Я миновала собачью территорию и ступила на тротуар. Злость ушла, осталась только обида и глобальная жалость к себе. Пили все, а платить по счету мне одной. На глаза навернулись слезы. Да, уже за тридцать, да, гордо причисляю себя к сильным женщинам мира сего, да, не такая уж и потрясная работа была. И все же… И все же хотелось разреветься. Не раздумывая, я вынула телефон и позвонила Свету.
— Привет, — пробормотала я в трубку и шмыгнула.
— Ты чего? — мгновенно сориентировался мой собеседник.
— Меня уволили.
Я это сказала, и на душе стало так легко сразу, словно Свет мог решить все мои проблемы.
— Понятно, — сосредоточенно проговорил он, немного помолчал, затем продолжил. — Ты где?
— Вышла из школы.
— В метро идешь?
— Нет. Поброжу немного. До Дворцовой прогуляюсь. Давно там не была.
— Пешком?
— Это ближе, чем кажется, — улыбнулась я его реакции.
— Давай ты лучше ко мне приедешь сейчас, и мы вместе пойдем.
— А твоя работа?
Это эгоистично. Чудовищно эгоистично! Конечно, у него работа, но мне так хотелось оказаться важнее работы, именно сейчас, именно в эту минуту. Пусть придет, пусть будет рядом, пусть я буду чувствовать себя защищенной.
— Работа никуда не денется, — сделал он для меня то, что раньше делали только родители.
Я стиснула зубы и попыталась проглотить всхлип, но увы. Слезы покатились по щекам, а предательский прерывистый вздох все-таки вырвался наружу.
— Ты там плачешь? — ласково удивился Свет
В качестве ответа у меня получился только новый всхлип.
— Дурочка! — еще более нежно проговорил он. — Нашла о чем реветь.
— Сама знаю, — голос дрожал. Я склонила голову, чтобы прохожие не заметили слез, и старалась стереть их на ходу незаметно, не потревожив при этом макияж.
— Родители чьи-нибудь про твои книги узнали и скандал устроили?
— Так очевидно?
— Ну а какая еще может быть в твоем случае причина? И тебе предложили уволиться самой. И ты, наверное, уже даже заявление написала, да?
— Ага.
Свет рассмеялся.
— Иди ко мне.
— Иду, — согласилась я и пошла.
— Дурочка, — повторил Свет, обнимая ревущую меня.
Короче говоря, когда ты знаешь, что одна и полагаться, кроме как на себя, не на кого, то реветь тянет только в случае передозировки жизненных отвратительностей и неудач. Но какой бы сильной и выносливой ты ни была сама по себе, в момент, когда ты слышишь голос человека, на которого можешь положиться, которому доверяешь, сила и выносливость летят к чертям. Вот тогда реветь тянет и очень сильно. Не потому что так уж невыносимо, а просто потому что он рядом и решил, что сегодня из вас двоих сильный он, и значит ты имеешь право побыть сегодня слабой. «Каждый день ты со мной, словно я за стеной каменной спряталась, и самой смешно…»
— Ты зачем написала бумажку эту?
Свет говорил мне в волосы, из-за этого его голос звучал глухо.
— Всегда с плеча рубишь? Не думая, да?
— Не-ет, — протянула я ему в рубашку, из-за чего мой голос тоже звучал глухо, — обычно я умнее.
Он засмеялся.
— Сейчас не похожа, но точно тебе говорю, обычно умная.
— Эх, ты, умная, — Свет погладил меня по спине. — Кончай реветь. Поехали в Пушкин за пончиками.
Оторвалась нехотя от его груди и позволила вести себя. Если задуматься, я мечтала ему позвонить еще до выхода из школы, еще до того, как покинула кабинет директора. Подумала о Пересвете, когда поняла что происходит. Впервые в жизни у меня было куда отступать. Бороться даже в голову не пришло. И, честно говоря, я об этом не жалела.
— И все-таки я это сделал, — на этих словах Свет сильнее сжал рукой мою талию. Я удивленно взглянула на него:
— Что сделал?
Не знаю, что больше заставило задать этот вопрос: его жест или слова.
— Позволил собой манипулировать.
Позволил собой… Что?!
Я вскинула голову, одаривая говорливого мальчика свирепым взглядом, и одновременно рванула в сторону. И тут же догадалась, для чего секундой ранее он усилил хватку. Мы, оказывается, точно знали, как Вера отреагирует!
Прервать объятие не получилось, скорее уж наоборот. Не удивлюсь, если от его пальцев на животе синяки останутся. А на мой взгляд он ответил деланно испуганным выражением лица, потом, как ни в чем не бывало, добавил:
— Ты куда?
Честно, не знаю, какие эмоции выражала моя мимика. В тот момент я испытывала одновременно и умиление, и возмущение, и восхищение, а в таком состоянии просто не можешь ничего произнести. Хуже! Не помнишь, зачем надо шевелиться.
— Не знаю! Куда-нибудь! — нашлась я после продолжительной паузы.
— А я?
Ему б премию за игру в невинность.
— А ты иди обратно на работу.
— Не хочу, — он умиротворенно заулыбался, второй рукой подтянул мою голову ближе и поцеловал в висок. — Я с тобой хочу.
Тот факт, что я при этом честно сопротивлялась, похоже беспокоил только меня.
— Я же тобой управляю!
— Вот видишь, признаешь, — его улыбка только шире стала. — Но ничего. Мне нравится. Продолжай управлять.
Серьезно? Это кто кем тут еще манипулирует.
Свет осторожно подтолкнул меня в направлении парковки.
Очередная пропасть. И выбор у меня невелик. Я могу развернуться и уйти, сохранив свою гордость нетронутой, но уничтожить при этом большую часть его гордыни. Ведь он только что открытым текстом указал мне на свою незаживающую рану. «Без замашек на манипулирование». Кажется, так он сформулировал в прошлом. И в этом случае он не пойдет за мной следом сейчас и не придет позже. Настолько необходимой, настолько нужной по-настоящему сильному мужчине женщина может стать лишь после долгих лет гибкой мудрости. Конечно, в женских романах отчаянно сильный по всем фронтам герой отчаянно сильно преследует непомерно горделивую героиню, с которой знаком уже целых два дня, но это только в женских романах.
Или же я могу наступить на горло своей гордыне и просто пойти за ним следом, приняв его таким, какой он есть. Но в этом случае, он никогда уже не отнесется ко мне иначе. Я навсегда останусь женщиной, которую он будет считать себя вправе вот так запросто обидеть. Он максимально осторожно, на свой взгляд, дал понять, что не примет молча ни одну попытку схитрить или обмануть его, и что без своего на то желания не сделает для меня ничего. Заранее очертил границу, за рамки которой у меня нет и не будет права выйти.
Из двух зол выбирают меньшее?
Хватило доли секунды на принятие решения. Я глубоко вздохнула и не стала сопротивляться его попыткам вести меня к машине.
Иные женщины осудят мой выбор. Я не против. Не истина в последней инстанции. Но это моя жизнь, и она у меня одна, другой не будет. Предпочту первый вариант, и сотни раз пожалею об этом.
— Обиделась? — мягко спросил Свет.
На мгновение я взглянула на него, затем опустила голову, переключив внимание на тротуар. Отрицательно покачала головой и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла не слишком хорошо. К чему спрашивать, если ты заранее знал, что собираешься обидеть?
Больше он ничего не сказал, только хмурился. Хмурился, пока вел по парковке, хмурился и исподтишка поглядывал на мои губы, пока держал открытой для меня пассажирскую дверь, хмурился, пока мы выезжали из города. При этом я для себя неожиданно оказалась заложницей этого тяжелого молчания. Обидно, действительно было, но только первые пару минут, я ведь добровольно пренебрегла своим эго, знала, на что иду. Разве не мог он просто принять мой поступок? Ему снова нужно, чтобы я переступила через себя? Это уже слишком.
Я внимательно вгляделась в его профиль и тогда заметила то, что развеяло все тревожные мысли. Да, он ждал, когда я снова сделаю шаг навстречу. Но ждал не потому что желал установить для меня еще большие границы. Вовсе нет. Он чувствовал себя виноватым, причем очень, и все это время ждал, когда я его прощу. Стоило ему ощутить мое внимание, как пальцы тут же сжали руль сильнее. Он повернулся ко мне, и я увидела немного испуганные синие глаза и упрямо сжатые челюсти, потом он отвернулся, а через мгновение снова бездонная синева, но уже беспокойная.
Устало вздохнула и откинулась на спинку сиденья, прикрыв глаза. На изобретение правильных слов время нужно и силы. Только минуту. Подумаю минуту, с силами соберусь, и ты, беспокойный мальчик, успокоишься.
Левой ладони коснулось что-то нежное и теплое. Я вздрогнула и вернулась в реальность. Источником тепла оказался Свет. Пока горел красный сигнал светофора, он осторожно сжимал мою руку. Значит, говорить, мне не понадобится. Я переплела его пальцы со своими и получила счастливый взгляд, полный искреннего обожания.
Неделю спустя
Я прокралась на кухню и сделала то, что давно хотела сделать, — налила воду в стакан. Свет отмокал в ванной с журналом, смысл большинства статей в котором я понимала с трудом и только после устного перевода их на человеческий язык. Устный перевод, к слову, у техномальчика получался неплохо. Впрочем, речь о Тёмыче.
Налила себе чаю с конфетами, как истинный охотник, заняла удобную позицию и принялась ждать. Караулить долго не понадобилось, Тём был точен, как часы. Наступил мой момент истины. По коридору прошлепали маленькие босые ступни. Мальчишка показался в проеме кухонной двери, окинул меня сонным невидящим взглядом, подошел к кувшину, взял его, на мгновение замер, рассматривая стакан, затем поставил кувшин и зашлепал на выход. Все.
Только когда его шаги стихли, я поняла, что задержала дыхание. Это со стороны кажется, будто ничего страшного в разрыве шаблона нет. Но все зависит от того, на какую ступень важности ставится этот шаблон. Все мы нервничаем, все переживаем повседневные стрессы, и все мы или перенимаем уже известные, или изобретаем новые способы справляться с этими стрессами. И в гонке за ежедневный покой сами не обращаем внимания, как обзаводимся навязчивыми маленькими и не слишком маленькими привычками. Сигареты, алкоголь, еда. Можно позаковыристее: трихотилломания, ониомания. Многие из нас в легкой форме переживают компульсивные ритуалы. Закрыв входную дверь на ключ, я дергаю ее два раза, и не потому что не уверена, что она закрыта. Нет. Я твердо знаю, что закрыла, но мне так спокойнее — проверить. По сути, я стремлюсь предотвратить беспокойство, в котором буду пребывать вдали от квартиры, если у меня вдруг возникнет хоть грамм сомнения.
Беда в том, чтобы избавиться от успокаивающей нас привычки придется понервничать. И вот тут как раз и прятались мои страхи по поводу Тёма. Я не знала, что именно закрывал стакан воды. Было ли это что-то незначительное или наоборот, что-то невероятно сильное? Мне повезло. Попался первый вариант. А может привычка уже и не покрывала ничего, осталась как след.
— О чем задумалась?
Я подпрыгнула, застигнутая врасплох Пересветом. Он засмеялся, глядя, как я хватаюсь за сердце и стараюсь восстановить дыхание:
— Прости, — он опустился на колени перед моим стулом. — Наконец-то, ты меня испугалась.
Замечание, хоть и сказанное со смехом, звучало странно и более чем серьезно. Я взяла себя в руки и взглянула в прищуренные ласковые глаза.
— В каком смысле?
Свет с улыбкой пожал плечами, поднялся, потрепал меня по макушке и направился в коридор:
— А мне чай нальешь? — сказал он тихо, но я услышала.
Переспрашивать какой чай и с чем не стала. Уже запомнила. К тому моменту, когда он вернулся одетый, на столе стояли две чашки.
— Выходил? — спросил Свет, указав на кувшин.
Я кивнула, затем, немного помедлив, добавила:
— Но стакан был полный, так что он просто посмотрел и ушел.
Свет нахмурился. От его пристального сосредоточенного взгляда стало немного не по себе, правда, не надолго. Уже через минуту он недоверчиво улыбнулся.
— Серьезно?
Я снова кивнула, чем спровоцировала появление на свет потерянного мальчика. Он рассеянно потрепал себе волосы на затылке, покрутил чашку с чаем вокруг оси, а под конец решился показать мне свои синие глаза. И в них я без труда различила упрек.
— Не злишься? — почти шепотом задала я вопрос. Конечно, никаких пагубных намерений с моей стороны не было. Но разве это имеет значение, когда речь идет о ребенке? Какие у меня права на Артёма? Никаких!
Свет отрицательно покачал головой и сел на соседний стул, придвинув его ко мне как можно ближе:
— Да, на что, — он опять потрепал пятерней волосы свои. — Я же сам разрешил.
Наверное, если бы я столько лет подряд не наблюдала, как взрослеют дети, если бы не общалась с ними, если бы не привязывалась ко многим, то просто не поняла бы эмоций Света. С одной стороны он, действительно, не злился и осознанно дал мне право маневра, с другой стороны он не привык доверять и не обороняться. Как итог, он просто не знал, как реагировать на произошедшее.
— Через пару ночей, если не случится ничего, надо будет, наверное, кувшин убрать. Да?
Лучше думай об этом.
— Я сам, — выдал себя Свет и тут же попытался исправиться. — В смысле, с тобой его подожду.
Я кивнула.
Потом мы помолчали. Долго помолчали.
Он думал о чем-то своем, наболевшем. Это без труда читалось по его сведенным на переносице бровям, морщинкам на лбу и плотно сжатым губам. Ну, а я на всем этом суровом великолепии ловила малейшие изменения в попытке проанализировать, что же там наболело.
— Ты переедешь сюда? — вдруг повернулся ко мне Свет и прямо взглянул в глаза.
Я чего угодно ожидала, но точно не такого вопроса. Вместо слов у меня вышло многозначительное молчание, и ответный взгляд, в котором, по моим догадкам, не читалось ни единой здравой мысли. И было отчего!
Разговор такой неплохо как-то издалека начинать. Идеально начать с признания в любви, которое я, к слову, пока еще не слышала, затем плавно перейти к фразе «видеть тебя ежесекундно» и лишь затем предлагать половину своего шкафа. Вера, конечно, женщина шикарная и всепонимающая, но не настолько же всепонимающая!
Свет занервничал. Он зубы сжал, хотя взгляда не отвел, продолжая ждать ответ.
Я открыла рот, честно стараясь сымпровизировать, но у писательницы даже междометий произнести не получилось.
Чем дольше я колебалась, тем сильнее Свет напоминал каменное изваяние. В какой-то момент стало казаться, что в его теле напряжены все мышцы. Шевелиться тоже перестал, только упрямо смотрел мне в глаза. И я готова была поклясться, что он все понимает. Он знал, отчего я молчу. Знал, как именно стоило задать вопрос. Но из-за какого-то детского бессмысленного упрямства поступал ровно наоборот. И сам же страдал, осознавая насколько мала вероятность положительного ответа. А в том, что он хотел положительный ответ, я не сомневалась.
Эх, Вера — шикарная, всепонимающая дура!
— Хорошо.
Каменный идол ожил. И я ни разу еще не видела идола таким счастливым. При этом он не взялся обнимать меня или хоть сколько бурно реагировать. Нет. Он просто заулыбался, а глаза приобрели ярко-голубой оттенок.
— Хорошо, — повторил он, сорвавшись на шепот. Потом мучительно медленно склонился и поцеловал губы, следом кончик носа, переносицу и снова губы. Я растерянно и неотрывно за ним наблюдала.
— А еще блинов сделаешь? — задал новый вопрос человек-неожиданность в перерыве между поцелуями.
Если так дальше пойдет, начну подозревать, что он эти свои вопросы генерирует в произвольном порядке.
— Хорошо, — кивнула я, завороженная зрелищем темнеющих глаз. Он заранее знал, что и тут не откажу, по взгляду было очевидно.
— А капусты тушеной?
— Да.
Я уже даже не удивилась, сразу согласилась. Чего терять-то?
— И сырники?
— Ага.
Глаза Света окончательно потемнели от расширившихся зрачков. Я только после своего «ага» поняла, что чем больше соглашаюсь, тем сильнее он меня хочет. А когда поняла, замерла, позабыв о том искреннем возмущении, которое порождала в душе его наглость.
— Ага, — повторил он, взял меня за руку и потянул за собой в спальню.
Не знаю точно почему, но еще до того, как он меня поднял со стула, я слегка насторожилась. Слишком лукавый взгляд, слишком целенаправленно вел.