Леонардо поворачивает лицо, смотрит некоторое время на картину, а когда снова обращается ко мне, на его губах улыбка.
– Мне ее подарили родители, – он доволен моим вниманием.
– Мне очень нравится, она почти волшебная, – я действительно восхищена.
Он обнимает меня, поглаживая мое плечо кончиками пальцев, словно что-то обдумывает, и через минуту говорит:
– Я хочу, чтобы ты забрала ее с собой, когда вернемся в Рим.
– Правда? – Я чувствую себя неловко.
– Да, Элена, – Леонардо крепко сжимает меня в объятиях, – мы повесим его в нашей квартире…
Это заявление, сделанное с такой естественностью, однако говорит о многом, что я даже опасаюсь обдумывать. Легким движением головы я изгоняю эту мысль из сознания. «Не сейчас, Элена».
Мы остаемся вместе, соединенные, как две половинки раковины, и через некоторое время засыпаем, укачиваемые музыкой нашего дыхания.
* * *Когда Леонардо в больнице, я остаюсь дома рисовать либо хожу за покупками на рыбный или фруктовый рынок. Мессина очень живой город. Здесь всегда чувствуешь запах моря и еще есть ощущение чего-то античного и уходящего.
Пару раз я зашла в собор… и не для того, чтобы осмотреть его взглядом реставратора. Хотя я отказалась от религии уже довольно давно, я начала молиться, чтоб этот кошмар скоро закончился и Лукреция вернулась к жизни. Ради нее, ради Леонардо и ради себя.
Сегодня утром с большим трудом я пытаюсь создать одну из иллюстраций к кулинарной книге: пенне алл-эолияна[51], которые Леонардо готовил мне много раз в те дни на Стромболи.
Из окна веранды пробивается яркий свет, прекрасно подходящий для живописи, но у меня нет вдохновения, рука неточная, краска растекается, и мне не удаются формы. Моя голова полна мыслей, и, поскольку Леонардо уже давно ничего не готовил, мне сложно вспомнить его художественные блюда, разве что в очень смутных образах.
Опускаю кисточку в стакан с водой и решаю выйти на улицу подышать. И тут раздается телефонный звонок. Это он.
– Лео! – отвечаю.
– Элена, у меня новости. – Слышу в его голосе нотку облегчения, но пока не знаю, чего мне ожидать.
– Я слушаю.
– Лукреция очнулась. – Теперь его голос дрожит от наплыва эмоций. И он снова улыбается, я чувствую это.
– Правда?
– Да, Элена. Она открыла глаза час назад, но я хотел поговорить с врачами, прежде чем звонить тебе.
– Боже, я так счастлива! – восклицаю, возбужденная и растроганная, и чувствую, как непрошеная слеза стекает у меня по щеке. – Ну и как она?
– С ней все в порядке, она вне опасности. Я побуду здесь еще немного, потом вернусь домой. Увидимся вечером.
– Ну, хорошо, до вечера.
Отключаю телефон и улыбаюсь. Я чувствую себя легкой, бесплотной, и мне хочется танцевать.
* * *Последующие два дня Леонардо словно возродился. Он продолжает то и дело ездить в больницу, но с совершенно другим настроем. Замечательно видеть его снова вернувшимся к жизни.
Я продолжаю спрашивать о здоровье Лукреции. Мне, как ни странно, очень хотелось бы поехать навестить ее, но пока не решаюсь спросить об этом.
И вдруг однажды вечером Леонардо объявляет, что Лукреция сама желает меня видеть:
– Она спросила о тебе, говорит, что хочет увидеться. Ты смогла бы?
Поначалу это заявление немного обескураживает меня, но потом понимаю, что наша встреча неизбежна, и это настоящая причина того, что я выдержала все эти дни рядом с Леонардо.
– Хорошо, – отвечаю, – завтра поеду с тобой в больницу.
* * *В зале ожидания интенсивной терапии стены окрашены в желтый цвет, стоят зеленые пластиковые кресла – неудобные и довольно жалкие. Я жду здесь несколько минут, меня уже начал прошибать холодный пот. Леонардо зашел внутрь предупредить о моем присутствии. Я сильно волнуюсь при мысли о встрече с Лукрецией. Да, я ее спасла и молилась о том, чтобы она очнулась, но мне страшно – не хочу больше подвергаться всплеску той боли, которая царит в ее душе. Меня одолевает водоворот противоречивых мыслей. Почему она захотела увидеться со мной? Я продолжаю спрашивать себя об этом, и каждый раз возможные варианты ответа представляются мне все больше пугающими.
Леонардо появляется в проеме.
– Элена, заходи, – он кивком просит меня подняться, – Лукреция ждет тебя.
– Она хочет увидеться со мной наедине? – спрашиваю, подходя к нему.
Он утвердительно кивает головой.
– Врачи настаивают, что в палате с ней может находиться только один посетитель, – объясняет он, – а Лукреция сейчас желает поговорить именно с тобой.
– Хорошо, – отвечаю, колеблясь.
Леонардо распахивает передо мной дверь комнаты и легонько похлопывает меня по плечу, словно стараясь приободрить. Я делаю глубокий вдох и вхожу на цыпочках.
– Можно? – говорю шепотом.
Комната затемнена, погружена в давящую тишину. Единственный звук издает монитор, контролирующий сердцебиение, и он единственный заполняет пустоту.
– Подойди ближе, Элена, – Лукреция приподнимает свободную от капельницы руку и жестом подзывает меня.
Она кажется совсем другой женщиной. На ее лице нет больше и тени гордости, злость и зависть исчезли, зато появилась странная неподвижность, которая придает чертам ее лица трагический и сдержанный вид.
Я приближаюсь к постели. Не знаю, что сказать и как себя вести, поэтому жду, когда Лукреция заговорит первой. В конце концов, это она пожелала, чтобы я пришла сюда.
– Я надеюсь, ты не ожидаешь благодарности, – говорит она без преамбул, слабым, но твердым голосом. Ее губы сжаты в твердую линию, а в тоне голоса мне слышится слабый упрек. Тяжело дышу в поисках ответа, но, прежде чем решаюсь что-то сказать, она продолжает:
– Знаешь, когда я прыгнула с той скалы, я действительно решила умереть и никогда бы не подумала, что кто-то, тем более ты, захочет спасти меня. Ты разрушила мои планы, Элена.
– Надеюсь, ты не ожидаешь извинений.
Она улыбается, видимо удивленная моей дерзостью. Чувство иронии осталось в этой женщине, даже после всего пережитого.
– Нет, конечно же, нет.
– Хорошо, потому что я знаю, что поступила правильно. Мне хотелось бы, чтобы ты тоже так думала, но я не собираюсь тебя убеждать.
– Почему? – спрашивает, уставившись на меня черными, как ночь, глазами. – Почему ты сделала это? Почему рисковала жизнью ради меня? Почему ты хочешь, чтобы я жила?
В ее голосе и напряженных чертах лица нет ни капли симпатии или благодарности в этот момент: она просто желает понять.
– Не знаю. Думаю, что жизнь Леонардо, а значит, и моя тоже, разрушилась бы, если бы твое самоубийство удалось.
– Я этого и хотела: испортить вам существование. Когда я увидела вас вместе на том пляже, это было сильнее меня. Я почувствовала себя пленницей сумасшедшего импульса и подумала, что единственным способом наказать вашу любовь стало бы мое самоубийство.
Ее взгляд останавливается на воображаемой точке, затем Лукреция возвращается из мрачных закоулков, в которые унеслась мыслями, и изучающе смотрит на меня. Оглядывает мое лицо, руки, одежду, будто ищет чего-то.
Она изменилась за эти несколько секунд, ее взгляд снова горит оживлением, глаза словно согрелись новой надеждой.
– Это так странно, – говорит она задумчиво. – Мне казалось, я должна ненавидеть тебя, но понимаю, что не могу. И от этого мне еще тяжелее, потому что без этой ненависти я чувствую себя опустошенной, потерянной.
– Мне жаль. Я…
– Не стоит, Элена, – резко прерывает меня Лукреция.
Предугадать настроение и решения этой женщины невозможно, и я не могу себе представить, каково Леонардо было жить с ней.
– Я не хочу, чтобы меня утешали, не хочу вызывать жалость у кого-то. – Сглатывает, затем морщит лоб в горькой складке. – Знаешь что, Элена? Я уже годами хожу к психоаналитику и вдобавок лечусь у психиатра, но только сейчас поняла, что ни ты, ни Леонардо не являетесь причиной моих проблем. Они во мне, и никто не может ничего с этим поделать. Иногда я теряю контроль, не могу справиться с эмоциями, и вся моя энергия вырывается в злобном порыве. У меня потребность причинять боль себе и другим.
Лукреция прерывается и искривляет губы в подобии улыбки, полной боли, горечи, смирения:
– По крайней мере, это версия врачей. И я признаю себя «сумасшедшей», я не страшусь этих слов.
Я слушаю ее, не веря своим ушам, и глубоко потрясена. Лукреция такая маленькая, бледная, напряженная в этой постели, будто она несет слишком тяжелый для нее груз, непропорциональный ее худобе.
– Я поняла еще одну вещь в эти дни, после того как открыла глаза и осознала, что я сделала: все это не имеет никакого отношения к любви. Я была движима эгоизмом, собственническим инстинктом. Может быть, я уже давно не люблю Леонардо, так же, как и он больше меня не любит. Хотя мы всегда будем связаны невидимой нитью, – признает она и делает глубокий вдох, словно желая восстановить внутреннее равновесие.
– Мне пришлось упасть на дно, в прямом смысле, достичь той точки, откуда нет возврата. Порой я думаю, что лучше бы ты оставила меня там, в море. Моя жизнь теперь будет совсем нелегкой. Она и прежде не была безоблачной, а отныне будет еще сложней. Но мне нужно пройти свой путь, и я должна сделать это сама. Я не стану больше убеждать себя, что Леонардо обязан пройти его за меня. Он очень многое сделал для меня, и теперь ему пора отдохнуть, он заслуживает счастья. И возможно… вместе с тобой ему это удастся.
Она опускает глаза, словно стесняясь только что сказанного. Я тоже блуждаю взглядом по сторонам, взволнованная, едва ли в состоянии понять смысл ее слов.
– А ты сможешь быть счастлива без него? – спрашиваю ее надломленным голосом.
– Не знаю, – она пожимает плечами, – но надо попытаться.
– Ты же знаешь, правда, что Леонардо всегда будет рядом? – спрашиваю через минуту.
– Да, я знаю.
Я вижу, как она приподнимает руку в моем направлении, беру и сжимаю ее. Это ее манера помириться со мной, путем молчаливого договора. Мы – две женщины, которые встретились и боролись по воле судьбы, – отныне прекращаем причинять друг другу боль.
Я направляюсь к двери и снова оглядываюсь, прежде чем выйти. Лукреция кивает мне на прощание:
– Береги себя, Элена. И его тоже.
Я смотрю на нее и не нахожу что ответить. Улыбаюсь ей и выхожу, прежде чем она заметит слезы на моих глазах.
* * *Леонардо ждет меня в коридоре. Он стоит, прислонившись спиной к поручням, глаза светятся, на губах легкая улыбка, словно он уже знает, что произошло.
Он распахивает объятия, и я устремляюсь к нему – бросаюсь на грудь. Наконец-то можно плакать, и эти слезы выражают одновременно боль и облегчение.
Все кончилось. Теперь мы можем начать нашу новую жизнь.
Глава 14
Сегодня первый день лета, и небо Рима с террасы нашей квартиры выглядит безграничным голубым куполом.
Еще до отъезда из Мессины Леонардо попросил меня переехать к нему, в его лофт на Трастевере. Это наша первая совместная квартира, я по-прежнему не могу в это поверить: теперь мы официально стали парой. Мне даже страшно произносить это слово. Мы не перестали быть любовниками, бросающими вызов правилам, с Леонардо только так. Но самое потрясающее – нам нет нужды скрывать свою любовь даже от нас самих. Мы можем произносить «люблю тебя» перед всем миром, наконец-то! И именно этим и занимаемся последние дни – нечто вроде освободительного ритуала.
Этим вечером мы собираемся устроить вечеринку для самых близких друзей. Мы вместе целый день готовили и украшали террасу, как для важного события: повсюду расставлены композиции из цветов и тюля, гирлянды из ароматных трав, фонарики, которые мы зажжем, едва наступит темнота и небо покроется звездами.
Я проверяю еще раз, все ли на своих местах, и тут слышу ни с чем не сравнимый рев «Дукати». Ставлю на пол вазу, которую собиралась передвинуть, и перегибаюсь через балконную решетку, чтобы помахать рукой моему Лео. Он паркуется рядом с домом, снимает шлем и смотрит на меня, одаряя одной из своих умопомрачительных улыбок. Кажется невозможным, но чем дальше, тем больше он мне нравится. И я все сильнее хочу его.
– Ты мне откроешь ворота? – кричит, слезая с мотоцикла и выгружая несколько бумажных пакетов.
– Ты купил вино? – кричу в ответ.
– Конечно… – Отсюда мне не очень хорошо видно, но мне кажется, что у него на губах появляется таинственная улыбка. Что он от меня скрывает? Я вбегаю внутрь помещения, чтобы открыть ему дверь.
Леонардо входит, опускает на пол свой алкогольный груз и, обняв меня за талию, со вкусом целует в губы.
– У меня для тебя сюрприз.
Значит, я правильно поняла! Он ослабляет объятия и достает что-то из кармана своей мотоциклистской куртки. Это книга.
– Ой, – восклицаю, – это твоя кулинарная книга!
– Это наша книга, – поправляет меня он. – Это пробный экземпляр, как объяснили мне в издательстве. Любимая, через месяц мы будем в книжных магазинах!
– Она потрясающая, – я беру томик в руки, как ценный средневековый манускрипт, не веря своим глазам, рассматривая со всех сторон, во всех деталях.
Обложка минималистская, но эффектная: на светлом фоне изображение граната с ярко-красным разрезом, из которого выпали несколько зернышек. Символ нашей любви. С плода граната все началось, в тот самый день полтора года назад, который сейчас кажется мне таким далеким.
Открываю книгу и вижу на титульном листе: под именем Леонардо стоит мое – «С иллюстрациями Элены Вольпе», читаю вслух, распахнув глаза от изумления.
Он обнимает меня сзади, опуская подбородок мне на плечо.
– Твои иллюстрации прекрасны, – говорит автор и предлагает мне посмотреть их.
Листаю страницы и просматриваю свои рисунки один за другим, их цвета выглядят ярче благодаря прекрасному качеству печати. Рядом с каждым – описание изображенного блюда.
– Надо же… мы с тобой просто молодцы, – улыбаюсь, довольная.
– Это уже не совсем кулинарная книга, она похожа на каталог живописи, – комментирует Леонардо.
Он снова целует меня, прижав к столу кухни, где минуту назад я готовила тирамису из кокоса. Я уже готовлю самостоятельно. Потом он отрывается от меня и окидывает взглядом беспорядок столовых приборов и тарелок, оставшихся на столе.
– Элена, ты была плохой девочкой, – шепчет мне на ухо. – Правило порядка на кухне никак не хочет отложиться у тебя в голове… за это ты будешь наказана, – укоряет он меня.
Я пожимаю плечами с якобы виноватой улыбочкой. Он обмакивает два пальца в чашу с остатками крема и подносит их ко рту, чтобы попробовать.
– Посмотрим, как в остальном, – говорит, изгибая бровь.
– Терпеть не могу, когда ты умничаешь, – отвечаю, уставив руки в бока.
– Неплохо, – объявляет, облизав пальцы.
Ну как я могу сердиться на такого сексуального судью?
– Ты поставила его в холодильник?
– Ну, конечно.
– Молодец! – Он шлепает меня по попе. – А с остальным как? – спрашивает, оглядываясь вокруг. (На кухне полный бардак.)
– Мы опаздываем, – признаюсь, – закуски и второе почти готовы, осталась паста.
Поднимаю глаза к небу в лицемерной улыбке:
– Тут я надеялась на прибытие шефа.
– Ну ты же знаешь, шеф-повар делает только завершающий штрих, – поддевает он меня, ущипнув за бок.
– Боюсь, на сей раз ему придется подумать и о предварительных действиях, – отвечаю, ткнув его тоже пальцем в бок.
В этот момент по радио передают щемящее танго «Готан Проджект». Леонардо склоняет голову, обращает ко мне соблазнительную улыбку и подает руку. Я подчиняюсь, прислоняюсь к его фигурным плечам, обтянутым белой футболкой, и позволяю его гибкому телу вести меня. Не знаю, где он научился танцевать, но получается у него очень хорошо, и я, ведомая им, тоже не чувствую себя неловкой. Вместе с ним я делаю ocho[52], затем он сопровождает меня в casque[53] и, приподняв, целует… наши языки сплетаются, а руки сжимают друг друга с силой. Мы улыбаемся, наши губы отрываются, и он кружит меня еще раз, шепча на ухо слова песни. У него идеальный, неотразимый испанский акцент.