– Ну, наслаждайтесь своими морскими гадами, – говорит она. Только мы с папой улавливаем снисходительность в ее тоне.
Ужин просто мучителен. Я вижу, что даже просто сидеть в этом дышащем жеманством ресторане в окружении бостонской элиты маме непросто, и папе, соответственно, тоже, они чувствуют себя отверженными. Хотя это не так. На самом деле отвергаю их лишь я.
Меня расспрашивают о занятиях, и я покорно рассказываю о химии, физике и биологии, а также китайском, не упоминая о том, как трудно на лекциях не заснуть, даже когда ляжешь очень рано, как и о том, насколько ужасно идут дела по тем предметам, по которым я отлично успевала в школе. Говоришь, не говоришь – это так утомляет, что мне хочется лечь лицом в тарелку с салатом за тринадцать баксов.
Когда нам приносят закуски, мама заказывает бокал «Шардонэ», а папа – «Шираз». Я стараюсь не смотреть на то, как переливаются цвета вина в свете свечей. Даже от этого больно. Я опускаю глаза в тарелку с равиоли. Пахнет приятно, но есть не хочется.
– Ты не заболела? – спрашивает мама.
И на крошечную долю секунды я задумываюсь, что было бы, если бы я сказала им правду. Учеба совершенно не соответствует моим ожиданиям, а я сама не похожа на девчонок из каталогов. Не «Счастливая Студентка». Я вообще не знаю, кто я. Или знаю, но просто больше не хочу ею быть.
Но это не вариант. Мама расстроится и будет разочарована, словно мое несчастье оскорбит ее лично как родителя. И она будет давить на чувство вины, на то, как мне повезло. Я же в колледже! А ей не посчастливилось приобрести такой опыт. Именно поэтому, пока я училась в последних классах школы, она вела себя как генерал на войне, продумывая стратегию моего дополнительного обучения, наняла мне репетиторов по тем предметам, в которых я была не очень, записала в группу подготовки к выпускным экзаменам.
– Да просто устала, – отвечаю я. По крайней мере, это не ложь.
– Ты, наверное, слишком много сидишь в библиотеке, – вставляет свое замечание и папа. – Ты на солнце достаточно времени проводишь? От этого зависит суточный ритм.
Я качаю головой. Это тоже правда.
– А бегаешь? Тут хорошие дорожки. И от реки недалеко.
По-моему, последний раз мы с ним выходили на пробежку вместе – за пару дней до той моей поездки.
– Завтра с утра сходим. Перед завтраком. Сбросить сегодняшний ужин. Прокачаем твои легкие.
Я чувствую полное измождение от одной мысли об этом, но он меня даже не спрашивает, он изначально рассчитывает на то, что я соглашусь, как и всегда, все планы строятся до того, как я с ними соглашусь.
На следующее утро остальные девчонки сидят в гостиной и пьют кофе, весело обсуждая обед, в ходе которого возник некий инцидент с симпатичным официантом и молоточком для разделывания омара, и событие это уже возведено в ранг мифов под кодовым названием «Красавчик с молотом». Они ошарашенно смотрят на меня, когда я предстаю перед ними в спортивных штанах и флисовой толстовке и принимаюсь искать кроссовки. У нас суперновомодный спортзал, без которого Кендра с Кали просто жить не могут, Дженн они тоже таскают с собой, а моя нога туда еще не ступала.
Я ожидала только папу, но с ним пришла и мама – в черных шерстяных штанах и кашемировой пелерине, и очень оживленная.
– Я думала, что мы за завтраком встретимся, – говорю я.
– Я просто хотела посидеть у тебя. Так мне будет проще воображать, где ты, когда меня нет рядом, – она поворачивается к Кали. – Если ты не против, – говорит она так вежливо, что Кали, наверное, никогда ее стервозности не уловит.
– Мне кажется, это очень мило, – отвечает она.
– Эллисон, ты готова? – спрашивает папа.
– Почти. Не могу кроссовки найти.
Мама смотрит на меня так, будто я теперь все постоянно теряю.
– Где ты их видела в последний раз? – говорит папа. – Представь себе это место. Так надо искать то, что потерял. – Стандартный совет, но он, как правило, работает. Мне вспоминается, что мои кроссовки все еще лежат нераспакованные в чемодане под кроватью – именно так оно и есть.
Мы спускаемся по лестнице, отец символически тянется.
– Посмотрим-ка, помню ли я еще, как это делается, – шутит он. Папа сам бегать особо не любит, но всем своим пациентам постоянно говорит, что надо заниматься, поэтому старается и сам делать то, что проповедует.
Мы бежим по дорожке, ведущей к реке. Сегодня настоящий осенний день, ясный и свежий, в воздухе уже появилась колкость зимнего мороза. Мне тоже бегать не нравится, особенно поначалу, но, как правило, минут через десять что-то переключается, мозг отрубается, и я забываю, чем вообще занята. Но сегодня, как только я начинаю забываться, мысли переключаются на то, как мы бежали в тот раз, это была лучшая пробежка в моей жизни, моя жизнь тогда зависела от бега. Ноги превращаются в гнилые деревья, яркие осенние краски рассеиваются, и все становится серым.
Километра через полтора я останавливаюсь. Оправдываюсь, что ногу свело. Я бы предпочла вернуться, но отец говорит, что хочет добежать до центра и посмотреть, что изменилось там, так что приходится подчиниться. Мы заходим в кафе, чтобы выпить капучино, папа опять спрашивает про учебу и начинает ностальгировать по счастливым денькам с органической химией. Потом рассказывает, как много было дел и что маме сейчас трудно, и мне надо бы с ней полегче.
– Она разве не собирается снова выходить на работу? – спрашиваю я.
Папа смотрит на часы.
– Пора возвращаться, – говорит он.
Мы расстаемся возле общаги, я иду переодеться к завтраку. Зайдя в свою комнату, я сразу понимаю, что что-то не так. Я слышу тиканье. Оглядываюсь и на секунду теряю ориентацию, потому что это больше не моя комната в общаге, а моя комната дома. Мама отрыла в шкафу постеры и повесила их точно так, как было у нас. Переставила фотки в зеркальном отражении того, как они стояли там. Заправила кровать и завалила ее горой подушечек, а я ей четко говорила, что не хочу брать подушки, потому что терпеть их не могу. Их каждый день надо снимать, а потом укладывать обратно. Сейчас на кровати аккуратными стопочками лежит одежда – так же она ее раскладывала за меня, когда я была в четвертом классе.
А на подоконниках и полках расставлена вся моя коллекция будильников. Все заведены и тикают.
Мама, которая как раз отрывала бирки со штанов, которые я даже не примерила, поворачивается ко мне.
– Ты мне вчера показалась такой мрачной. Я решила, что если сделать тут все как дома, ты взбодришься. Ведь так куда живее, – объявляет она.
Я пытаюсь возразить, хотя толком не понимаю, чему возражать-то.
– Я поговорила с Кали. Она считает, что тиканье успокаивает. Как белый шум.
А меня это вовсе не успокаивает. Мне кажется, что это тиканье тысяч бомб, готовых взорваться.
Шестнадцать
Ноябрь
Нью-Йорк
Последний раз я видела Мелани с выцветающей розовой прядью в белых локонах, в микроуниформе из «Топшопа» и сандалиях на головокружительно высокой платформе, которые она отхватила на сезонной распродаже в универмаге «Мэйсис». Так что когда она кинулась ко мне на людной улице китайского квартала в Нью-Йорке, как только я вышла из автобуса, я ее едва узнала. Розовой пряди не стало, она выкрасила волосы в темно-коричневый цвет с красноватым отливом. На лбу строгая челка, а остальные волосы забраны в узел, закрепленный парой палочек. На ней такое чудное стильное цветастое платье и сбитые ковбойские ботинки плюс бабушкины очки в форме кошачьих глаз. На губах кроваво-красная помада. Выглядит она потрясно, хотя и совсем не похожа на мою Мелани.
Но когда она меня обнимает, я чувствую, что пахнет она еще как прежде: кондиционером для волос и детской присыпкой.
– Боже, как ты отощала, – говорит она. – На первом курсе все толстеют, а не наоборот.
– Ты вообще пробовала еду в столовке?
– Ага. Привет, мороженое, выбирай любое и ешь сколько хочешь. Ради одного этого стоило платить за обучение!
Я отстраняюсь, снова осматриваю подругу. Все в ней другое. Включая очки.
– Тебе прописали?
– Они не настоящие. Посмотри, стекол же нет, – и она тычет в глаза через оправу. – Это часть моего образа библиотекарши в стиле панк-рок. – Мелани снимает очки и распускает волосы. И смеется.
– И больше не блондинка.
– Хочу, чтобы меня воспринимали серьезно, – подруга снова надевает очки и хватается за ручку моего чемодана. – Ну как там твой почти-Бостон?
Когда я выбрала колледж, Мелани прикалывалась над тем, что он находится в семи километрах от Бостона, а мы выросли в городке в тридцати километрах от Филадельфии. Она говорила, что я приближаюсь к большому городу по спирали. А сама нырнула в него с головой – ее колледж прямо в центре, на Манхэттене.
– Почти хорошо, – отвечаю я. – А как Нью-Йорк?
– Лучше, чем хорошо! Столько всего! Например, сегодня у нас есть следующие варианты: вечеринка в общаге, приличный клуб от восемнадцати и старше на Лафайет, а еще подруга приглашает нас в лофт в Гринпойнте, на вечеринку, там будет одна классная группа. Или можно попробовать взять билеты на сегодняшнее Бродвей-шоу на Таймс-сквер.
– Мне все равно. Я приехала просто с тобой повидаться.
Сказав это, я ощущаю едва заметный укол. Хотя формально это правда, я приехала к подруге, но это не единственная причина. Я все равно увижусь с ней через несколько дней дома, на Дне благодарения, но родители, когда заказывали билеты, сказали, что мне придется ехать на поезде, потому что перед праздниками лететь самолетом слишком ненадежно и дорого.
От мысли о том, что шесть часов придется провести в поезде, мне стало дурно. Шесть часов борьбы с воспоминаниями. И вдруг Мелани сказала, что ее родители во вторник приедут на машине, походят по магазинам, а потом, захватив ее, поедут обратно, так что меня посетила гениальная идея добраться на дешевом китайском автобусе до Нью-Йорка, а домой вернуться с подругой. И обратно в Бостон тоже на автобусе.
– О-о, я тоже очень рада тебя видеть. Раньше ведь мы так надолго не расставались?
Я качаю головой. С самой нашей первой встречи.
– Ну, так что – вечеринка в общаге, Бродвей-шоу, клуб или крутейшая группа в Бруклине?
Чего я действительно хочу, так это пойти в ее комнату и посмотреть кино, поболтать, как в старые добрые времена, но я боюсь, что если я это предложу, подруга опять обзовет меня противницей приключений. Меньше всего меня прельщает вечеринка в Бруклине, и, наверное, Мелани хочет пойти именно туда, так что, вероятно, это и стоит выбрать. И я выбираю.
Судя по тому, как загораются ее глаза, я угадала правильный вариант ответа.
– Отлично! Туда пойдут еще и некоторые мои друзья из колледжа. Сначала поедим, потом забросим твои вещи, соберемся и выдвинемся все вместе. Хорошо?
– Прекрасно!
– Итак, мы с тобой уже в китайском квартале, мой любимый вьетнамский ресторанчик как раз неподалеку.
Мы петляем по кривым людным улицам с многочисленными красными фонариками, бумажными зонтиками и липовыми пагодами, и я стараюсь смотреть под ноги. Ведь везде вывески. Где-нибудь наверняка нарисовано двойное счастье. До Парижа больше пяти тысяч километров, а воспоминания о нем… Что-нибудь всплывает, и я вынуждена бороться. Но за ним появляется еще одно. И никогда не знаешь, когда оно выскочит. Опасность подстерегает повсюду, как на минном поле.
Мы заходим в крошечный ресторанчик с флуоресцентными лампами и пластмассовыми столами и усаживаемся в углу. Мелани заказывает спринг-роллы, что-то из курятины и чай, а потом снимает очки и кладет их в футляр (чтобы понадежнее защитить воображаемые стекла?). Разлив чай по чашкам, она смотрит на меня.
– Ну что, тебе лучше?
Это не столько вопрос, сколько приказ. Мелани видела меня в худшие времена. По возвращении из Парижа я была абсолютно не в себе, и она позволила мне проплакать всю ночь рядом с ней, мы кляли Уиллема за то, что он оказался подонком, как она с самого начала и заподозрила. Потом мы полетели домой, и в самолете я тоже все восемь часов проплакала, а подруга бросала злобные взгляды на всех, кто косо на меня смотрел. Когда где-то в районе Гренландии у меня поехала крыша и я начала думать, что, может быть, если бы я не совершила ужасную ошибку, если бы чего-то там не произошло, если бы не было, она поставила мне мозги на место.
– Ага. Но было. Секс был. По твоей инициативе! И Уиллем был таков.
– Но если… – снова начала я.
– Да блин, Эллисон. Вы были вместе всего один день, и ты уже видела, как одна девка его раздевает, вторая сует записочку, да и бог знает, что там в поезде было с теми девицами; откуда у него на самом деле то пятно на джинсах?
Об этом я даже не думала.
Мелани пошла со мной в крошечную кабинку туалета в самолете, и мы выбросили майку Селин в мусорку. Смыли в унитаз монетку Уиллема, и я вообразила, что она сейчас пролетит все эти тысячи километров и утонет в океане.
– Ну вот, мы уничтожили все признаки его существования, – сказала она.
Почти все. Я не сказала подруге, что в мобильнике у меня есть наша совместная фотка, которую сделала Агнет. Я ее еще не удалила, хотя и ни разу не посмотрела на нее.
По возвращении домой Мелани была готова оставить воспоминания о поездке позади и перейти к следующей главе, то есть колледжу. Я ее понимала. Мне тоже следовало бы ждать учебы с интересом. Но я не ждала. Мы ежедневно таскались с родителями по магазинам, где продаются вещи для дома. Но я как будто все никак не могла отойти от перелета и акклиматизироваться в своем часовом поясе; мне хотелось лишь прилечь на образцы кроватей в этих магазинах. Когда Мелани уезжала – на два дня раньше, чем я, – я разрыдалась. Все думали, что это из-за предстоящей разлуки с лучшей подругой, но она сама все понимала, поэтому обняла меня даже с некоторым раздражением и прошептала на ухо: «Эллисон, это был всего один день. Ты скоро об этом забудешь».
Так что теперь, когда она спрашивает, стало ли мне лучше, я не могу ее разочаровать.
– Да, – говорю я. – Все прекрасно.
– Хорошо, – хлопнув в ладоши, она достает мобильник и строчит эсэмэс. – Сегодня с нами пойдет один интересный парень, друг моего друга Тревора. Думаю, он тебе понравится.
– Ой, нет. Не уверена.
– Ты же сказала, что уже забыла этого поганого голландца.
– Да.
Мелани пристально смотрит на меня.
– Предполагается, что за первые три месяца в колледже у тебя будет больше парней, чем за всю оставшуюся жизнь. Ты хоть кому-нибудь подмигнула за это время?
– Нет, во время всех наших диких оргий я обычно закрываю глаза.
– Ха! Интересно. Ты не забывай, что я тебя знаю лучше всех. Уверена, что ты даже не целовалась ни с кем.
Я извлекаю из спринг-ролла его странноватые внутренности, вытираю излишки жира салфеткой.
– И что?
– То, что я тебя сегодня планирую познакомить с парнем. Он тебе больше подойдет.
– И что это означает? – хотя я и сама прекрасно знаю. Абсурдно было полагать, что он мне подходит. Или я ему.
– Приятный. Нормальный. Я ему показала твою фотку, он сказал, что ты темная и таинственная, – Мел протягивает руку к моим волосам. – Хотя тебе бы снова сделать стрижку. Сейчас у тебя бардак на голове.
Я с Лондона не стриглась, волосы сейчас до плеч, висят, как неопрятная занавеска.
– Я хотела именно так выглядеть.
– Ну, ты своего добилась. Но он действительно симпатичный. Мэйсон…
– Мэйсон? Что это за имя?
– Ты к имени будешь цепляться? Говоришь, как твоя мать.
Я едва сдерживаю желание ткнуть ей в глаз палочкой для еды.
– Ну ладно, какая разница? Может, он на самом деле Джейсон, но предпочитает представляться как Мэйсон, – не унимается Мелани. – Кстати. Меня тут никто Мелани не зовет. Либо Мел, либо Лейни.
– Два имени по цене одного.
– Эллисон, это колледж. Никто тебя не знает. Никогда больше не будет возможности создать себе новую личность. Тебе стоило бы попробовать, – она со значением смотрит на меня.