— В бой вы, боцман, пока не пойдете, — холодно сказал Людов.
Он подошел к окну, неподвижно смотрел наружу.
— И когда сможете пойти, обещать вам сейчас не сумею. Нужен нам специалист по морской практике, шлюпочному делу матросов обучать, вязке узлов, швартовке — всякой вашей боцманской премудрости. Этому вы товарищей должны обучить на «отлично», и в самый короткий срок. А сами в это время — норвежскому учиться и немецкому, — подчеркнул он последнее слово, — и борьбе самбо, в которой, как я слышал, вы не очень сильны, хотя и знаете поморские приемы. — Глаза под стеклами очков снова весело блеснули.
Командир сел за стол.
— А из пистолета умеете стрелять? На каком расстоянии поражаете мишень?
— Из пистолета не приходилось стрелять, — глухо сказал боцман. — Из пулемета на корабле огонь вел.
— Так вот, научитесь стрелять из пистолета «ТТ», из нагана, и из немецкого маузера и из парабеллума, из кольта, браунинга и из вальтера. В общем, изучите все системы ручного оружия, которые вам встретиться могут. Гранату метать приходилось?
— Не приходилось, товарищ командир, — еще глуше сказал Агеев.
— Так вот, освоите метание гранаты — стоя, лежа, сидя, через голову, из всех положений. Изучите все системы гранат: и ефку нашу, как ее бойцы называют, и гранату мильса, и немецкую на деревянной ручке. Сдадите испытание по метанию гранаты на «отлично». Знаете, как у нас говорят: «Прожиточный минимум для разведчика в походе — гранат четыре штуки, кинжал и пистолет».
Командир вынул из кожаных ножен, любовно держал в руке блестящий клинок, с гладкой рукояткой, с отточенным на славу (это даже со своего места увидел Агеев) лезвием.
— Похоже, из немецкого штыка сделан? — сказал боцман.
— Из трофейного оружия. Производство наших умельцев. Таким вот кинжалом владеть, вероятно, не умеете тоже?
— Ножом пырнуть — хитрость небольшая, — горько откликнулся боцман.
— Не пырнуть ножом, а владеть им так, чтобы он при случае пистолет заменил, — сказал Людов. — Если останетесь у нас, получите на вооружение персональный походный нож, как каждый в отряде. Обращению с ним вас Матвей Григорьевич Кувардин обучит, тот, который вас с пирса привел. Великий он в этом деле мастер. Умеет бросать кинжал так, чтобы за десять — пятнадцать шагов поразить насмерть врага. Ну а еще, конечно, должны вы освоить бег с препятствиями, прыжки в длину и высоту. Должны научиться часами оставаться в застывшем положении, чтобы враг вас за камень принял. Вот если согласны изучить все это, а вместе с тем помочь вашими знаниями нам, тогда будете желанным товарищем в отряде.
— Товарищ командир, — взмолился боцман, — Да ведь я сейчас воевать должен, а не учиться! Пока я всю эту премудрость пройду, пожалуй, война кончится. А мне за товарищей мстить нужно. — Он перевел дух, поднялся со стула: — Я клятву дал в полуэкипаже — шестьдесят врагов собственноручно убить.
— Шестьдесят врагов? — переспросил Людов.
— Так точно. Втрое больше, чем они матросов на моем родном «Тумане» сгубили.
Опустил руку в карман бушлата, вынул рывком новенькую трубку с наборным цветным мундштуком и темно-красной чашечкой для табака.
— Вот эта трубка мне от убитого друга Петра Никонова осталась. Поклялся я сделать на ней шестьдесят зарубок. А пока ни одной еще нет.
— Пока окончится война, успеете сделать свои зарубки, — по-прежнему тихо, но очень торжественно сказал Людов. Подошел к боцману вплотную, невесомо положил на его забинтованную кисть свои тонкие, смуглые пальцы. — Только если не изучите все, о чем говорю, может быть, и погибнете с честью, а клятву не выполните и наполовину. Еще долго придется нам воевать до полной победы. Поверьте мне, старшина!
Он глядел Агееву прямо в лицо своим глубоким, не затемняемым стеклами очков, настойчивым взглядом, и боцман не опускал желтоватых, ярких глаз.
— Так обещаете, Сергей Никитич, выполнить все, о чем говорю, чтобы послужить Родине, полностью отомстить за погибших друзей?
За окном завыла сирена: сигнал воздушной тревоги.
— Обещаю, товарищ командир. Нерушимое матросское слово даю, — сказал Агеев…
Для постороннего взгляда, подразделение, расквартированное в двухэтажном доме возле ущелья, вело обычную жизнь учебного отряда. Каждый день с утра бойцы выбегали на зарядку, маршировали к камбузу на завтрак, потом занимались в классах, с трудом втиснув свои могучие тела между сиденьями и крышками детских парт, или уходили группами в окружающие город сопки…
Но никто из посторонних не видел, как сперва летними светлыми ночами, а потом под покровом осенней, дождливой мглы то одна, то другая группа вооруженных до зубов людей уходила от здания школы к недалекому морскому берегу, где дожидался их или торпедный катер, или катер-охотник, а иногда и закопченный, низкобортный, оснащенный заплатанными парусами норвежский рыбачий бот.
Разведчики уплывали в ночь, брали курс к норвежскому берегу, оккупированному врагом, а через сутки-другие возвращались обратно. И подчас с катера или с бота сходило меньше людей, чем ушло в бой. Кто-то навсегда оставался в сопках, схороненный друзьями среди мшистых береговых камней.
Но иногда на пирс главной североморской базы поднималось больше людей, чем отправлялось в разведку.
У некоторых из сошедших на берег были завязаны плотно глаза, закинуты за спину руки. На них была темно-серая форма егерей корпуса «Великая Германия». На высоких кепи пленников желтели жестяные цветки эдельвейса, на их куртках звенели кресты и медали за победы в Норвегии и на Крите.
И боцман Агеев ходил уже не раз в эти ночные походы, обвешанный оружием, с кинжалом у пояса и заветной необкуренной трубкой в кармане стеганых штанов. Об одном из этих походов довелось мне вспомнить в нью-йоркском баре «Бьюти оф Чикаго».
Глава четвертая
МОРЯКИ С «КРАСОТКИ ЧИКАГО»
О том, как наши разведчики спасли моряков с потерпевшего крушение судна, прочел я впоследствии в донесении сержанта Кувардина, написанном им в поселке Китовом:
«Находясь в боевой операции за линией фронта, западнее Варангер-фиорда, выполнено нами задание по уничтожению вражеского опорного пункта: при взрыве землянки полностью истреблен фашистский гарнизон в составе десяти егерей. При возвращении с операции морем, на боте Оле Свенсена, норвежского патриота, замечена моим напарником, старшиной первой статьи Агеевым, шедшая к берегу шлюпка. Будучи старшим по группе, я принял решение сблизиться с указанной шлюпкой на предмет захвата «языков».
По выяснении оказались в шлюпке не немцы, а три американских моряка с транспорта «Бьюти оф Чикаго», шедшего из Нью-Йорка в Мурманск. Из американцев один ранен в голову, другой — с переломом руки, все трое очень ослабели и замерзли. В связи с чем принято решение доставить их в главную базу. Однако перед Мотовским заливом вошли мы в густой туман, видимость нулевая, почему и пришлось высадиться в поселке Китовый, где, связавшись с главной базой, ждем указаний командования…»
Поселок Китовый — несколько одноэтажных домов у среза гранитной сопки, вытянувшейся над океанской водой.
С началом войны ушла из этих домов обычная жизнь, жизнь полярного рыбачьего поселка. Только в двух домиках разместились бойцы возникшей здесь в военные дни зенитной береговой батареи.
Здесь, у самой норвежской границы, довелось мне бывать по заданиям флотской газеты. Я хорошо запомнил ребристые, рассеченные трещинами, скалы над вечным грохотам нестихающего прибоя.
Скользкая пешеходная тропка взбегает от узкого причала, прижавшегося к подножию горы. Вдоль тропки вбиты в камень стальные кронштейны, натянут надежный трос, чтобы пешеходов не сбросило вниз штормовыми ветрами.
Такая же тропка вьется от домиков вверх, где, укрытые гигантской паутиной маскировочных серых сетей, смотрят в небо и в океан длинные орудийные стволы.
Поднимаясь к группе молчаливых, словно уснувших построек, ясно представлял я себе, что не так давно за окнами, затянутыми теперь черной бумагой затемнения, звучали женские и детские голоса, а внизу, у мокрых отвесных палов, качались рыбачьи парусники и мотоботы. А теперь семьи рыбаков эвакуированы в тыл, лишь моряки береговой батареи несут вахты на высотах…
С океана ползло серое молоко тумана, над скалами летел влажный, тяжелый снег, когда сигнальщик заметил на далеких смутных волнах бледные серебристые вспышки — мигание сигнального фонаря.
— Принимаю светограмму, — докладывал сигнальщик. — Пишут по нашему семафорному своду.
«Прошу разрешения подойти к пирсу, — сигналили с моря. — На борту бота группа разведчиков из двух человек, норвежский патриот, три моряка с потерпевшего крушение американского судна. Докладывает сержант Кувардин. Передал семафор старшина первой статьи Агеев».
— Напишите «Добро», — приказал командир батареи лейтенант Молотков.
Ваня Бородин готовился заступить на вахту, скучал, бродил среди зарослей ползучих березок. Тянулись из каменистых провалов коленчатые ветви с листками, будто выкованными из блеклой латуни. Собирал чернику, выискивал среди мхов шляпки белых грибов, когда сигнал боевой тревоги заставил стремглав броситься вниз.
Старый рыбачий бот медленно подходил к пирсу. Был отлив, рыжие бревна причала, покрытые дощатым настилом, поднимались высоко над водой. Краснофлотцы подавали с берега на бот зыбкие, скрипучие сходни.
Первым поднялся на пирс грузный старик в подбитом мехом комбинезоне. Над мясистым, багровым лицом навис козырек офицерской фуражки. Левая рука неподвижно висела на перевязи из обрывка парусины. Локтем другой руки американец бережно прижимал плоский пакет, завернутый в клеенку.
У второго, худощавого, с черной щетиной волос на измученном, бледном лице, пестрел из-под рукава комбинезона красно-желтый обшлаг полосатой пижамы.
Третьим поднялся на берег чуть сгорбленный негр в дождевике из толстой парусины. Под полями зюйдвестки блестело испачканное кровью лицо.
Негр обернулся, принял два чемодана, поданных снизу.
Вслед за ним вступил на пирс маленький разведчик с гранатами вокруг пояса, в шерстяном подшлемнике, надвинутом на костистый лоб. Плащ-палатка поверх ватника вздувалась под ветром, как широкие крылья.
Второй разведчик, рослый, широкоплечий, сидел в боте, придерживая сходню. Вытянулся во весь рост, передал негру чемоданы, одним прыжком очутился на пирсе. Помогал завести швартовы хозяину бота — норвежцу.
Лейтенант, затянутый в новенькую морскую шинель, шагнул навстречу американцам, взял под козырек:
— Командир базы лейтенант Молотков!
Конечно, командиром базы назвал себя для солидности. Какая там база — эти несколько домиков, затерянных в сопках! Опустил руку, ждал, что ответят, как поведут себя иностранцы.
— О-о! — протянул старик в высокой фуражке, глядя налитыми кровью, слезящимися глазами. Стал говорить быстро, непонятно. Горько пожалел в эти минуты молодой лейтенант, что ничего не сохранилось в памяти от школьных занятий английским языком.
— Донт андестенд[1], — сказал Молотков, скрывая смущение любезной улыбкой.
Старик заговорил снова, раздельнее, громче.
Высокий разведчик стоял почтительно в стороне. На тусклой глади матросского черного ремня лежали его покрытые шрамами пальцы. Шагнул к лейтенанту, вытянул руки по швам экономным, полным достоинства движением.
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? Старшина первой статьи Агеев.
— Обращайтесь, старшина, — с облегчением сказал Молотков.
— Если позволите, могу в этом деле помочь малость.
— А вы понимаете по-английски?
— Не то что понимаю, а кое-как разобрать могу. Рапортует, что, дескать, он — Чарльз Элиот, капитан транспорта «Бьюти оф Чикаго», порт приписки Нью-Йорк. С ним первый помощник Нортон и матрос рулевой Джексон. Мы с сержантом Кувардиным еще раньше это у него разузнали. После гибели судна остальная команда ушла на шлюпках в неизвестном направлении… Спрашивает, не слышно ли о них здесь?
— Ясно… — сказал лейтенант. — О команде транспорта мы ничего не слыхали.
Агеев, запинаясь, подыскивая слова, перевел ответ лейтенанта.
Капитан Элиот заговорил снова. Агеев вслушивался напряженно.
— Просит немедленно связать его с представительством ихним в Мурманске, — сказал Агеев.
— Ясно… — повторил Молотков. — Переведите, старшина, что с представительством Соединенных Штатов его, конечно, свяжем. При первой возможности. Но до Мурманска отсюда далеко.
— А пока, — продолжал лейтенант, — дадим им обсушиться, покушать, разместим на отдых, окажем первую помощь. Что дальше делать, начальство решит… Насчет начальства, старшина, пожалуй, не переводите.
— Есть, не переводить насчет начальства, — сказал Агеев. Обратился к капитану.
Старик перебил раздраженно.
— Ну, в чем дело? — спросил лейтенант.
— Говорит, прежде чем отдыхать, хочет связаться с Мурманском по радио или по телефону.
— Как будто это так легко из нашей чертовой дали! — пожал плечами командир батареи. — Объясните ему, связаться с Мурманском не так просто, сейчас доложу командованию, запрошу инструкций…
Разведчик заговорил, старик слушал, упрямо склонив голову. Дул мокрый, пронзительный ветер. Негр стоял горбясь, опустив тяжелые руки. Кувардин переминался нетерпеливо с ноги на ногу: дело сделано, нужно обогреться, поесть, объясняться можно и в закрытом помещении. Худощавый американец сказал что-то капитану убедительно, негромко.
— О'кэй! — буркнул наконец старик. Сунул в карман комбинезона жилистую, багрово-синюю руку, извлек толстую пачку зеленых узких кредиток. Отделил три кредитки, ткнул в сторону негра, услужливо подавшегося к нему. «Рум», — невнятно прозвучало в коротком приказе.
— А теперь велит матросу сбегать в ближайшую лавочку, взять бутылку рома, — с прежней почтительной серьезностью перевел Агеев. — Четыре доллара ему дал.
— Ну это понятно и без перевода, — не мог не улыбнуться лейтенант. — Объясните им, что ромом здесь не торгуют.
— Да уж и угостился он в шлюпке из нашего НЗ, — сказал нетерпеливо ждавший Кувардин. — Ишь он какой на выпивку лихой.
— Ну, может, нездоров, рука у него сломана, боль какая, — откликнулся лейтенант. — Переведите ему, старшина: рома нет, но выдам им медицинского спирта граммов по сто. А доллары свои пусть спрячет обратно.
Его мысли были заняты другим. Обдумывал, как разместить американцев.
«Капитану с помощником отдам свою каюту, сам переберусь в канцелярию, — размышлял лейтенант. — У меня порядок: тепло, уютно. Хорошо, что стоит запасная койка — пригодится теперь. Негра, норвежца и разведчиков — в кубрик к батарейцам. Покормить их всех нужно получше. А главное, тотчас связаться с главной базой, затребовать инструкций, как быть дальше. Туман сгущается: едва ли смогут скоро уйти от меня».
Он провел иностранцев в свою «каюту» — в небольшую квадратную комнатку с письменным столом у единственного окна, затянутого бумагой затемнения. Пощупал ладонью большое горячее зеркало печи — печь вытоплена на славу. Открыл дверцу, мельком взглянул, прогорел ли уголь, не будет ли угара. Вынул из замка торчавший снаружи ключ, вложил в скважину с внутренней стороны двери, — может быть, захотят запереться на ночь. Хорошо, что сохранился здесь ключ еще с довоенных дней. Вот как будто и все…
— Ну отдыхайте, джентльмены! — Сделал приглашающий широкий жест в направлении двух коек, вытянутых вдоль стен. Вестовой краснофлотец уже застилал их чистым бельем.
— Ту рест! — извлек наконец лейтенант Молотков из глубин памяти подходящее к случаю слово.
Капитан Элиот что-то пробормотал в ответ, присел к столу, по-прежнему сжимая под мышкой плоский пакет в клеенчатой обертке.
— Мэни фэнкс[2], — вежливо сказал второй американец. Тут только, видно, заметил, что из-под рукава комбинезона торчит пестрая пижамная ткань, со смущенной улыбкой поправил рукав, прижался спиной к теплой печке.