех родных.
Святослав видел отчаяние в глазах пациентов, когда приходил к ним, наведываясь в центр. Видел зависть к тому, что он хоть так может двигаться. А еще, он видел опустошенное, отчаянное горе и беспомощное безразличие в глазах тех родственников, которые приходили навещать этих пациентов.
Невозможно так прожить с человеком жизнь и не начать тихо его ненавидеть или же, не скатиться в глухую тоску. Не иметь возможности никуда отойти, не задумываясь над тем, не опрокинул ли он случайно стакан воды и сумеет ли набрать новый? Может ли дотянуться до тарелки с едой, которую ему оставили? Может ли выпить те лекарства, которые следует, чтобы не испытывать боль? И не перепутал ли таблетки…
Не говоря уже о том, что тело во всем подводит таких людей, даже в том, что кажется настолько простым, и они не могут контролировать свои естественные потребности.
Сколько лет можно менять подгузники взрослому человеку и продолжать помнить о том, что когда-то он был другим?
Он не желал проверять этого. Не собирался допустить, чтобы глаза Наташи стали тусклыми и такими же безжизненными, как у матерей и жен тех людей, которым он своими деньгами старался помочь. Не тогда, когда у нее впереди была целая жизнь.
Вздохнув легкими, которые никак не желали усваивать кислород из воздуха, и все равно, продолжая испытывать удушье, Святослав протянул руку и взял с соседнего сиденья коробочку с браслетом.
Он не должен был бы дарить его ей. Не имел права.
Слишком много было в этом браслете. Он вложил в него свое сердце и любовь. Свою душу. То, что никогда никому не позволял затронуть. То, что ни к кому не испытывал. А еще, за прошедшую ночь, проведенную на той проклятой… благословенной ступеньке, он вложил в это украшение всю свою боль от понимания того, что должен сделать.
Он не мог не отдать Наташе браслет. Просто не выдержал бы. Хоть так сообщая ей свои чувства. Пусть и собирался сделать их расставание как можно более грубым.
Быть может, когда-нибудь, через какое-то время, она сможет носить это украшение, не вспоминая о том, что он сейчас ей скажет.
Когда-нибудь, Наташа будет счастливой. Не с ним, с кем-то другим.
А Слава… может быть, хоть раз в жизни, ему повезет достаточно, чтобы этого не увидеть.
В этот вечер он уже несколько раз задумывался о подобной «удаче».
Вероятно, он просто был слишком гордым, чтобы увидеть жалость в глазах той единственной, которая приняла его таким, каков он есть. А может быть — трусом.
Слишком мало времени, чтобы понять все причины и следствия и некогда размышлять. Он не мог позволить себе привязать Наташу еще сильнее к себе и причинить большую боль, когда придется ее отпускать.
Крепче сжав пальцы на коробочке, и положив ту в карман пальто, Святослав наконец-то вышел из машины, которая так и осталась стоять под ее окнами.
И ощущая себя так, словно выпил разом десяток таблеток аналгетика, отчего не только не ощущал боль, но и вообще не чувствовал ничего, только пустоту внутри, пошел к дверям подъезда.
Наташа открыла дверь едва ли не сразу, и так улыбнулась, что не возникало сомнений — она не просто не сердилась из-за его исчезновения, но ждала. И безумно рада тому, что Слава приехал этим вечером.
Спасительное опустошение, которое помогало ему сосредоточенно и последовательно идти к поставленной цели — начало рассыпаться по кусочкам. Как те мелкие крошки льда, которые сыпались с неба два последних дня.
Но ни одна черта на его лице не дрогнула.
— Привет, — словно не видя, что он не ответил на ее улыбку, Ната отступила на шаг, пропуская Славу внутрь коридора.
Он переступил порог, сосредоточенный только на том, чтобы не поддаться искушению послать все к бесу и, улыбнувшись в ответ, не обнять ее.
Слава осознал, что даже не может ничего сказать ей.
Он просто застыл на пороге, глядя на Наташу. Казалось, что все его существо тянулось к ее свету, который она так легко отдавала. Словно бы каждой клеточкой своей кожи, всей поверхностью своего тела Святослав пытался впитать это тепло, понимая, что видит ее так близко в последний раз, и так старательно пытался держать себя руках.
Наташа, наверное, удивленная его молчанием и странной неподвижностью, немного нахмурилась, и потянулась к нему.
— Слав, что такое? — она поднялась на носочки, в попытке дотянуться до его губ, чтобы поцеловать их. — Ты где вчера пропадал?
Он отшатнулся.
Просто отступил назад, но из-за его хромоты, шаг получился более дерганным и резким, чем он хотел бы. Более жестоким по отторжению.
Святослав не вынес бы ее касания. Поддался бы дикому, неистовому желанию поцеловать Наташу. И не смог бы сказать того, что был должен.
— Слава? — Наташа растерялась, и так, будто это вышло непроизвольно, обхватила себя руками, словно бы ей стало зябко. — Что происходит?
— Я пришел сказать, что больше мы не будем встречаться, Наташа, — пустым и лишенным всякого выражения голосом, проговорил он, уставившись куда-то, поверх ее плеча.
Он не мог смотреть Нате в глаза. Не мог, будь оно все проклято. Не тогда, когда так откровенно и жестоко лгал, причиняя ей боль.
— Что? — она задохнулась и отступила на один шаг вглубь коридора.
А у него свело пальцы, когда Слава увидел, как она, в том же беззащитном и каком-то отчаянном жесте, как и той ночью, когда он принес таблетки, закрыла руками шею.
— Почему? Что случилось, Слава? — Наташа не понимала его слов, это было заметно.
Но Святослав не собирался объяснять.
— Ничего, — все еще не встречаясь с ней глазами, он медленно покачал головой. И едва заставив себя сглотнуть, произнес слова, за которые уже ненавидел себя. — Я никогда не встречаюсь с женщинами больше двух-трех раз, — он пожал плечами, словно бы не сказал ничего особенного.
Но даже так, краем глаза, он увидел, как Ната побледнела и вздрогнула.
Этими словами он сравнял ее со всеми другими. Причинил ей боль.
«Ложь!», кричало все у него внутри, «ты — не они, ты — несоизмеримо большее. Единственная, ради которой стоит жить». Однако сжав зубы, Слава проглотил эти слова, ощущая во рту вяжущую горечь.
— Но…, - она открыла рот, потом резко замолчала, и набрала воздуха в легкие. — Я не понимаю, — честно призналась Ната, заставив его чувствовать себя последней сволочью. — Ведь все было так…, - наверное, не найдя слов, она просто развела руками.
«Нереально, волшебно, великолепно, по-настоящему… и как в сказке, одновременно», он мог бы продолжить то, что она не досказала. Но не имел права.
Вместо этого, Святослав в очередной раз пожал плечами.
— Я просил у тебя ночь, — его тон оставался небрежным и пустым. Он умел прятать свои чувства. — Ты дала мне больше. Я благодарен. Это действительно оказалось здорово. Но не думаю, что нам стоит продолжать и портить впечатления.
Она отступила еще на шаг, и он не выдержал.
Его глаза метнулись к лицу Наташи, и утонули в опустошенном, потерянном, полном непонимания, синем взгляде.
Слава задохнулся. От ее боли. От своей. От того, что он творил. Но разве можно было поступить иначе?
Почему-то, в его разуме всплыло утро, когда он впервые осознал, сколько Наташа для него значит, и его собственные слова: «кто, в здравом рассудке, от такого откажется?».
Ради ее счастья он мог отказаться от всего. Вот только, здравым ли все еще был его разум?
Словно увидев эти сомнения, эту боль в его взгляде, Наташа глубоко вздохнула и осторожно ступила вперед, не позволяя ему отвести глаза.
— Слава, что происходит? Объясни, пожалуйста…
Он заставил себя собраться и стер любое выражение в глазах.
— Ничего. Просто, мне — достаточно, — ровным голосом ответил он, опять упираясь глазами в какой-то дурацкий цветочек на обоях.
Наташа мотнула головой, будто это могло бы помочь разобраться.
Но такой способ не действовал. Он пробовал.
— Спасибо, мне было хорошо с тобой, — окаменевшие пальцы никак не желали разгибаться на этой чертовой коробке, которую он пытался оставить на полочке, куда когда-то клал лекарство.
— Что это? — голос Наты стал подозрительно спокойным. Почти таким же отстраненным, как и его.
Он снова посмотрел на нее.
Наташа стояла на том же месте, гордо выпрямив спину и прищурившись, едва ли не брезгливо, словно перед ней лежала жаба, смотрела на синюю бархатную коробочку.
— Моя благодарность… за все, — Слав смог произнести это легко, и даже небрежно приподнял бровь, как будто предлагая ей вспомнить их ночи.
Она вздрогнула так, словно бы он ударил ее этими словами.
Резко взмахнув рукой, будто собираясь его ударить в ответ, Наташа смела ладонью коробочку на пол. Та с глухим стуком упала и откатилась в угол у входной двери. Святославу показалось, что он даже слышал, как звякнули колокольчики.
Он мог предвидеть это. Заслужил.
Но лучше бы она действительно его ударила.
— Я не проститутка, чтобы расплачиваться со мной за ночь, — презрительно и холодно бросила Наташа.
Однако Слава видел, с какой силой ее пальцы вцепились в угол стены.
Он только пожал плечами.
— Как распорядиться этим подарком, решать тебе, — небрежно, словно бы тот для него ничего не значил, Слава отвернулся и открыл дверь. — Я больше не буду тебя беспокоить. Прощай.
И не оборачиваясь, он вышел, прикрыв за собой дверь.
Хотя, мог бы поклясться, что и после того, что только что учинил, он слышал тихий, сдавленный шепот: «стой, Слава, подожди…».
Но не остановился.
Он дошел до лифта, нажал на вызов. Дождался пока, скрипя и повизгивая несмазанным механизмом, тот не приехал на ее этаж. Проследил за тем, как разъехались двери.
Протянув руку, Святослав нажал на кнопку первого этажа. И пока двери с тем же скрипом закрывались, а механизм лифта перестукивал, сообщая о передвижениях кабинки по этажам, он тихо вернулся к ее дверям, расположенным у самой лестницы. Спустился на три ступеньки и, облокотившись о стену — замер, вслушиваясь. Святослав не собирался уходить, пока не убедится, что Наташа закрыла замки на двери.
Он простоял там пять часов, размышляя над тем, можно ли ненавидеть себя сильнее?
Он прислушивался к любому шороху, любому звуку за ее дверью, и с каждой уходящей секундой презирал себя все больше.
Все в его жизни определяли секунды.
Несколько минут неправильного хода родов у матери — сделали его таким, каким он был. Несколько мгновений в квартире Катьки — уверили Святослава, что большего такой инвалид, как он и не заслужил. Несколько дней, сложенных из мгновений счастья — оказались сказкой в его памяти. И лишь миг на том бордюре — оборвал их.
Но не это оказалось самым страшным.
Не были в его памяти более ужасных секунд, чем те, которые потребовались, чтобы обидеть единственную женщину, которую Слава любил.
Замок в ее двери щелкнул только около двух часов ночи.
Слава не знал, отчего Наташа только теперь об этом вспомнила. То ли ей оказалось не до того, то ли… могла ли она надеяться, что он вернется?
Запрещая себе даже думать о подобном, Святослав наклонился, разминая затекшие ноги и, дождавшись знакомого покалывания в мышцах, сделал первый шаг.
И вдруг, замер, чувствуя себя хуже, чем за все время до этого.
Из-за уже замкнутой двери Наты послышался тихий всхлип, переросший, в надрывный, словно придушиваемый плач.
За это время он слышал всякие звуки. Она что-то тихо бормотала, разговаривала с кем-то по телефону. Слава даже слышал, странный стук и грохот, словно бы Наташа что-то с размаху бросила в стену. Но отсутствие ее слез — успокаивало. Возможно, несмотря на обиду и злость, она все же не успела сильно к нему привязаться.
Однако в этот момент…
Он не осознал, как поднялся на эти проклятые четыре ступеньки. И опомнился только тогда, когда едва не нажал на звонок.
Только, кому бы от этого стало легче?
Но и слышать, как она рыдает, тем более, по его вине — было выше его возможностей.
И все же…
Святослав заставил себя стиснуть пальцы в кулак и опустил руку. А потом, прислонившись лбом к холодному металлу ее двери, замер, вслушиваясь.
Он чувствовал себя так, словно бы попал в свой собственный, личный ад. Но каждая его мука казалась Славе заслуженной. А вот Наташа страдала ни за что.
Святослав не имел ни малейшего представления о том, сколько простоял так. Ему меньше всего хотелось смотреть на время. И только когда в квартире Наташи совершенно все затихло, он заставил себя отстраниться от двери и пешком спустился на первый этаж, не обращая никакого внимания на боль в спине и ногах.
Наташа не могла заснуть. Как не заставляла себя — у нее ничего не выходило.
Она лежала в темноте спальни, куда добралась только полчаса назад, и вслушивалась в каждый шорох, испытывая странную, сумасшедшую уверенность, что Слава рядом.
Бред!
Она же слышала, как он уехал. Стояла, словно пришибленная, посреди коридора, глядя на дверь, которую Слава закрыл за собой, и вслушивалась в звук лифта.
Даже сейчас, Наташа никак не могла понять, что произошло.
Когда Слава зашел в дверь — ей показалось, что это не он, а какой-то незнакомец. Он был холодным, жестоким, чужим.
Наташа смотрела на него — и не узнавала. Пыталась пробиться — но он отталкивал ее.
И лишь на один миг, на несколько коротких секунд, она увидела в его зеленых глазах того Святослава, которого знала все это время. А еще — она увидела там такую боль, что дыхание перехватило. Но это закончилось настолько быстро, сменяясь той же ледяной стеной безразличия, что Ната решила, будто ей привиделось.
Не было никакого оправдания тому, что он ей сказал сегодня вечером. Как можно простить такие слова? Как можно найти для них какую-то вескую причину, кроме единственно возможной — той, что Слава и пытался донести.
Наташа ему безразлична.
Он хотел провести с ней ночь. Он это получил. Даже более. А теперь — Святослав собрался идти дальше, находя себе других.
От этой мысли стало так больно, что Наташа сжалась в комок на кровати, укрывшись одеялом с головой.
И все-таки, несмотря на весь здравый смысл и насмешливую иронию над собой, что и ее не миновала глупая, извечная женская уверенность в собственной силе изменить мужчину, Ната искала ему оправдание.