Лола отошла подальше от обсуждающих ее дам, с трудом преодолев соблазн обернуться, чтобы рассмотреть, кто позволяет себе такие разговоры. Или чтобы по выражению их лиц понять, что такие разговоры – это здесь совершенно обычное дело.
– Скучаешь?
Кажется, Роман обратился к ней впервые за целый вечер.
– Нет. Почему ты решил?
– Потому что веселье на твоем лице как-то не читается.
– По-твоему, я способна только на веселье или скуку?
– У меня еще не сложилось определенного мнения о том, на что ты способна, – усмехнулся он. – Пока я вижу, что ты похожа на кого угодно, только не на таджикскую погорелицу.
– Ты видел много таджикских погорелиц?
– Не знаю, погорелиц или нет, но на ваших баб я за последнюю неделю нагляделся. Пока у вас там был, – пояснил Роман. – В глазах либо вековая униженная льстивость, либо униженная тупость такой же длительности. А ты похожа на внучку восточного шейха.
– Почему на внучку? – удивилась Лола.
– Ну, или на правнучку. Во всяком случае, выглядишь так, как будто от восточного шейха тебя отделяет как минимум одно поколение, родившееся и прожившее жизнь в Англии. И наблюдаешь ты за всеми, как хорошо воспитанная аристократка наблюдала бы за гулянкой горничных и шоферов: вид невозмутимый, но явно ждешь, когда все это убожество закончится.
Лола ждала, когда все это закончится, только оттого, что чувствовала себя в этой компании крайне неуютно. И совсем не по причине своего особого аристократизма, а ровно наоборот – потому что ей было тоскливо и неловко среди этих уверенных в себе, абсолютно раскованных людей, и неловкость была такой сильной, что немели ноги и плечи.
– Ты плохо разглядел восточных женщин, – сказала она; ей не хотелось, чтобы Роман догадался о ее скованности и тоске. – Тебе, наверное, показывали только старших жен секретарей обкомов. Или как они теперь называются – бизнесмены?
– Возможно. Во всяком случае, у меня не возникло желания приобрести которую-нибудь из этих дам в личное пользование. Я даже решил, что все эти истории про какие-то там гаремные жемчужины – просто восточные байки. Но, как выяснилось, ошибся.
– Ты уже прояснил мою ситуацию? Или все еще опасаешься, что меня подослали враги?
Роман ничего не ответил. Лола не поняла, что означает его молчание – что она прошла проверку или наоборот? Но переспрашивать не стала.
– Кобольд, а ведь правильно я всегда и всем говорю, что ты тщеславная сволочь! – вдруг услышала она. – Привел такую бабу и молчишь. Интриган хренов!
Лола вздрогнула от неожиданности. Первый раз за этот вечер кто-то в открытую обратил на нее внимание, и сразу так!.. Она быстро обернулась, чтобы разглядеть женщину, которой принадлежал низкий голос, произносящий такие бесцеремонные слова. Она даже забыла на секунду про необходимость сдерживаться и никого не разглядывать, о которой помнила весь этот бесконечный, мучительный вечер.
Женщина была такая высокая и длинноногая, что казалась аистихой, бредущей по болоту. Лола, правда, видела аистиху только на картинке в детской книжке, но там эта птица была изображена именно такой – немолодой, сильной, некрасивой и очень выразительной. Сходство с аистихой довершалось еще и тем, что шея у женщины была длинная, а голова маленькая из-за очень короткой мужской стрижки.
– Почему интриган? – пожал плечами Роман. – Если ты не спрашиваешь, кого я привел, то почему я должен ее представлять?
– Хамло ты, Роман Алексеич, – заявила длинноногая дама. – Мало ли что я не спрашиваю? Я, может, до самого сердца потрясена, язык отнялся от изумления. А ей, – она кивнула подбородком на Лолу, – думаешь, приятно безымянной тут слоняться? Или она у тебя глухонемая?
– Как будто бы нет. Я вот и ждал, когда она наконец попросит ее представить. Но, кажется, зря ждал: просьб от нее не дождаться. Ее зовут Лола.
И смысл его слов, и невозмутимость, с которой он говорил о ней – в самом деле, как о глухонемой или неодушевленной, – были так унизительны, что у Лолы потемнело в глазах. Она уже готова была произнести что-нибудь резкое, но не сразу нашлась со словами. А пока, сдерживая бешеное сердцебиение, она эти слова искала, дама сказала:
– Что ж, будем знакомы. Я Альбина. Пойдем, я тебя сама со всеми познакомлю, а на Кобольда плюнь.
– Как это плюнь? – хмыкнул Роман, впрочем, с обычной своей холодной усмешкой. – Ты мне, Бина, женщину не порть.
– Слюной плюнь, – уточнила Альбина. – Пойдем, пойдем, а то стоишь как в зверинце. Мы не кусаемся.
– Это как сказать, – заметил Роман. – Ладно, знакомь ее со всеми сама.
– Да уж как-нибудь без твоих указаний соображу, – бросила Альбина и слегка подтолкнула Лолу: – Пошли, чего ждешь? Боишься от мужика отлипнуть?
– Не боюсь, – ответила Лола.
Напряжение как-то незаметно отпустило ее, и она с удивлением поняла, что это произошло благодаря бесцеремонной Альбине.
– Ну и правильно. Сейчас Оксанка будет свою зимнюю коллекцию показывать, заодно посплетничаем. А платьишко на тебе ничего. Хоть и самопал, но стильное. У кого шила?
– Бей резче, не раздумывай. Все равно ты рассчитывать удар пока не умеешь, да, по большому, счету, это и невозможно. В бильярде важно чутье и везение. – Альбина обошла стол и остановилась напротив Лолы. – Как и в жизни, впрочем. Ты вообще-то как, везучая?
– Не знаю.
Желтоватый костяной шар, лежащий ровно посередине зеленого суконного поля, притягивал Лолино внимание так, как будто был сгустком раскаленного металла. На секунду ей даже показалось, что она сама становится этим шаром, и ровно в эту секунду она ударила по нему кием – не резко ударила и не плавно, а так, что он тяжело стронулся с места и как по нитке вкатился в лузу.
– Везучая, – кивнула Альбина. – Невезучие за полчаса шары катать не обучаются, тем более не в американский пул какой-нибудь, а в настоящую русскую пирамиду. Везучая, холодная, стервозная.
– Не знаю, – повторила Лола. – Просто я почувствовала, как эти шары двигаются. Во всяком случае, мне показалось, что почувствовала.
Она была уверена, что дело действительно только в этом. Но если Альбине хочется считать, что дело в ее холодности и стервозности, то пусть считает.
«Да, может, так оно и есть, – подумала Лола. – Ничего я про себя уже не знаю. Что я теперь такая, какой никогда не была, это точно. Так почему бы и не стервозная? Даже хорошо – жить будет проще».
Роман вот тоже сказал, что она похожа на аристократку, наблюдающую за гулянкой горничных, хотя на самом деле она чувствовала во время этой гулянки не превосходство, а неловкость и тоску. Но возражать ему она ведь не стала.
– Выпьешь? – предложила Альбина. – Ты вискарь уважаешь?
– Я его никогда не пила.
– Значит, вискаря и дерни. Когда-то надо же попробовать. А то жизнь пройдет, и будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы, как революционный паралитик предостерегал. Выпей, выпей. – Альбина плеснула виски в тяжелый стакан и протянула Лоле. – Боишься, что шарик в лузу не вкатишь? Может, как раз наоборот, меткости прибавится. Вон, сосед мой, звезда сермяжной попсы, вообще без выпивки не играет. Это ему, говорит, помогает преодолеть сомнения в своих способностях. – Альбина хрипловато рассмеялась. – Или у тебя таких сомнений нет?
У Лолы не было сейчас не то что каких-то неведомых сомнений – у нее вообще не было никаких внятных мыслей. Она словно бы видела себя со стороны, и это не удивляло ее, а лишь вызывало вялое недоумение: неужели это она, и кто – она, и что делает здесь, и если делает что-то не то, то что же должна делать?.. Вряд ли эти смутные мысли можно было считать сомнениями в своих способностях – слишком много в них было безразличия к себе.
Виски оказался таким обжигающе-крепким, что Лола чуть не задохнулась после первого же глотка. Но все-таки допила до дна.
– Ну, что застыла, как Зоя Космодемьянская перед фашистом? – насмешливо спросила Альбина. – Закашляйся, слезки утри. Можешь даже сблевать, я не обижусь. Ты ведь, похоже, водку и то не пьешь? Вот и реагируй соответственно. А без выпивки жить нельзя – сломаешься от напряжения. Тем более ты, я смотрю, вообще ледяная, тебе расслабляться сам бог велел. Только одним глотком надо, это же не компот. Учись, пока есть у кого!
С этими словами она вскинула руку и опустошила свой стакан; видно было, как большой глоток виски вкатился в ее длинное горло. Закусывать Альбина не стала – поставила пустой стакан на низкий столик и взяла второй кий. Удар у нее в самом деле был резкий, и не заметно было, чтобы она примеривалась, прежде чем его сделать. Подчиняясь этому удару, два шара сухо стукнулись друг о друга и с одинаковой стремительностью вкатились в лузы.
– Надо будет тебе кий подобрать, – сказала Альбина. – Свой кий – это святое. Я вот только этим играю, он у меня все равно что рука, даже надежнее. В бильярде вообще все важно: какое сукно, какая резина на бортах. Сам стол две тонны весит, представляешь, на каком основании он должен стоять? У меня под ним мраморная плита, но, говорят, пора поменять. Сейчас их чуть не космическая промышленность делает, и вроде бы из чего-то такого, что лучше мрамора. Я мастера периодически вызываю, он мне горизонталь стола проверяет, зазоры луз. – Она рассказывала все это с видимым удовольствием и смотрела на свой огромный бильярдный стол так, как мать могла бы смотреть на своего во всех отношениях удачного и горячо любимого ребенка. – В общем, много тонкостей. Тебе понравится – ты, по-моему, приметливая. В аэропорту-то как ты, а? – хохотнула Альбина, наверное, вспомнив Лолин короткий рассказ о знакомстве с Романом. – Посидел бы Роман Алексеич в обезьяннике за наркоту, то-то посмеялся бы! Или закрыли бы его по случаю лет на пять, тогда не до смеха стало бы… Что это его, кстати, в Таджикистан понесло, не знаешь? – небрежным тоном поинтересовалась она.
– Понятия не имею.
– Опять партизанку из себя корчишь, – поморщилась Альбина. – Да не бойся ты меня, я твоему Кобольду вообще не конкурент и даже в партнеры не набиваюсь: не та весовая категория. На его высоте бабы не летают! Вон, президент недавно с представителями малого бизнеса встречался, так какие там представители – представительницы одни. По мелочи-то сплошь бабы суетятся, и я в том числе. А если олигархов в Кремль зовут, то бабенки, как ты заметила, ни одной. Только Роман Алексеич и прочие мужики восседают. Хотя что ты могла заметить в своей Азии, – махнула рукой она. – В общем, я со своими фитнес-клубами в калашный ряд не лезу, так что за Кобольда можешь в связи со мной не переживать.
– Я за него вообще не переживаю, – улыбнулась Лола. – Я его совсем не знаю, о чем же мне переживать?
Хоть виски и был противным, но действие его оказалось приятным. Лола почувствовала, как напряжение, в котором она находилась весь этот бесконечный вечер и которое лишь слегка ослабело с появлением Альбины, наконец отпустило ее совершенно.
– Не знаешь – узнаешь, – уверенно сказала Альбина. – Такую женщину, как ты, только дурак из рук выпустит. А Кобольд уж точно не дурак. Он тебе как, нравится хотя бы?
– Нравится?.. – медленно проговорила Лола. – Вряд ли нравится. Но в нем есть что-то неожиданное, и мне с ним поэтому… не скучно.
Сказав это, она тут же вспомнила то главное, что было неожиданным в Романе: его резкое, какое-то непонятное – может быть, просто мужское? – ночное бесстыдство, которое так трудно было угадать за его дневной невозмутимостью. Да просто представить было невозможно, что этот холеный, весь погруженный в житейские мелочи мужчина, подробно и с удовольствием рассказывающий об императорских сервизах, вдруг положит ее руку себе между ног и скажет, что ему это нравится… А он сказал именно так, без стыда, и без стыда сжал ее вздрагивающие пальцы. При одном воспоминании о том, как это было, Лола почувствовала, что внутри у нее, внизу живота, шевельнулось что-то непонятное, прежде неведомое и, пожалуй, приятное.
– Не скучно? Что ж, уже немало. Скука, конечно, есть отдохновение души, но… Это, кстати, кто сказал, не помнишь? – прищурившись, быстро спросила Альбина.
– Пушкин. Но он, кажется, тоже кого-то цитировал.
– Я и говорю, такую бабу Кобольд из рук не выпустит, – усмехнулась та. – Так вот, скука хоть и отдохновение души, но она же и душевная отрава. Постепенно, незаметно, а глядь – и уже все в тебе остыло и застыло. Так что мой тебе мудрый совет: не бросайся тем, что хоть какой-то интерес вызывает. Я в молодости тоже дура духовная была – только тебе Ницше или там Хайдеггер, а не то чтобы бильярд какой-нибудь… А с годами ума-то набралась. Если бильярд кровь будоражит или, к примеру, кругосветное путешествие, то и катай шары, и путешествуй, а про Хайдеггера забудь. И про любовь, кстати, тоже: спокойней жить будет. Или ты принца ждешь? – спросила Альбина, внимательно вглядываясь в Лолины глаза.
– Не жду. И никогда не ждала.
Она чувствовала себя с Альбиной так легко, как никогда не чувствовала с посторонними людьми. Да и не только с посторонними… Даже с папой, который был все равно что она сама, ей не было легко: в нем была слишком ощутима та душевная утонченность и печаль, с которыми легкость общения просто не сочеталась. Впрочем, ей и с самой собою легко не было тоже. С мамой – да, с мамой было совсем легко. Но мама ничего не знала о тех вещах, о которых говорила сейчас Альбина, а они, эти вещи, были Лоле не только понятны, но и необходимы.
– Вот и хорошо, что принца не ждешь. Поэтому бери от Кобольда все, что он тебе может дать. А может он много, не сомневайся. Что тень по личику пробежала? – насмешливо заметила Альбина. – Моральные принципы не позволяют из мужика деньги тянуть? Не волнуйся, не обеднеет. Пусть еще спасибо тебе скажет. Куда ему такую прорву денег девать, одному-то? Он же, чтобы тебе масштаб был понятен, недрами владеет. И правда кобольд, или тролль, или кто там в сказках недрами владел? Говорящая, в общем, фамилия, как в добротной пьесе Островского. И в Таджикистан наверняка по этим делам втихую ездил. Какое-нибудь полезное ископаемое хочет прикарманить, боится, чтоб не опередили. У вас же там, кажется, вся таблица Менделеева в горах зарыта?
– Да, – кивнула Лола. – Папа был геолог, он тоже про таблицу Менделеева говорил. Его во время войны даже на фронт не отпустили, потому что он стратегическое сырье разведывал.
– Значит, хорошо разведал, раз Кобольд заинтересовался. Он рисковать не любит, только наверняка действует. Ну, тебя это интересовать не должно. Какое тебе дело до его дел, ты к нему в секретарши не нанималась! А меня не стесняйся, – вдруг добавила Альбина. – Ты мне понравилась. – И, невесело улыбнувшись, объяснила: – Не с кем же словом перемолвиться. У нас тут бабы все… Ну, про деловых, вроде меня, я вообще не говорю, я и от себя-то дурею, еще мне таких же не хватало! А другие… Если не слишком тупые, то скучные, как манная каша без перца, только и квохчут вокруг своих мужиков. А которые постервознее, поживее, те дуры беспросветные, им, кроме брюликов и Канар, ничего не интересно.
– Вы же сами про бильярд и кругосветные путешествия говорили, – напомнила Лола.
– Есть нюансы, – засмеялась Альбина. – Канары Канарам рознь. А на «вы» меня не называй, я тебе в матери не гожусь, на десять лет всего старше. И жизни учить не буду, сегодня это я так, для знакомства. Сейчас домой отвезу. Ночь уже, ты небось устала с непривычки. Или, если хочешь, у меня ночуй, – предложила она.
– Да нет, наверное… – неуверенно сказала Лола.
Когда после демонстрации моделей, которую устроила в галерее «Дача» жуковская жительница Оксана, Альбина предложила заехать к ней и поболтать часок, Роман отказался:
– Мне твоя болтовня неинтересна. И в бильярд я не играю, так что делать мне у тебя нечего.
– Тогда я Лолку заберу? – сказала Альбина.
– Хочет, пусть едет.
Восторга в его голосе не прозвучало, но, во-первых, восторга он не выказывал вообще ни по какому поводу, во всяком случае, при Лоле, а во-вторых, подумать, как правильно поступить, она не успела, потому что Альбина тут же схватила ее за руку и потащила к своей машине – приземистой, узкой, ярко-алой.
Но все-таки Лоле показалось, что Роман не обрадовался ее самостоятельности. Поэтому она, хоть и не слишком уверенно, отказалась ночевать у Альбины.