– Мне нужен большой универмаг, супермаркет, где можно купить продукты… И что-нибудь для кухни, – Аля вдруг вспомнила, что на их кухне она не видела ни одной кастрюли, ни одной сковородки, ни одной миски.
Таксист кивнул, и уже через полчаса Аля находилась в «Галерее Лафайет» – огромном магазине, который все посещают с одинаковым удовольствием – и парижане, и приезжие.
В огромном отделе хозяйственных товаров Аля купила плетеную корзинку – с такими ей уже встретились парижанки, и в их случае знаменитая Шанель «2.55» на плече совершенно не входила в противоречие с грубой плетеной соломой. Плетеная корзинка удобно висела на руке, и Аля теперь отправилась в отдел посуды. Одна маленькая, но очень дорогая медная кастрюлька, ковшик («Кашу утром варить»), чугунная сковородка, дуршлаг и сотейник. Аля еще долго рассматривала поварешки, столовые приборы, перечницы и солонки. Она пересмотрела все скатерти, салфетки и полотенца. В конце концов она выбрала маленькие красные салфетки, зачем-то взяла нож-колесико для резки пиццы и маленькую хлебницу, обтянутую холстинкой в цветочек. Пакеты оттягивали руки, а еще надо было купить продукты.
Французы любят хорошо и красиво поесть, Аля это поняла по мясным, колбасным, сырным прилавкам – они были живописнее палитры. От розового к красному, от бледно-сливочного до ярко-желтого, от темно-коричневого до нежно-терракотового. Аля вдохнула запахи и задумалась. Дело в том, что готовить она умела, но это умение распространялось на блюда, принятые в их семье. Они были просты – обычные супы, макароны, котлеты, каши. Еще они часто варили говядину с жирком и прожилочками – мать подавала ее холодной, порезанной на ломтики, с черным хлебом и луком. Еще у нее в активе были омлет и рисовая запеканка. Глядя сейчас на прилавки, Аля растерялась. Она никак не могла сообразить, что же все-таки можно приготовить сегодня на обед или на ужин. «Омлет отпадает – в самолете кормили. Мясо будет вариться долго, суп – нет, Юра вряд ли будет его есть. Суп можно и дома сварить. Надо что-то вкусное и необычное». Аля еще раз прошлась мимо прилавков и стала набирать все подряд.
Через два часа в ее плетеной корзинке лежали огурцы, баклажаны, лук-латук, масло, сыр, который завернули в три бумажки, два пакета и одну коробочку и который все равно издавал оглушительный запах перебродившего козьего молока. Аккуратно, на пластиковом лоточке в вощеной бумаге лежала светлая ветчина, а в баночках был легкий фромаж – домашний творожный сыр. Отдельно в сеточках лежали виноград и персики. Аля, совершенно забывшая, что она еще хотела одним глазком взглянуть на отдел женского белья, вышла из магазина. Опять такси, опять пробки, опять город, который все так же удивлял своими неожиданно возникающими фрагментами. Аля, сидевшая на заднем сиденье и придерживающая свои покупки, придумывала обед, но никак ничего придумать не могла – оказывалось, что какого-то компонента обязательно не хватает. «Есть молоко, нет сливок, есть баклажаны – не купила репчатый лук, да, говядину все-таки надо было купить… – Она посмотрела в окно. – Боже! Хлеб!» Аля оглянулась по сторонам – такси уже въезжало на Шерш-Миди. Из окна машины Аля увидела пекарню-булочную, в которой были выставлены большие овальные булки темного цвета.
– Стойте, я выйду! – Аля засуетилась. На тротуар она выгружалась долго – пакетов, пакетиков, сумок было много, а еще плетенка-корзинка, а еще телефон, который не помещался в кармане брюк. Аля неуверенно сделала несколько шагов, но поняла, что что-нибудь сейчас уронит. Она покачала головой и вдруг увидела, что из пекарни за ней наблюдает парень. Аля постаралась непринужденно улыбнуться, но это ей удалось с трудом – руки неловко вцепились в сумки и свертки. Но хлеб был обязательно нужен. Она в нерешительности постояла, и в это время на улицу выскочил этот самый парень.
– Пуалан?! – прокричал он ей.
– Что? – растерялась Аля.
– Пуалан?! – повторил парень и указал на огромные серые буханки.
– Да, – кивнула Аля. Хоть она и знала, что Юра не любит серый хлеб, но сейчас было не до пристрастий. Хлеба не было никакого.
Огромный круглый хлеб не вмещался ни в одну из сумок, ни в один из пакетов. Аля положила его под мышку и сделала несколько шагов к своему подъезду.
– Привет, жена, сейчас помогу…
Аля задрала голову и увидела Юру, который свесился через перила балкона.
Через пять минут он был внизу.
– Я думал, ты сбежала. Жена сбежала…
– Нет, я хотела тебя покормить. Вот даже кастрюлю купила… – Аля с облегчением отдала сумки мужу.
На кухне они все аккуратно сложили в холодильник, с тем чтобы в последний день все это почти нетронутое выбросить в мусорное ведро. В этот вечер они вышли на улицу, и город проглотил их – заманил огнями, запахами, пейзажами. Город позволил им притвориться парижанами, позволил испытать все прелести этой суетной, неяркой и очень элегантной жизни. Город приветил их и вовсе не собирался отпускать. Дворцы и музеи, бульвары и парки, магазины, бары, рестораны, наконец, просто улицы и улочки – город подарил им это все, включая страстные ночи в мансарде на улице Шерш-Миди.
В дорогой медной кастрюльке Аля не сварила ни одной картошки, ни одного яйца, ни даже сардельки. Точно так же она не воспользовалась сковородкой, ковшиком или круглым ножом для пиццы, не пригодились ей миска и салфетки. Только хлебница заняла почетное место на столе, а в хлебнице – знаменитый парижский пуалан, с которого Юра с удовольствием обгрызал корочку. Аля ничего не приготовила, но еще очень долго вспоминала эти свои первые покупки молодой жены.
Воспоминание второе. Мед и молоко Альбаррасина.«Начинающий артист на капризы права не имеет!» – так говорили ее учителя в Зальцбурге. «Знаешь, ты можешь о себе думать все, что угодно, но ты всего-навсего артистка, а правила диктует зритель!» – так говорила мать. Аля слушала и соглашалась. Она была лишена капризов, а овации и частые приглашения выступить совершенно не кружили ей голову. Не кружили ей голову и гонорары, правда, злые языки из числа коллег эту покладистость и отсутствие меркантильности относили на счет удачного замужества. «Она замужем за русским олигархом», – шептались сплетники. Можно было подумать, что для европейца любой русский в хорошо сшитом костюме – уже олигарх. Аля не слушала эти сплетни – платить ей за выступления стали очень рано и платили хорошо. И вместе с тем она очень часто соглашалась выступать на благотворительных концертах. Аля это делала искренне, а не в надежде на имиджевые дивиденды.
В этот самый Альбаррасин они приехали по просьбе руководства испанской провинции Теруэль. Проблемы архитектурно-гуманитарного порядка местные и центральные власти решить никак не могли, а потому надежда оставалась только на благотворительный концерт в пользу реставрации одного из объектов этого старого города-крепости. Туристы сюда приезжали часто и с удовольствием, но задержаться больше чем на два-три дня смысла не видели, а потому городская казна особо полной не была. Между тем старинная, еще с арабских времен, крепость, расположенная буквально в ущелье, потихоньку ветшала. Сначала для участников концерта устроили торжественный обед, а потом небольшую экскурсию по городу. Вот тут-то Аля и пожалела, что легко оделась. Декабрь даже в такой теплой стране, как Испания, может удивить – на улочках лежал снег. Он был мелким, мокрым – такой тает быстро, оставляя после себя лужи на дорогах и промозглую сырость в воздухе. Аля, одетая в легкую стеганую курточку, джинсы и мягкие полусапожки, смогла только утеплиться большой широкой пашминой, обмотав ее вокруг горла. Влажный холодный ветер плутал по узким, разноуровневым улицам и исчезал на серых горных склонах, которые добавляли сумрачности и неуютности пейзажу. Представитель местной городской администрации, очень гордый тем, что именно ему поручили заниматься артистами, рассказывал о том, как полезен и приятен в этих местах летний климат, без устали их водил по закоулкам, показывая пустынные в это время года местные достопримечательности. Уже посмотрели центральную площадь и заглянули в собор с необычной разноцветной крышей, который вопреки всем традициями расположился ближе к окраине, посетили самый красивый сад – это зрелище было действительно приятным, поскольку весь город представлял собой сплошной камень, кирпич и обожженную глину, затем очередь дошла до старой крепости, ее стен и башен.
– Мы сейчас с вами поднимемся на вершину Альбаррасина – на Башню Аллей. Вот уж поистине грандиозный вид на историю, то есть на наш древний город. – Чиновник умолк, довольный этой аллегорией.
Аля ежилась от холода и была уже готова попроситься в отель. Когда речь шла о ее здоровье, то есть о ее голосе, она не считала нужным быть деликатной или тактичной. Но тут объявили, что это последний пункт в их экскурсии, и Аля безропотно вместе со всеми стала подниматься на башню, где гудел и завывал ветер.
Потом в отеле она потребовала обогреватель, долго стояла под горячим душем и пыталась согреться под одеялом. Номер в ее отеле был красивым – старые темные деревянные балки, пол, выложенный старой плиткой с восточным узором, кровать под балдахином и, конечно же, вид из окна – на коричневые, слепленные друг с другом старые крыши. Согреться ей не удалось – очень скоро приехала машина, и всех повезли на концерт. Аля, переодевшаяся в концертное платье и закутавшаяся в шаль, с ужасом ожидала, что в зале будет тоже холодно. Но она ошиблась – и в гримерной, и за кулисами, и в зале было очень тепло. И все же согреться она никак не могла: озноб, ледяные руки и влажный лоб – все это не давало сосредоточиться и избавиться от напряжения. А оно все росло – даже мышцы спины у нее вдруг заболели. Аля почти не помнила, как выступала, она только отрицательно кивнула аккомпаниатору, который одними губами испросил разрешение на бис. Окончив петь, Аля поняла, что даже не может стоять.
В отеле она уже потребовала градусник и лекарства. Аля понимала, что простудилась. Температура была высокая, озноб не прекращался, и оставалось надеяться на то, что к утру хоть немного станет легче. Аля очень боялась, что пострадает голос, и хотела как можно быстрее лечь в постель, хотя все тот же представитель городской власти предложил послать за местным врачом.
– Нет, я подожду до утра, мне сейчас главное не получить осложнения. Извините, не могу сейчас говорить. – Аля закрыла дверь за чиновником и забралась в постель под балдахином. Она терла руки и ноги, но эффект от этих действий был сомнительный. Она позвонила и попросила грелку. С грелкой стало немного лучше, Аля протянула руку и выключила свет. Комната стала похожа на старую табакерку – темное дерево потолка, деревянные шпалеры стен и проникающий с улицы мрак зимнего вечера. Аля посмотрела на незашторенное окно, но вставать с кровати не стала – она только начала согреваться.
Проснулась она от скрежета – не очень громкого, но противно навязчивого. Звук был ритмичный, и Аля попыталась установить его происхождение. Она оглядела комнату, но ничего не заметила. Все было так же, как когда она ложилась спать. Аля опять закрыла глаза и попыталась уснуть, но звук повторялся, и вдруг откуда-то повеяло холодом, и что-то темное показалось в углу. Аля сжалась в комок и старалась не пугаться – в конце концов, в этой комнате никого, кроме нее, быть не может. Дверь закрыта, окно тоже, и потом, она бы услышала любой звук – звякнуло бы стекло, застучало бы дерево. Нет, здесь никого нет, а она, Аля, лежит в уютной кровати с балдахином. Тут Аля замерла от страха – балдахин!
Аля почувствовала дурноту от страха – вот откуда этот звук! Этот странный скрежет! Там кто-то спрятался! Она сжала ледяные руки и попыталась вспомнить, куда дела свой мобильный телефон. Она прямо сейчас должна позвонить… Только не маме, нет, она будет волноваться, надо позвонить Юре, он с ней поговорит, и все будет в порядке, он ее успокоит. И как было бы хорошо, если бы он был здесь с ней. Этот город ей совсем не понравился – мрачный, на дне ущелья, а вокруг страшные голые горы с редкой порослью жестких кустов и деревьев. Здесь дома, которые почти не имеют ставен. И башни, и крепостная стена – это все настолько неприветливое. Аля вдруг запаниковала – а если у нее будет осложнение?! Она чуть не заплакала – ее, потерявшую сознание, найдут чужие люди и, брезгливо морщась, завернут в одеяло, чтобы ее ночная рубашка не смущала других постояльцев. К страху добавилась жалость к себе, она не выдержала и вскочила с постели. Закутавшись в огромное одеяло, Аля кинулась к двери – ей казалось, что только она откроет дверь в освещенный коридор отеля, как сразу все демоны сумрака ее покинут. По дороге к двери она нечаянно наступила на что-то мягкое, запнулась и, запутавшись в одеяле, с шумом упала на пол. Падая, она задела маленький столик, с него свалилась большая декоративная ваза, которая разбилась не сразу, а немного прокатилась по плитке, замерла на мгновение и с хрустальным звоном рассыпалась на мелкие осколки. Аля уже выпуталась из одеяла и зачем-то бросилась к вазе. В спешке она наступила на стекло и, порезавшись, громко вскрикнула. В это время открылась дверь, и в освещенном проеме появилась мужская фигура.
– Господи, да что с тобой! Почему ты голая на полу!
Внезапно зажегся свет, и Аля увидела своего мужа.
– Ты хотел мне сделать сюрприз?
– Да, но больше не буду. Тебе невозможно делать сюрпризы, ты их умело предотвращаешь.
– Как ты попал ко мне в номер?
– Электронный ключ у портье.
– Но почему ты решил войти?
– Ты даже не представляешь, какой шум ты устроила!
– Да, я упала… У меня была температура и, наверное, бред… я испугалась…
– Я так и понял по твоему виду.
– А когда же ты приехал?
– Поздно вечером. Мне сказали, что ты уже легла спать и просила не беспокоить.
– И тебе не сказали, что я заболела?
– Они не имеют права. Они даже не могут сказать, что ты здесь остановилась.
– Но ты выпытал?
– Ты мне сама сказала название гостиницы.
– Я и забыла. А ты меня очень любишь и решил меня удивить?
– Люблю. Я подумал, что приехать в Барселону или в Лондон – много сообразительности не надо. Сел на самолет и прилетел. Совсем другое дело приехать сюда. Ты почему молоко не пьешь? Оно же сейчас остынет совсем.
– Пью, пью, а как ты сюда приехал?
– Я добирался на ослах.
– Не шути. Ты на машине?
– Конечно. Я ехал и думал, что ты спустишься к завтраку, а я сижу и как ни в чем не бывало пью кофе. А если ты меня не заметишь, я к тебе подойду и скажу: «Вы мне автограф не дадите?!»
– А теперь?
– А теперь я тебе буду подавать молоко с медом в постель, перевязывать рану на твоей розовой пятке и читать на ночь «Винни-Пуха».
– Очень хорошо!
Аля допила молоко, царским жестом отдала мужу чашку, потом попрыгала на кровати, посмотрела на балдахин и подумала, что семейные люди более приспособлены к тяготам жизни.
Воспоминание третье. Происшествие у фонтана Треви.В этот день ничего не случилось. Не было плохих известий, никто не заболел, у нее не болело горло, и даже дождь, который с утра пугал горожан, поменял свои планы. В этот день ничего не случилось, просто вопреки устоявшемуся мнению об итальянской легкости синьор Мискотти был нервным и злопамятным. Он не простил Але ее успеха на его же творческом вечере. Аля это поняла сразу. Тогда все шло гладко, по сценарию, который был написан в расчете на прославление синьора дирижера. Аля выступала предпоследней и… И тут случилось то, чего пожилой итальянец ей так и не простил.
– Неприлично трижды петь на бис на чужом юбилейном концерте! – охотно передали ей слова маэстро. И хотя на самом деле она на бис не пела, а просто а капелла исполнила заключительную фразу из арии, все вокруг охотно обсуждали вероломство и неделикатность русской певицы. Аля, очень щепетильная, сначала попыталась с ним объясниться – в конце концов, она же не виновата, что публика не хотела ее отпускать. Аля хотела было все объяснить, но потом поняла, что это бессмысленно. Стервозность в Але проснулась внезапно – вот уже два часа репетировали, и синьор Мискотти каждый раз торопил оркестр, каждый раз он, не поворачиваясь, взмахивал дирижерской палочкой, и у Али складывалось впечатление, что оркестр сам по себе, а она сама по себе. Поначалу Аля упрекала себя в том, что плохо подготовлена к репетиции, что не может собраться, но очень скоро поняла, что дирижер ведет себя специально так. Аля огорчилась – хуже нет, когда в работу вплетаются склоки. Что было неприятнее всего – связь между исполнителем и певцом очень важна, именно от дирижера зависит, насколько правильно и виртуозно раскроется ария. Творческий саботаж был делом не совсем обычным – приходилось либо расставаться, либо как-то притираться.