Следующие строки я произношу скороговоркой, советую Орландо прежде говорить, а потом целовать. Мы продолжаем ходить вокруг да около, и на моменте, когда Орландо говорит, что женится на мне – на ней, – уж не знаю, каково Розалинде, а у меня начинает кружиться голова. Слава богу, Розалинда потверже, чем я. Она, в роли Ганимеда, отвечает: «Ну, так я, от имени Розалинды, заявляю вам, что вы мне не нужны».
Дрю отвечает: «Тогда мне от своего имени остается только умереть».
Тут во мне как плотину прорвало. Я уже не могу найти нужную строчку, даже страницу не вижу. Кажется, что я и еще что-то потеряла. Контроль над собой, связь с реальностью. Со временем. Я не знаю, сколько его проходит, пока я стою, замерев. Я слышу, как Дрю кашляет, ожидая, что я продолжу чтение. Профессор Гленни ерзает на стуле. Дрю нашептывает мне мои слова, я повторяю, и каким-то образом мне удается восстановить дыхание. Я продолжаю расспрашивать Орландо. Прошу его доказать свою любовь. Но я уже не играю. Это уже не притворство.
«Скажите: получив Розалинду, как долго вы захотите ею владеть?» – спрашиваю я, будучи ею. Голос уже не похож на мой собственный. Он буквально вибрирует от эмоций, в нем звучит столько вопросов, которые надо было задавать тогда, когда была возможность.
Он отвечает: «Всю вечность и один день».
Воздух со свистом вырывается из моих легких. Именно этот ответ я и хотела услышать. Даже если он – неправда.
Я пытаюсь прочесть следующую реплику, но не могу произнести ни слова. Я задыхаюсь. В ушах у меня ревет ветер, я моргаю в надежде, что слова перестанут скакать по странице. Через несколько секунд мне удается выдавить из себя следующие слова: «Скажите лучше, один день, а вечность отбросьте», и тут у меня срывается голос.
Ведь Розалинда все понимает. Скажите лучше, один день, а вечность отбросьте. А после этого дня сердце будет разбито. Неудивительно, что она не хочет показывать ему, кто она на самом деле.
К глазам подступают горячие слезы, сквозь пелену которых я вижу, что весь класс молча таращится на меня, разинув рты. Выронив книгу, я бросаюсь к двери. Я бегу по коридору, через несколько классов залетаю в женский туалет. В угловой кабинке я опускаюсь на корточки, глотаю ртом воздух и слушаю гудение ламп, отчаянно стараясь оттолкнуть ту пустоту, что грозит проглотить меня заживо.
У меня насыщенная жизнь. Почему внутри так пусто? Из-за одного парня? Из-за одного дня? Но, стараясь сдержать слезы, я возвращаюсь в то время, когда я еще не повстречала Уиллема. Вижу себя с Мелани в школе, я закрыта и ограниченна, мы сплетничаем о девчонках, которых даже не потрудились узнать, и потом, в ходе европейского тура, изображаем дружбу, брызжущую ядом. Вижу себя за обеденным столом с родителями, мама, как всегда, с графиком, в который старается втиснуть танцы, подготовку к экзаменам или еще какую-нибудь развивающую деятельность, листает каталоги в поисках новых непромокаемых зимних ботинок, мы вроде бы говорим, но не друг с другом. Вижу себя с Эваном после того, как мы с ним впервые переспали, он сказал нечто вроде того, что мы теперь близки друг другу, как никто, это было мило, но складывалось ощущение, что он это просто в какой-то книге вычитал. Или, может, только мне так казалось, поскольку я начала подозревать, что вместе нас свел лишь тот факт, что Мелани встречалась с его лучшим другом. Когда я заплакала, Эван подумал, что это я от радости, и стало только хуже. Но тем не менее я все равно осталась с ним.
Я была пустой. Еще задолго до того, как в мою жизнь вошел Уиллем и так быстро ее покинул.
Я не знаю, сколько я там просидела, прежде чем скрипнула дверь. Потом под дверью кабинки появились поддельные розовые угги Ди.
– Ты там? – тихонько спрашивает он.
– Нет.
– Можно я зайду?
Я открываю замок. Ди стоит со всеми моими вещами.
– Прости, – говорю я.
– Простить? Да ты была великолепна. Тебе аплодировали стоя.
– За то, что не сказала тебе тогда о приезде родителей. Прости, что соврала. И за то, что все испортила. Я не умею дружить. Вообще ничего не умею.
– Ты умеешь играть Розалинду, – говорит он.
– Это потому, что я спец по притворству, – я смахиваю слезу рукой. – Я так умело вру, что сама за собой этого не замечаю.
– Ох, милая, ты из этих пьес ничего не поняла? Нет никакой границы между тем, кем ты притворяешься, и тем, кто ты есть. – Ди раскрывает объятия, и я прижимаюсь к нему. – И ты меня прости, – добавляет он. – Я тоже, наверное, малость перестарался. Если ты не заметила, я иногда переигрываю.
Я смеюсь.
– Неужели?
Ди помогает мне надеть куртку.
– Я не люблю, когда мне врут, но я действительно ценю то, что ты попыталась мне сказать. Люди никогда толком не знали, как меня воспринимать – ни во дворе, ни в школе, ни тут – поэтому они всегда стараются решить все за меня и рассказывают мне же, кто я такой.
– Да, с этим я тоже чуть-чуть знакома.
Мы долго смотрим друг на друга. И этой тишиной так много сказано. Потом Ди спрашивает:
– Хочешь рассказать, что это было-то?
Хочу. Так хочу, что грудь сжимает. Я захотела рассказать ему все про себя уже несколько недель назад. Я киваю.
Ди сгибает локоть, я беру его под руку, и мы выходим из туалета, столкнувшись на входе с парой девчонок, посмотревших на нас очень странно.
– Был один парень… – начинаю я.
Он качает головой и тихонько цокает языком, словно журя, как бабушка.
– Всегда так.
…Я снова привожу Ди в свою комнату и подаю ему весь запас печенья. И рассказываю все. К концу моей истории все черно-белое печенье и печенье с арахисовым маслом съедено. Он смахивает крошки с коленей и спрашивает, размышляла ли я когда-нибудь о «Ромео и Джульетте».
– Не все можно привязать к Шекспиру.
– Все. Ты думала, как могла бы повернуться ситуация, если бы они не были такими дергаными? Если бы Ромео задумался на секунду и вызвал врача, или просто дождался бы, когда Джульетта проснется? А не принимал импульсивных решений и не травился бы, думая, что она мертва, когда она просто спала?
– Вижу, что ты думал, – правда, вижу. Ди очень взбудоражен.
– Я столько раз видел этот фильм, и каждый чертов раз мне хотелось закричать, как на девчонку в ужастике: «Стой. Не ходи в подвал. Там убийца». А Ромео и Джульетте я кричу: «Не принимай поспешных решений». Но разве эти дураки меня хоть раз послушали? – Он опечаленно качает головой. – И я всегда думаю, что было бы, если бы они подождали. Джульетта проснулась бы. Они бы уже поженились. Уехали бы подальше от Монтекки и Капулетти, поселились в каком-нибудь симпатичном замке. Обставили бы его уютно. Может, было бы как в «Зимней сказке». Думая, что Гермиона умерла, Леонт прекращает вести себя как дурак, а потом так радуется, увидев, что она жива. Может быть, и Монтекки с Капулетти потом узнали бы, что их возлюбленные дети не погибли, поняли, что борьба глупа, и все были бы счастливы. Может быть, трагедия тогда обернулась бы комедией.
– «Зимняя сказка» – не комедия, это проблемная пьеса.
– Так, хватит. Ты понимаешь, о чем я.
И я действительно понимаю. Возможно, я не размышляла об этом, что касается именно «Ромео и Джульетты», но по поводу нашей с Уиллемом истории я сразу же продумала вариант «что, если». Когда я возвращалась в Англию на поезде, когда летела в самолете домой. А если с ним что-то случилось? Но когда я высказала свои сомнения – сначала мисс Фоули, потом Мелани, – они обе меня одернули. Уиллем не Ромео. Он так, Ромео. А я не Джульетта. Я делюсь этим с Ди. Перечисляю все подтверждения тому, что он просто актер, начиная с того, как он подцепил случайную девчонку в поезде, а потом, час спустя, позвал ее на день съездить в Париж.
– Нормальные люди этого не делают, – комментирую я.
– А кто говорит о нормальных? И, может быть, ты не случайная девчонка. Может, и ты для него что-то значила.
– Но он ведь меня даже не знал. Я в тот день была другим человеком. Я была Лулу. Вот кто ему понравился. И к тому же давай вообразим, что что-то действительно произошло, а не он меня кинул. Я знаю лишь его имя. А он моего – нет. И живет на другом континенте. Я его никогда не найду. Как в такой ситуации отыщешь человека?
Ди смотрит на меня так, будто ответ очевиден.
– Надо просто искать.
Двадцать три
ИМЯ: Уиллем
НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: Голландец
ВОЗРАСТ: в прошлом августе было 20
ВЫРОС В АМСТЕРДАМЕ.
РОДИТЕЛИ: Яэль и Брам. Мама – не голландка. Мама – врач-натуропат.
1,9 м, 57 кг.
Прошлым летом выступал в труппе «Партизан Уилл».
Это полный список точных фактов из биографии Уиллема. Он занял лишь треть страницы в одной из моих заброшенных тетрадей с лабами. Закончив, я вижу, что этот список – как усмешка, как будто реальность отвесила мне оплеуху. Думаешь, что влюбилась, и это все, что ты о нем знаешь? Восемь фактов? И как я его по этим данным найду? Ладно там искать иголку в стоге сена. Это просто. Ее хотя бы заметить можно. Я же хочу найти конкретную иголку на игольной фабрике.
Восемь фактов. Унизительно. Я пристально смотрю на страницу, собираясь вырвать ее из тетради и смять.
Но вместо этого я переворачиваю лист и начинаю составлять новый список. Я записываю случайные мысли. Веселое изумление на его лице, когда я призналась в своих опасениях, что он меня похитил. Его вид, когда в кафе он выяснил, что я единственный ребенок, и спросил, одинока ли я. Безумная детская радость, когда он сел на баржу с Капитаном Джеком. Как приятно было осознавать, что это благодаря мне он сейчас такой. Звуки Парижа в подземной части канала. Париж, увиденный с сиденья велосипеда. Его рука на моем бедре. Его свирепый взгляд, когда он побежал выручать тех девчонок в парке. Поддержка, которую я чувствовала, когда он держал меня за руку во время нашего бегства по улицам Парижа. Неприкрытые чувства, когда я спросила его за ужином, зачем он меня сюда привез. И потом сквот, как он на меня смотрел, как я почувствовала себя большой и сильной, могучей и смелой.
Я не борюсь с нахлынувшими воспоминаниями, а пишу и пишу. Страницу, другую. А потом понимаю, что пишу уже не о нем. Я пишу о себе. О том, что в тот день чувствовала, включая свой страх и ревность, но в первую очередь то, что мир полон исключительных возможностей.
Я исписала три страницы. Ничего из этого не поможет мне его найти. Но когда я пишу, мне хорошо – нет, даже не просто хорошо, я чувствую наполненность. Что все как-то правильно. И я очень-очень давно не испытывала этого чувства, и именно оно убеждает меня, что искать его все же надо.
Самый конкретный факт из моего списка – это «Партизан Уилл», поэтому я начинаю с него. У них есть простенький веб-сайт, увидев его, я сразу разволновалась, но потом заметила, как давно он не обновлялся. Там рекламируются постановки двухлетней давности. Но все же там есть вкладка с координатами, на которой я нахожу адрес электронной почты. Я сижу несколько часов, сочиняю десять разных вариантов писем, но в итоге все тру, оставляя простенькое:
Привет!
Я пытаюсь отыскать голландца Уиллема, ему 20 лет, и прошлым летом он играл в «Двенадцатой ночи». Я на нее ходила в Стратфорде-на-Эйвоне в августе, мы с ним там познакомились и поехали в Париж. Если кому-нибудь известно, где он, пожалуйста, передайте ему, что Лулу, она же Эллисон Хили, хотела бы, чтобы он вышел на связь. Это очень важно.
Я добавляю свои контактные данные, на миг задумываюсь, воображая себе, как нули и единицы, или из чего там состоят эти письма, полетят через океаны и горы и приземлятся в чьем-то почтовом ящике. Кто знает? Может быть, даже в его.
И нажимаю «Отправить».
Через тридцать секунд я слышу звук, оповещающий о входящем сообщении. Неужели? Неужели так быстро? И так просто? Кому-то известно, где он. Или, может, он сам искал меня все это время.
Трясущимися руками я открываю почту. Но там просто вернулось мое сообщение. Я проверяю адрес. Посылаю снова. Оно снова возвращается.
– Первый страйк, – сообщаю я на следующий день Ди перед уроком. И рассказываю о недошедшем письме.
– Я не люблю использовать спортивные метафоры, но, мне кажется, бейсбол – довольно долгая игра.
– В смысле?
– Оставайся на базе и жди длинной передачи.
Торжественно входит профессор Гленни и начинает рассказывать о «Цимбелине», пьесе, которую нам предстоит начать, и последний раз объявляет о продаже билетов на «Как вам это понравится», а потом коротко напоминает, что пора задуматься об устной презентации, намеченной на конец года.
– Можно работать одному или с напарником, презентация может быть стандартной или с элементами театрализации.
– У нас будет театрализация, – шепчет Ди. – Гленни это любит.
И мы переглядываемся, словно оба подумали одно и то же. После урока мы подходим к кафедре, где, как обычно, трутся его фанатки.
– Что, Розалинда, хочешь купить билет на «Как вам это понравится»?
Я краснею.
– Я вообще-то уже купила. Дело в другом, я хочу найти человека, с которым потеряла связь, а зацепок у меня не так много, но он связан с труппой, которая ставит Шекспира, в прошлом году я видела их в Стратфорде-на-Эйвоне, у них есть веб-сайт, но письмо вернулось, хотя их выступление я видела меньше года назад…
– В Стратфорде-на-Эйвоне?
– Да. Но не в театре. Это, так сказать, андеграунд. Труппа называлась «Партизан Уилл». Выступали они возле канала. И было здорово. Я вообще-то забила на «Гамлета» в постановке «Королевской Шекспировской компании» ради их «Двенадцатой ночи».
Профессор Гленни радуется.
– Ясно. И ты потеряла Себастьяна? – Я ахаю и краснею, но потом понимаю, что он имел в виду лишь пьесу. – У меня там в турбюро старый друг работает. «Партизан Уилл», говоришь?
Я киваю.
– Посмотрю, что смогу на них откопать.
На следующей неделе, прямо перед весенними каникулами, профессор Гленни вручает мне бумажку с адресом.
– Вот что нашел мой друг. Это из полицейского досье. По всей видимости, твои друзья имеют привычку выступать без разрешения, их арестовывали. Но давно, я не знаю, насколько информация актуальная, – я смотрю на бумажку. В ней указан английский город Лидс.
– Спасибо, – говорю я.
– Не за что. Расскажи, чем кончится.
Этим же вечером я распечатываю письмо, которое я отправляла на адрес «Партизана Уилла», но потом, передумав, пишу самому Уиллему от руки.
Дорогой Уиллем!
Я стараюсь забыть тебя и тот день, который мы провели в Париже, вот уже девять месяцев, но, как видишь, получается не особо. Я, наверное, в первую очередь хочу узнать следующее: ты просто ушел? Если да, то все нормально. Ну, то есть не нормально, но если ты скажешь правду, я переживу. А если не ушел, то я и не знаю, что сказать. Разве только что мне жаль, что я сама ушла.
Я не представляю, как ты отреагируешь на это письмо (это же как призрак из прошлого). Но независимо от того, что тогда было, я надеюсь, что у тебя все в порядке.
Я подписываюсь Лулу и Эллисон и оставляю все свои контакты. Кладу в конверт и на нем подписываю: «Партизану Уиллу. Перешлите Уиллему». И накануне отъезда на весенние каникулы я его отправляю.
Дома мне скучно. У Мелани каникулы с моими не совпадают, я и скучаю по ней, но в то же время рада, что не придется с ней общаться. Я закрываюсь в своей комнате, обкладываюсь старыми учебниками по всяким точным наукам, а сама в это время роюсь на «Фейсбуке» и «Твиттере» и всех других мыслимых и немыслимых соцсетях, но, как выясняется, зная всего лишь имя, найти человека очень непросто. Особенно потому, что в Голландии имя Уиллем очень распространено. Но я все равно проглядываю сотни страниц, смотрю на фотки различных Уиллемов, но все они не те.
Я создаю на «Фейсбуке» аккаунт под именем Лулу, где размещаю фотки Луизы Брукс и свои. Ежедневно меняю статус на что-нибудь такое, что понять может лишь он. «Веришь ли ты в случайности?»; «Нутелла» – шоколад?»; «Влюбиться и полюбить – это одно и то же?». Меня пытаются добавить в друзья помешанные на нью-эйдже. Какие-то извращенцы. Фан-клуб «Нутеллы» из Миннесоты (кто бы мог подумать?). Но от него ни слова.