– Сегодня тут будет концерт. Нужно снова подключить освещение и отопление. Ааааааа! Что здесь валяется на проходе?
Патрик остановился, схватился за ногу и стал растирать мысок правого сапога. Похоже, он запнулся об упавшую балку. Хоть что-то могло прервать его!
Внутри здание производило впечатление ненамного лучше. На полу в фойе лежал мусор, чего в нём только не было – уличная грязь, прелая листва, ошмётки штукатурки, сломанная мебель… На потемневших стенах висела паутина. Где-то в крыше находились дыры, так как по всему театру гулял ветерок. Широкий коридор сразу вёл в зрительный зал. Мы уже не ждали ничего хорошего от того, что нам предстояло там увидеть.
Однако театральный зал, даже несмотря на рваный занавес, по сравнению со всем остальным выглядел неплохо. Здесь также валялся хлам, но и было много целых стульев, на которых можно сидеть. Газовые светильники уцелели не все, впрочем, на первый взгляд, их насчитывалось достаточно, если, конечно, они остались в рабочем состоянии.
Я заглянула в оркестровую яму – теперь она превратилась в мусорную. Тем не менее в ней могли бы разместиться наши немногочисленные музыканты. На сцене я заметила несколько дыр в деревянном полу, хотя и это не являлось критичным препятствием для выступления. Сторож показал рукой на гримёрки за кулисами, по его словам, вполне пригодных для подготовки артистов.
Над амфитеатром возвышался балкон, но, по словам охранника, второй этаж сильно разрушился и подниматься туда, а тем более проводить зрителей, было бы не благоразумно. Мы поверили ему и не стали сами проверять ту часть театра.
Конечно, что и говорить, нам часто приходилось выступать в малоприспособленных помещениях с плохой акустикой. Порой там не хватало мест, и части публики приходилось стоять. В отдалённых городках королевства на концерты иногда приходили малообразованные зрители, которые могли переговариваться во время представления и даже курить. Всё это требовало от нас, исполнителей, форсированного голоса, преувеличенного жеста, ярко-выраженного грима и костюма, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в определении образа персонажа.
– Что ж, – дядя Октавиус начал потирать руки в предвкушении выступления, – королевским театром не назовёшь, но сгодится.
Не утруждая себя прощанием, Патрик хмыкнул и ушёл, сочтя свою миссию выполненной. Дядя же подошёл к сторожу и стал обговаривать с ним какие-то детали. Мне было немного не по себе в этом пустом, холодном зале, и я отправилась получше рассмотреть гримёрки.
Войдя в холл, в его конце я увидела только одну тёмную дверь. Когда я тихонько тронула её, она медленно со скрипом распахнулась, показывая за собой проход с несколькими комнатами по сторонам. Я прошла по коридору, заканчивающемуся глухой стеной, и наугад остановилась перед гримёркой слева. На двери висела медная табличка, покрытая слоем пыли. Свет из фойе, оставшегося позади, едва пробивался сюда, и мне не удалось прочитать надпись. Наверное, я могла стереть пыль, но решила не нарушать покой мёртвого здания.
Так и застыв перед дверью, я вдруг краем глаза случайно заметила на полу тень. Я быстро обернулась и заметила убегающую крысу. Вместе со своими сородичами – мышами – они внушали мне отвращение, и поэтому я поспешно вернулась обратно, к людям.
К тому моменту дядя уже договорился со сторожем, что тот попробует хотя бы минимально убрать крупный мусор с проходов и включит освещение к нашему возвращению. И быстрым шагом мы поспешили в гостиницу.
Добравшись до неё, Октавиус объявил труппе срочные сборы. До вечера нужно было успеть кучу дел, начиная от расклейки афиш по городу до установки декораций – на сцене мы выставляли рисованные на фанере или картоне универсальные задники, годящиеся для разных номеров. Как обычно, все артисты задействовались в этих работах, и за многие годы механизм подготовки отрегулировался до мелочей. Но с другой стороны, времени до представления оставалось не так много, если не сказать, мало.
Мужчины перевозили и переносили ящики с реквизитом и гримом. В отличие от стационарного театра у нас не было сложной сценической машинерии, которая позволяла бы, например, осуществлять полёты, провалы или быстрое преображение сцены. Не имелось и специального художественного освещения – приходилось довольствоваться или солнечным светом, или имеющимися в арендуемом заведении газовыми лампами или свечами. Поэтому наши приспособления очень быстро собирались и разбирались.
Женской части сегодня досталось приводить в порядок зрительный зал и сцену. Честно говоря, подметать пол в театре – такого мне ещё не доводилось делать. Что же, военному времени – военные меры.
Но вот Ребекке подобное занятие пришлось не по душе, уж слишком оно грязное для её нежных рук. Неудивительно, ведь в моём представлении она являлась азалией – хрупким красивым цветком, который сам требовал и постоянной подкормки, и регулярного полива. Под надуманным предлогом кузина предпочла скрыться с глаз долой обратно в гостиницу, чтобы её не заставляли заниматься физическим трудом, в то время как Густав и Августа работали со всеми на равных.
Даже и не припомню, что когда-либо мы проводили подготовку к концерту в такой спешке. В мои дополнительные обязанности входила координация всех работ: я бегала между артистами, интересовалась, всё ли у них получается. Если возникали какие-то проблемы – обращалась за советом к дяде. Хотя с годами я научилась находить решения для большинства вопросов сама.
День, полностью занятый всевозможными приготовлениями, пролетел как одно мгновение. Нам удалось преобразить зал, и мы гордились собой. Сторож смог почти сразу запустить освещение и отопление, что придало театру живое дыхание. К тому же, он отрядил в помощники своего внука, и Клаус объяснил подростку схему продажи картонных билетов, которую им предстояло осуществлять на входе: розовые предназначались для сидячих мест, зелёные – для стоячих.
Мы были счастливы когда, выглянув в разбитое окно, увидели перед дверями теснящуюся публику. А у нас оставалось ещё полчаса до начала, чтобы немного отдохнуть и перекусить.
Как раз в тот момент дядя Октавиус подошёл ко мне:
– Наконец-то, нашёл тебя. Ты осталась последней из тех, кого нужно предупредить о замене.
– Какая замена? – удивилась я.
– Решил поменять местами тебя и Ребекку. Теперь не она открывает представление, а ты. Соответственно, ты же будешь выступать последней. А Ребекка споёт один раз в середине.
Мне была непонятна подобная перестановка, но времени уточнять, почему дядя решил произвести её, у меня не оставалось. Я вихрем рванула обратно в гостиницу, так как вспомнила, что моё концертное платье осталось в коробке рядом с кроватью, и в дневной суматохе я забыла захватить его. Хорошо хоть, что мне не требуется значительного грима – обычно я обходилась минимальным количеством косметических средств. По приблизительному подсчёту, я всё же успевала вернуться к началу, нужно только поторопиться!
Моя накидка не слишком ограничивала движения, однако пробежка выдалась ещё та. Как назло, по пути мне наперерез попадались люди, с которыми я неизбежно сталкивалась, несколько раз узкие переулки загораживали фермерские повозки, так что приходилось изворачиваться или даже перелазить через них. И в завершении всего я чуть не плюхнулась в навозную кучу, собранную подметальщиками улиц!
Запыхавшись, я наконец-то прибежала в гостиницу. Оставалось последнее препятствие – лестница на второй этаж. Из последних сил я рванула наверх. Передо мной медленно поднимался какой-то мужчина, но я не рассчитала скорость и со всего размаха натолкнулась на него.
Только извиняться было некогда. Я забежала в нашу комнату и судорожно начала копаться в коробке с одеждой. Нарядная Ребекка сидела на своей кровати с чашкой чая в руках, словно она никуда и не собиралась, и гневно смотрела на меня:
– Вот я думаю, с какой стати тебя поставили сегодня открывать представление?
– Какая разница – первая, вторая, последняя? – не особо вникая, ответила я, перебирая вещи.
Где же моё платье? По закону невезения оно оказалось в самом низу! Подумав, я решила сразу надеть его, чтобы не нести в руках.
Конечно, у меня имелась догадка, почему так произошло. Наверное, дядя Октавиус провёл подобную рокировку из-за того, что я была представлена заместителю мэра, но я решила не озвучивать эту версию вслух. Ребекка почувствовала, что я что-то недоговариваю, и заподозрила неладное.
– Да, действительно, никакой. Некоторые подлизы на всё пойдут, чтобы им доставались лучшие номера! – продолжила возмущаться двоюродная сестра и куда-то направилась.
Ругаться с ней ни желания, ни времени у меня не имелось, поэтому я просто молча натягивала на себя концертный наряд. Как обычно бывает при спешке, пальцы заплетались, и в итоге я застёгивала все пуговицы дольше, чем если бы не торопилась.
Когда я всё же оделась, то схватила накидку и бросилась к выходу, но не учла, что Ребекка стояла прямо у двери. Кружка выпала из её рук, и чай огромным неровным пятном разлился прямо по центру юбки моего платья.
Лишь я была готова списать произошедшее на свою неповоротливость, как заметила мимолётную хитрую улыбку кузины. Невероятно! Вот ведь проклятье!
– Ты подстроила это нарочно, – догадалась я. – Как ты могла? У меня сейчас нет другого подходящего платья!
– Нужно быть аккуратней, ты слишком неуклюжа, – фыркнула она, взяла своё пальто и вышла из комнаты.
В бессилии я рухнула на постель и зарыдала. Почему так произошло? Что я ей сделала? Прошло около пяти минут, прежде чем мой поток слёз иссяк.
Я поднялась с кровати и снова посмотрела на наряд. Может, всё не так плохо, как показалось на первый взгляд? Увы, огромное коричневое пятно на белом платье выглядело по-прежнему так отвратительно, что я хотела возобновить рыдания. И хотя мы вместе с мамой сшили его недавно, мне оно очень нравилось. Каждая оборочка, ленточка, деталь на нём была тщательно продумана. К тому же я верила, что оно приносит удачу на выступлениях.
К несчастью, мой второй наряд с утра было постиран и в данный момент сушился. О том, чтобы надеть обычное повседневное платье, и речи не могло идти. Но ведь мне нужно выступать на концерте, который начнётся через несколько минут!
Необходимо бежать к Розамунде, она наверняка найдёт выход из такой дурацкой ситуации. Я надела накидку, выскочила из комнаты и снова помчалась сломя голову. Кажется, спускаясь по лестнице вниз я снова обогнала и ненароком толкнула того же мужчину, впрочем, меня это ничуть не волновало – я срочно должна попасть в театр, чтобы не подвести труппу.
Представление уже должно было идти десять минут, когда я прибежала за кулисы и нашла Розамунду. Её зрачки расширились от ужаса:
– Куда ты запропастилась? Откуда это пятно?
– Ребекка облила меня чаем! Как быть? Я не могу выступать в таком платье.
Приёмная мать успокаивающе сказала:
– Не волнуйся, сейчас я найду в вещах платок, и мы сможем повязать его сверху.
С этими словами она ушла, а я оперлась на балку и пыталась отдышаться. Вокруг сновали артисты, уточняя порядок выступлений, из оркестровой ямы слышалось, как музыканты настраивали свои инструменты, дядюшка Октавиус давал последние указания. Внутри меня же билась единственная мысль: когда Розамунда найдёт платок?
И тут я увидела, что дядя Октавиус дал сигнал открывать занавес. Я не могла поверить собственным глазам, ведь так надеялась, что концерт пока не начнётся. Застыв в оцепенении, я смотрела, как дядя вышел в центр сцены и начал рассказывать о нашем театре зрителям.
– Добрый вечер, многоуважаемая публика! Как я рад вас здесь видеть. Извиняемся за небольшую задержку. «Театр Конрой» впервые прибыл в Туманный город, и, надеемся, порадует всех разнообразными номерами. А сейчас представляем вашему вниманию юную артистку Изабеллу Конрой, которая споёт для вас лирическую арию, – провозгласил он и жестом пригласил меня появиться.
Я качала головой и отказывалась выходить. Дядя же не понимал в чём дело. Пауза затягивалась. В последний раз обернувшись с надеждой назад, я не увидела Розамунду. Ничего другого не оставалось, как идти выступать. Не помня себя от стыда, я робко прошла на сцену. Нисколько не сомневаюсь, что уже в первые секунды моего нахождения там, даже когда я не успела развернуться к зрителям лицом, раздались смешки.
Эмилио взглянул на меня и взмахнул смычком. Заиграла музыка. Моё горло пересохло, а перед глазами как будто стояла пелена, поэтому я опустила их в пол. Ария, которую мне предстояло исполнять – весёлая песенка пастушки, гуляющей по лугам. Каким-то чудом я не пропустила вступление и начала петь. Так как я не успела как следует распеться, звуки, вылетавшие из моего рта, трудно было назвать мелодичными. Я волновалась из-за этой нелепой ситуации, хотелось всё бросить и убежать прямо в середине песни. Однако я знала, что так поступить нельзя. Дрожащим голосом я продолжала петь, а сама еле держалась в полуживом состоянии…
Потихоньку я начала приходить в себя и осмелилась взглянуть в зал. Весь театр оказался полон людей – горожан и фермеров, мужчин и женщин, взрослых и детей. Все они сидели довольно тихо, с каменными лицами и я не понимала их реакции на происходящее.
В первом ряду по центру я заметила важного мужчину лет пятидесяти. На нём красовался дорогой костюм с изысканной кружевной вставкой, который ещё чуток и лопнет по швам. По его виду я определила, что, скорее всего, это сам мэр города. Фернана нигде не было видно. Оно и понятно, вряд ли ему интересно наше скромное представление. Сбоку, среди стоящих людей, так как стульев хватило не всем, я обнаружила Кайю. Она улыбнулась и тем самым немного приободрила меня.
К величайшему облегчению невыносимый позор всё-таки закончился, и я молнией вылетела со сцены. За кулисами с платком стояла Розамунда. Я бросилась к ней в объятия и начала беззвучно рыдать. Дядя Октавиус не понял в чём дело, но поспешил объявлять следующий номер. Не занятые в нём артисты подошли узнать, что случилось.
– Я выступала с огромным пятном на платье, – жаловалась я им.
– Ничего не было заметно, – утешали они меня. – Люди же видят тебя в первый раз, откуда им знать, вдруг это такая особая расцветка ткани.
Но я не позволила заморочить себе голову – даже близорукому понятно, что на светлых платьях солисток не должно быть грязи. Ребекка же ходила мимо и игнорировала меня.
Однако, в дальнейшем все наши концертные номера прошли на «ура». Публика втянулась и подпевала, хохотала в смешных моментах и требовала многие выступления на бис. Особенно их впечатлили танцоры Теона и Джонатан. Мне тоже очень нравилось смотреть на них, я не уставала поражаться присущей им грации и эмоциональности. Как изящно они выражали в танце чувства, как были едины в звучании с музыкой!
В конце мне предстояло выступить ещё раз. К тому времени мы с мамой подсуетились и одолжили запасное платье у Анны. Розамунда помогла сделать красивую причёску – начесала мои волосы и уложила их красивыми волнами.
Осушив слёзы, я вышла на сцену совершенно другим человеком. Теперь я излучала уверенность. Чтобы реабилитироваться за первую арию, я постаралась показать себя и любовный романс во всей красе. Судя по вниманию зрителей, я чувствовала, что публике нравится моё исполнение, и это сильно вдохновляло меня, я вложила в пение всю душу.
Неожиданно я почувствовала на себе недобрый взгляд из зала. Я посмотрела во все стороны, но нигде не увидела того, от кого он мог бы исходить. Наверно, показалось, ведь я сильно перенервничала сегодня. Тем не менее странное ощущение не покидало меня до конца песни. Под оглушительное хлопанье и топанье ног я покинула сцену.
Когда мероприятие закончилось, толпа долго гудела и не хотела расходиться. Сторожу и его внуку стоило трудов разогнать посетителей.
Направляясь в гримёрку, я невольно услышала, как Ребекка спрашивала у матери, кому аплодировали больше – ей или мне. Это становилось просто невыносимым! Я побежала к дяде, чтобы поговорить с ним о происходящем. Как раз в тот момент он беседовал с мэром, зашедшим за кулисы. Оказывается, я точно вычислила его среди присутствующих.