По субботам, как и все деревенские жители, Эщет поднималась ни свет ни заря и отправлялась на рынок?– сорок километров пешком в один конец. Вернувшись под вечер, она садилась отдохнуть под раскидистой смоковницей, которая росла рядом с хижиной. Сейчас, вытянув ноги и прислонившись к мраморной колонне, она испытала то же блаженное чувство, какое испытывала у себя в деревне, где над ее вечереющей жизнью склонялась родная смоковница. Это были счастливые минуты, когда все можно обдумать, задремывая, но не теряя ясности мысли; когда все в фокусе. Это был ее дом под большой смоковницей. Именно там, под смоковницей, четыре дня назад она окончательно решила ехать к сыну. За неделю до того на погосте у деревенской церкви произошел оползень. К счастью, могилы родителей и мужа Эщет не пострадали. Но сколько других?– тех, кого она знала, на чьих похоронах глотала слезы,?– были разбужены в тот день. Их могилы разверзлись, осквернив церковный двор запахом тлена. А еще через три дня разверзлись небеса, и затяжной ливень смыл зловонные останки, а вместе с ними?– всю память о тех, чьи кости еще недавно покоились в этой земле. Вот тогда-то Эщет и поняла, что ехать надо немедленно. Во что бы то ни стало разыскать сына и уговорить его вернуться домой, пока не поздно.
***Наутро она проснулась от яркого солнечного света. Все было на месте: город, улица, мраморная колонна; все было не хуже, чем вчера, если бы не одно досадное обстоятельство: пока она спала, исчез ее узел, а в нем?– новое платье, гостинцы для сына. Сандалии тоже исчезли, но эта пропажа была даже в радость. И все-таки… как же так? Разве это возможно?– украсть вещи в городе, где живет сам милостивый император, где живут его придворные и вельможи, где построены церкви в честь тридцати трех святых? Может быть, кто-то взял ее вещи случайно, спутав их со своими? Бывает же, что люди ошибаются, особенно в темноте. Но ведь здесь никогда не бывает темно, всю ночь горит электричество. И стало быть… стало быть, ее узел не могли украсть, потому что крадут всегда под покровом ночи, а ночи здесь не бывает. Тогда?– что? Может быть, она оставила свой узел в автобусе? В последнее время она стала ужасно забывчивой. Но старика-то она помнила, того старика, который помог ей вытащить вещи из багажного отделения. И все-таки версия с автобусом показалось ей предпочтительной, и старуха с легкостью убедила себя, что вещи остались в автобусе и ждут ее где-нибудь в автобусном депо. После того как она встретится с сыном, они первым делом пойдут и заберут ее тюк из депо.
Найти «унберсит» оказалось нелегкой задачей. Прохожие?– те, что не проходили мимо, делая вид, будто не слышат обращенного к ним вопроса?– по нескольку раз переспрашивали, но так и не могли понять, куда ей нужно попасть. Наконец какой-то студент догадался, что Эщет имеет в виду университет, и вызвался проводить ее. Подойдя к охраннику, проверявшему удостоверения при входе в кампус, Эщет спросила его, не знает ли он ее сына. «Абералинь Дэста? А-а, Абералинь,?– с оживлением повторил охранник, хотя это имя ему ни о чем не говорило,?– сейчас узнаю в канцелярии». Через десять минут он вернулся и сообщил Эщет, что ее сын действительно преподает у них в университете. В настоящий момент он читает лекцию и освободится примерно через час.
– Садись вон там,?– сказал охранник, указывая на скамейку у входа в учебный корпус,?– и жди своего «единственного сына».
– Да, он у меня единственный,?– с некоторой обидой в голосе подтвердила Эщет.
– Ты это уже говорила. В общем, жди его тут. Через час он выйдет вон из той двери.
– Тоже мне, важная птица,?– проворчала Эщет вслед охраннику.?– Между прочим, мог бы проявить уважение к матери такого большого человека, как Абералинь.
Но охранник не услышал ее слов. А Эщет, еще немного поворчав, решила простить его: сторож?– он и есть сторож, что с него взять?
В обеденный перерыв из дверей повалил народ?– профессура, студенты; у многих из них ворот рубашки был стянут цветной полоской материи. Эщет глядела во все глаза, но, увы, Абералиня среди них не было. Старуха побрела к воротам. В это время из вестибюля вышла группа молодых людей?– два эфиопа и три ференджа. Они громко спорили на незнакомом языке, один из эфиопов горячо доказывал что-то своим собеседникам. «Типичное интеллигентское пустозвонство,?– ответил второй эфиоп по-амхарски,?– извини, Абералинь, я давно охладел к подобным теориям. Ладно, мне пора». С этими словами он сел в подъехавшую машину, а вслед за ним откланялись и ференджи. Абералинь остался один, так никому ничего и не доказав.
– Что же ты не окликнешь своего единственного??– удивился охранник.
– Кого?
– Да Абералиня твоего. Вон он, видишь, в такси садится. Сейчас уедет.
– Разве это он??– сконфуженно пробормотала Эщет. Она уже ни в чем не была уверена.
– Вот странная женщина. Погоди, сейчас я его приведу.
Охранник окликнул Абералиня и, подбежав к нему, стал показывать на стоявшую поодаль Эщет: «…из деревни… дожидается…» Абералинь с хмурым видом направился к ней.
– Мне сказали, что вы уже полтора часа сидите здесь из-за меня. Простите, что заставил вас ждать. Чем могу быть полезен?
– Да нет, что вы… вам не за что… вы…?– Эщет никак не могла собраться с мыслями,?– просто вы здесь работаете, и я подумала… Вы не знаете Абералиня?
– Абералинь?– это я.
– Мой сын Абералинь работает здесь учителем, его все знают.
– Здесь какое-то недоразумение. Насколько мне известно, в университете нет другого преподавателя с таким именем.
– Но сторож сказал, что мой сын сейчас подойдет.
– Ах, вот в чем дело. Видимо, сторож решил, что вы ищете меня. Меня ведь тоже зовут Абералинь.
– Да, да, вы совершенно правы. Теперь это имя стало частым. А раньше, когда я крестила моего мальчика, оно было редким. Но теперь стало частым… И вас тоже зовут Абералинь… Вы совершенно правы… Не могли бы вы передать моего сыну, что его мать здесь?
– Вы меня совсем не слушаете. Я очень сожалею, что вам пришлось так долго ждать, но, поймите, другого Абералиня, кроме меня, здесь нет. Ваш сын работает где-то еще.
– Мой сын был в Америке. Он там учился. А вы учились в Америке?
– Ну что вы, такая честь могла выпасть только вашему сыну. Всего хорошего.
– Извини, мать,?– сказал охранник, когда Абералинь удалился,?– ошибка вышла.
– Да перестаньте вы все извиняться! Все, о чем я прошу, это, чтобы кто-нибудь передал моему сыну, что я здесь. Разве это так сложно?
– Но твоего сына здесь нет.
– Он еще не пришел? Я подожду.
– Он здесь вообще не работает. Я думал, твой сын?– это тот человек, с которым ты только что разговаривала. Извини, я ошибся.
– Не работает? Так почему же ты мне сразу не сказал?
– Я ошибся, я думал…
– Ладно,?– улыбнулась Эщет, успокаиваясь,?– я сама виновата, надо было мне сразу сказать тебе, что мой сын учился в Америке. Тогда бы ты не спутал его с этим… Подумать только, я и не знала, что «Абералинь» стало таким частым именем. Тебя-то самого как звать? Из деревенских? Тебе бы обратно в деревню, в поле работать, а не здесь сторожем околачиваться. У нас в деревне работники всегда нужны, а ты парень крепкий. Будешь в наших краях, спроси тетю Эщет, что живет в доме под большой смоковницей. Это я. Меня там все знают. Приезжай, буду рада. Ну, храни тебя Господь.
Выйдя на улицу, Эщет вспомнила, что больше суток ничего не ела. Накануне поездки она постилась из опасений, что ее может стошнить в автобусе. Вечером, в Арат Кило, она была слишком усталой, чтобы думать о еде. Сегодня утром тоже было не до того. Теперь же, почувствовав жаркий комок в желудке, она поняла, что ей срочно нужно подкрепиться, и отправилась в церковь, расположенную по соседству с университетским кампусом.
На паперти собралась большая толпа. Нищие выстроились в шеренгу в ожидании окончания службы. Эщет пристроилась с краю. «Боже, какая очередь,?– думала она,?– неужели они все пришли сюда обедать? В такой очереди можно простоять целый день…» Но ей повезло. Не прошло и пяти минут, как из церкви вышел мужчина в костюме и, засунув руку в карман, как бы размышляя, кого из страждущих облагодетельствовать, остановил свой выбор на Эщет. В ее протянутую руку легла монета. Затем какой-то молодой человек, по виду студент, дал ей две монеты, а одна сердобольная женщина дала целых пять быров. Эщет словно магнитом притягивала милостыню. Стоявшие рядом попрошайки с растущей неприязнью косились на везучую старуху. Вскоре послышались возгласы недовольства и даже угрозы. Но Эщет не было до них дела. Не веря своей удаче, она подсчитывала выручку и уже вычисляла с помощью камешков на земле, сколько она могла бы заработать, если бы простояла здесь неделю.
Тем временем начинало смеркаться, пора было подумать о ночлеге. Эщет спросила молодого попрошайку, уже с полчаса вертевшегося около нее, не разрешат ли ей переночевать в церкви. Парень покачал головой. «Но здесь неподалеку есть приют,?– сказал он, подумав,?– я вас отведу. Я сам там часто ночую». По дороге в ночлежку она дала ему несколько монет, и он купил ей на них свежей инджеры.
На следуюшее утро парень предложил ей вместе вернуться на паперть. В конце концов, ей имеет смысл подзаработать еще денег, прежде чем она пойдет искать своего сына. Ведь у нее теперь нет ни обуви, ни нового платья. Как она покажется сыну на глаза в таких лохмотьях? «Да и вообще, будь у меня ваш талант, я бы никогда и не подумал возвращаться в деревню». Он был прав: там?– чума и голод, а здесь?– доходное дело. И к встрече с сыном надо бы получше подготовиться. А то Бог его знает, где оно, это автобусное депо, и хранится ли там до сих пор ее узел.
В тот день она была еще удачливей, чем в предыдущий, деньги сами шли к ней. Но на третий день она объявила своему попутчику, что не хочет больше клянчить милостыню. Она собрала достаточно денег, чтобы встретиться с сыном. Что же касается ее юного друга, то она советует ему подыскать себе более достойное занятие: такому доброму и смышленому мальчику, как он, негоже побираться. Эщет благодарит его за помощь (говоря это, она протянула ему монету) и будет рада, если он навестит ее в деревне, в доме под большой смоковницей. Но парень только покачал головой и, вернув ей монету, сказал, что не нуждается в подачках. Он просто хотел помочь ей, и уж если на то пошло, сам собирался предложить ей заняться поисками сына. Более того, он хотел сказать, что готов сопровождать ее?– ведь она совсем не знает города и, если пойдет искать сына одна, наверняка заблудится. Честно говоря, он до сих пор не может поверить, что ее сын сам не приехал к ней в деревню; что ей пришлось тащиться за тридевять земель, а он не удосужился даже встретить ее на станции.
– Но ведь он не знал, что я приеду,?– защищалась Эщет.
– Все равно. Вы говорите, он у вас большой человек, образованный. Может, он вас стыдится?
Эщет выпятила нижнюю губу, давая понять, что не собирается удостаивать ответом такой бестактный вопрос, но про себя подумала, что Абералинь и впрямь устыдился бы, если б узнал, что его мать побирается.
Парень сдержал свое слово и через несколько дней, после утреннего сбора на паперти, повел Эщет в центр города, где, по его словам, у нее было больше всего шансов найти сына. Он даже подсказывал ей, к кому из прохожих ей стоит обратиться с расспросами. Пару раз случайным прохожим оказывался один и тот же долговязый тип, только, если в первый раз он носил бороду и был одет в потрепанный плащ, то во второй раз он был уже без бороды и в куртке. И подслеповатая Эщет его не узнала. Она рассказывала ему о единственном сыне, который учился в Америке, работает учителем в унберсите и повязывает цветную тряпку. Но долговязый тип только смеялся: «Ну ты даешь, старая! Да в этом городе тысяча таких грамотеев! Ты можешь хоть десять лет искать своего Абералиня, все равно никогда не найдешь!» Другие прохожие были настроены еще менее оптимистично. Большинство из них не давали ей даже договорить и вместо ответа совали милостыню.
После пяти дней бесплодных поисков молодой попутчик предложил Эщет перебраться в другой район. Здесь они уже примелькались, и с каждым днем им все меньше везет в плане выручки. Да и сына ее здесь, как видно, никто не знает. Кроме того, заметил он, ей стоит сменить легенду: поиски поисками, но если долдонить каждому встречному одно и то же, людей это начнет раздражать.
На следующий день они уже работали в другой части города, и Эщет представлялась странницей, которую ограбили по пути из дальнего монастыря. Новая легенда действовала безотказно. Эщет быстро овладевала основами ремесла. Правда, время от времени прохожие узнавали ее и интересовались, как продвигаются поиски сына. Тогда она краснела, не знала что ответить, испытывала угрызения совести и обещала себе навсегда покончить с бродяжничеством. Но ее напарник вовремя подсуетился, нашел ей исповедника (все тот же долговязый тип?– в новом наряде), тот обещал помолиться за нее, и на душе у старухи полегчало.
Через некоторое время Эщет сама почувствовала, что пора менять пластинку. На сей раз она решила прикинуться слепой. Эту роль она играла так убедительно, что даже ее подручный, уж на что ушлый малый, признался, что никогда в жизни не видел ничего подобного. Это талант, настоящий талант. «Что талант??– вздыхала Эщет.?– Разве есть на свете такой талант, который мог бы вернуть человеку зрение?» Прохожие опускали монеты в тряпичную мошну, болтавшуюся у нее на груди. Когда же ее спрашивали о стоявшем рядом тощем юнце, она отвечала: «Это мой верный помощник и поводырь, мой единственный сын Абералинь».
ЛЕВ ИЗ КОЛЕНА ИУДЫ
У входа в гараж их встречал старик, откликавшийся только на стук?– казалось, никаких других звуков для него не существовало. Это был дворецкий. Впустив посетителей, он указывал на драндулет, служивший скорее мебелью, чем средством передвижения. «Вон там… да, да… вот туда, пожалуйста…» С трудом протиснувшись между драндулетом и стеной, они нащупывали потайную дверцу.
Никто из прислуги не знал ничего определенного о посетителях; не знали даже, что речь шла именно о посетителях?– во множественном числе. Ходили слухи, что у хозяина есть любовница, которая навещает его втихую, пользуясь какой-то потайной дверью в гараже. В том, что финансовое положение хозяина позволяет ему содержать не одну, а целый штат любовниц, никто не сомневался. Если бы он захотел, наверняка мог бы выбрать себе любую, даже девственницу. Но почему все это держится в секрете? Вот вопрос, который не давал им покоя. Одно время они пытались выведать подробности у дворецкого, да только старик раз за разом включал одну и ту же пластинку?– какие-то скучные байки о своих былых похождениях; в конце концов на него махнули рукой. Но это было давно, а теперь, когда старого слугу разбил паралич (следствие болезни, которую он подцепил еще в годы военной службы), с ним и вовсе никто не хотел разговаривать. Да и сам он потерял интерес ко всему вокруг; лишь изредка, как бы по инерции, ворчал, что его напрасно списывают со счетов, ведь он еще жив и, между прочим, моложе хозяина на целых пять лет. Но этим жалобам никто не придавал значения, включая его самого. Единственным, что все еще могло вывести его из оцепенения, был стук в дверь. Тайные посетители всегда стучали по четыре раза, и прислуга повадилась подшучивать над прикованным к постели стариком, четырежды стучась в дверь его комнаты.
Что же касается хозяина, то он, как известно, терпеть не мог стукачей и охотно наказывал тех, кто совал нос не в свое дело. «Двадцать ударов плетью!»?– произносил он с торжественностью верховного судьи. И тот, кому было поручено привести приговор в исполнение, начинал отсчитывать вслух: «Раз… два… три…» «Четыре… Пять… шесть…»?– тихо вторил ему парализованный старик за стеной, жадно вслушиваясь в свист хлыста из бычьей кожи. В эти минуты ком подступал к горлу дворецкого: ему было нестерпимо жаль своей ушедшей молодости. Он отдал бы все, чтобы только снова очутиться в соседней комнате, где один слуга, потея, лупит другого, пока хозяин наблюдает, откинувшись в кресле со стаканом виски, и задумчиво кивает в такт ударам. Чтобы только снова оказаться в роли… нет, не истязающего, а именно истязаемого. Ведь он помнил, как эти побои сближали провинившегося слугу с хозяином, ибо они служили своего рода катарсисом для обоих. Бывало даже так, что он нарочно совершал какой-нибудь проступок и принимал наказание ради этого сближения, ради катарсиса. Ради тех щедрых подарков, которые он получал от хозяина после каждого избиения: новый костюм, монета с изображением Марии Терезы, даже небольшой участок земли. Но чаще всего хозяин угощал его лакомым куском сырого мяса. Из всех подарков мясо было самым желанным.