– Йон Джэ, это моя соседка по комнате, Грейс, – знакомит нас Софи.
Он небрежно взмахивает рукой.
– Привет.
– Привет. – Я пытаюсь поклониться – я читала, что в Корее так принято, – но что-то у меня плохо получается.
– Где Джейсон? – спрашивает Софи.
– Говорит с хозяином, – отвечает Йон Джэ. Корейский акцент делает его английский очень пикантным. – У него вопрос по поводу нашего следующего концерта.
Надо же, все эти люди свободно говорят по-английски! Я начинаю чувствовать себя рядом с ними полной невеждой.
– Так зачем ты приехала в Корею? – спрашивает меня Йон Джэ, когда Софи и Тэ Хва принимаются обсуждать что-то по-корейски.
– Учиться в школе и узнать новую культуру.
Уголки его рта приподнимаются в понимающей улыбке, и я еще раз убеждаюсь в том, что Джейн обязательно нужно найти его в Интернете – он просто прелесть.
– Но в Америке хватает школ, – говорит он.
Я пожимаю плечами.
– Наверное. Но мне очень понравилось название острова Канхва.
Он смеется, оттягивая низ своей серой майки.
– Что ж, я рад, что хоть кто-то счастлив на Канхва.
– Тебя послушать, получается, что ты – нет.
По его лицу пробегает тень и исчезает так быстро, что мне кажется, что это был плод моего воображения.
– Мы следуем за Джейсоном, куда он, туда и мы.
– Почему? Ведь остров не так далеко от Сеула. Ты мог бы жить там.
Он качает головой.
– Менеджер говорит, что мы должны везде быть вместе.
– Тогда надо было сказать Джейсону, что ему запрещается уезжать в школу!
Йон Джэ хмыкает и пожимает плечами.
– Он главный, и если мы хотим, чтобы группа существовала, нам нужно следовать за ним. А он сказал, что даже на день не задержится в Сеуле.
Еще один штрих к портрету мистера Сексапильного дебила – эгоизм. Вот дела: у такой дружелюбной Софи такой неудачный брат. Как же так получилось?
Легок на помине. Джейсон выныривает из толпы гримерш, осветителей и охранников, и я снова поражаюсь, что он такой привлекательный. Какая досада! Почему у таких красавчиков всегда обнаруживается нехватка достойных черт характера? Почему нельзя иметь и то, и другое?
Он подходит к нам и что-то говорит Йон Джэ по-корейски. Что просто возмутительно. Мы все говорим по- английски, и я единственная, кто не понимает корейский.
Йон Джэ смотрит на меня и улыбается искренней, теплой улыбкой, от которой у меня теплеет внутри.
– Рад был с тобой пообщаться, Грейс.
Он вежливо кланяется, прежде чем уйти и оставить нас с Джейсоном наедине. У меня холодеет в животе, и я лихорадочно ищу темы для разговора, хотя он этого и не заслуживает. Я жду, что он сейчас исчезнет, так и не объяснив, зачем он прогнал прочь единственного человека, пожалевшего несчастную американку, которая здесь чувствует себя абсолютно чужой.
Но вместо этого он спрашивает:
– Что ты думаешь о шоу?
Я немею, понимая, что он обращается ко мне, но быстро прихожу в себя и отвечаю:
– Ты хорошо поешь.
Это так, и хотя он и раздражает меня, у меня не хватает духу сказать ему, что его музыка бездушна и все это ширпотреб.
– А ты раньше бывала на концертах? – спрашивает он, и в его голосе отчетливо слышится сарказм.
Отсутствие эмоций в его голосе тут же вынуждает меня ощетиниться.
– Вообще-то бывала. – Я прикусываю язык, чтобы не добавить «побольше, чем ты» – эти слова так и рвутся наружу. – Часто.
– И как наш в сравнении?
– Зрителей маловато, – выпаливаю я.
Он глубоко вздыхает, взгляд становится снисходительным.
– Его не рекламировали. С самого начала предполагалось, что он будет небольшим.
Я молчу, поэтому он продолжает задавать вопросы:
– А что ты думаешь о музыке?
Он что, напрашивается на комплимент?
– Я… гм…
– Это же простой вопрос, – говорит он теперь уже с явным пренебрежением. – Тебе понравилась наша музыка или нет?
И я выдаю ему:
– Ну, если тебе действительно интересно, то я считаю, что вы, ребята, талантливы, но растрачиваете свой талант на глупые песенки. Ваша музыка чистая, но заурядная, у вас нет ничего, что не смог бы спеть ваш поклонник в сопровождении любительской группы. Если вы действительно знамениты, как говорит Софи, то только благодаря красивым мордашкам, а не качеству вашей музыки.
Он таращится на меня, и на его красивой мордашке не отражается ни удивления, ни гнева, ни чего-то еще, что обнаружило бы в нем человеческие чувства. Потом, когда я уже начинаю думать, что у него заклинило мозг от моей резкости, правый уголок его рта приподнимается в полуулыбке.
И он уходит.
Я стою и смотрю ему вслед, мое сердце бешено стучит, и мне обидно, наверное, так же, как и ему. Неужели он просто улыбнулся в ответ на мои слова?
Я только что назвала его мусором.
Я сказала, что он не заслуживает славы.
А он улыбнулся?
* * *Щурясь от яркого солнца, вцепляясь в лямку своего рюкзака, я иду на свой первый урок. С каждым шагом мои мышцы протестуют все сильнее. Поездки верхом на скутере Софи оказались для них страшным испытанием, и сейчас я чувствую себя, как после интенсивной тренировки.
К счастью, Софи не стала сердиться на меня за то, что я наговорила гадостей Джейсону. Мне было стыдно смотреть ей в глаза, но, когда я рассказывала ей о своем поступке, то она просто рассмеялась.
– Думаю, он это заслужил, – сказала она. – Надеюсь, это пойдет ему на пользу. Он привык, что все только и делают что льстят ему.
Ага, нас уже двое.
Вот и все, что она сказала. Естественно, я могла бы и не рассказывать о том, что назвала его музыку дрянной…
Я догоняю группу девочек, кажется, китаянок, слушаю их болтовню и смех и наблюдаю, как яркие рюкзаки подпрыгивают у них на спинах в такт шагам. У меня в груди полным цветом распускается зависть. У них не только есть компания, чтобы ходить до учебного корпуса, они прекрасно освоились здесь, хотя и приехали из другой страны. А что есть у меня? Только вчерашние воспоминания о том, как Софи водила меня по территории, да карта кампуса, напечатанная такими крохотными буковками, что нужен микроскоп, чтобы их прочитать.
Я достаю айпод и вставляю в уши наушники. В меня вливается музыка «The Black Keys»[11] – бальзам для моих натянутых нервов. Джазовый ритм наполняет меня уверенностью, не дает остановиться на полпути и заорать во все горло, чтобы кто-нибудь посадил меня на самолет и отправил обратно в Америку.
Плохо, что я не хожу на уроки вместе с Софи – у нее совсем другое расписание и мы с нею нигде не пересекаемся.
Мой первый урок – классный час. Мне удается найти кабинет и сесть на место за десять минут до начала. Я с облегчением вздыхаю. Кабинет очень похож на кабинеты в моей старой школе, хотя, возможно, этот чуть поменьше. Он постепенно заполняется учениками, говорящими на разных языках и представляющими самые разные части света. Американцев я не вижу, но надежды их встретить у меня, в общем-то, нет. Еще в первый день мистер Ванг сказал мне, что в этом году в школу поступил только один американец, то есть я, и двое закончили ее в прошлом. Вот такая арифметика.
Наш учитель приходит последним, распахивает дверь так, что она ударяется о стену. Шаркая и глядя в пол, он поднимается на кафедру, с грохотом бросает портфель на стол и наконец-то поднимает глаза, нервно оглядывая каждого из нас.
– Доброе утро, – говорит он со слабым британским акцентом. – Добро пожаловать на классный час. Меня зовут мистер Йон. Теперь вы – класс и так будете учиться до конца года.
Он принимается объяснять структуру корейской школы, и как мы будем проходить различные курсы, и что нам придется бороться за звание лучшего ученика класса. Я уверена, что на своем классном часе Софи выслушивает тот же треп, но при этом впитывает каждое слово и уже готова заткнуть за пояс остальных учеников, чтобы стать номером один.
Мистер Йон устраивает перекличку и называет мою фамилию правильно – Уайлде, произнося конечное «е» как самостоятельный слог. Затем он всесторонне разъясняет, как надо вести себя в классе, и все такое прочее – бла, бла, бла. Я слушаю вполуха и уже думаю о следующем уроке, корейском. Может, учить другой язык будет проще, если я в него погружусь.
Я едва удерживаюсь от усмешки. Ничто не может облегчить мне изучение языка. По десятибалльной шкале моя способность к языкам равняется десяти в минус двенадцатой степени.
Я все еще переживаю из-за своих будущих неудач, когда звенит звонок, и кабинет наполняется гулом голосов. В отличие от американской школы, где ученики переходят из класса в класс, здесь мы остаемся на местах, меняется только учитель.
Я рассеянно листаю пустую тетрадь, пытаясь выглядеть занятой и не встречаться взглядом с одноклассниками. Все места в классе заняты, кроме двух за первой партой. И еще одного рядом со мной. Мы сидим за партами по двое, и у всех есть соседи… кроме меня.
– Эй! – раздается чей-то голос, и я поднимаю голову.
Ко мне повернулась девочка за передней партой и что-то говорит на языке, который я не понимаю.
Мой лоб покрывается испариной, и я несколько мгновений в ужасе смотрю на нее, прежде чем набираюсь духу сказать:
– Прости, но я не понимаю.
– Ой, извини, извини. – С трудом сдерживая улыбку, она отворачивается, и они вместе с соседкой начинают хихикать и украдкой поглядывать в мою сторону.
Я с сожалением понимаю, что у меня горят щеки, но меня спасает появление учителя.
– Прошу, рассаживайтесь по своим местам, – говорит он высоким голосом с сильным акцентом и поднимается на кафедру.
Класс успокаивается, и я с облегчением выдыхаю. Однако через пару секунд дверь со скрипом распахивается, и все, в том числе и я, поворачиваются на звук. Я вижу в дверном проеме знакомую фигуру в джинсах- скинни, красной майке и красных кроссовках, и у меня падает сердце.
Джейсон кланяется.
– Прошу простить меня, сэр, – говорит он без малейшего смущения или робости. – Сегодня утром я плохо себя чувствовал и не смог прийти на классный час.
Девчонки за первой партой начинают шептаться, за моей спиной тоже слышится шепот. Класс наполняется негромким гулом. Взгляды всех девчонок устремлены на Джейсона, как будто он – воплощение их грез. И меня от этого просто тошнит.
Да, он знаменит. Но не превозносите его, люди! Если вы поговорите с ним пять минут, вы увидите, какой он противный.
Учитель отмахивается от извинений Джейсона.
Какая-то девочка достает из чехла мобильный, делает фото и тем самым переключает на себя внимание учителя. Он хмурится.
Пожалуйста, уберите телефоны, – грозно говорит тот, и девочка съеживается. – Хочу напомнить всем, что правилами школы запрещено делать фотоснимки на территории школы, особенно фото… – Его взгляд перемещается на Джейсона: —.учеников, которые не стремятся привлекать к себе внимание. Неподчинение школьным правилам является основанием для исключения.
Я в изумлении поднимаю брови, но учитель больше ничего не говорит, и я гадаю, каким образом Джейсону удалось добиться, чтобы весь персонал школы следил за тем, чтобы удовлетворялись его интересы и ученики не разглашали, что он тут скрывается. Уж не подкупом ли?
Джейсон стоит у двери, и я понимаю, что у него еще нет своего места за партой. Он сканирует класс, и мой пульс учащается, когда я осознаю, что он выбирает из трех свободных мест – двух за первой партой и одного рядом со мной.
Он проходит мимо первой парты, и я догадываюсь, куда он направляется.
Не может быть! Конечно, отчитать кого-нибудь, высказать все, что думаешь, напрямую – это здорово, но потом обязательно чувствуешь сожаление. Пусть он и вел себя оскорбительно по отношению ко мне, но он не заслужил обидных слов о своей группе.
Я сижу, уткнувшись взглядом в свою тетрадь, и кручу в пальцах розовый карандаш. Джейсон садится, и я наклоняю голову так, чтобы волосы заслонили меня от него. Он ничего не говорит, ничем не выказывает, что мы знакомы, и мое раздражение усиливается. Ведь он знает, кто я такая? Чертова единственная во всей школе американка и единственная белая хипстерша в округе!
Нет, он просто игнорирует меня.
Я быстро обнаруживаю, что учитель – как выяснилось, его зовут мистер Сэ, – еще зануднее, чем мистер Йон, и я вынуждена с удвоенным вниманием слушать, что он говорит, так как акцент у него очень явный.
– Откройте учебники на странице пять, – говорит он. – Сначала мы поговорим о стилях вежливости в корейском языке.
Я пробегаю взглядом страницу, затем заглядываю в следующие главы, где полно знаков и символов, которые больше похожи на рисунки, чем на буквы. Даже английские транскрипции рядом с корейскими буквами сбивают меня с толку – буквы соединяются и разъединяются, образуя совершенную тарабарщину из звуков и слогов, и я даже не представляю, как их произносить.
У меня только от этого ум заходит за разум, а это лишь первый день!
– Первый стиль называется Хасосэ-Че, – продолжает учитель. – Он использовался, когда человек обращался к королю или к официальному лицу, но сейчас он больше нигде, кроме Библии, не употребляется. Следующий уровень Хапси-Че, и называется он «формально-вежливый».
Он продолжает говорить, но я уже отсутствую на уроке. Я смотрю в окно и пускаю свои мысли в свободный полет.
– Выполните в паре упражнение на странице шесть, – говорит мистер Сэ, врываясь в мои размышления. – Прочтите задание и решите, какой уровень речи вы бы использовали при общении с этим человеком.
Черт. Зря я не слушала. Я кошусь на Джейсона, своего соседа по парте, и морщусь. А ведь придется с ним заговорить. Не могу же я игнорировать его, делая вид, будто он не игнорирует меня. Замечательно!
Угрызения совести встают комком у меня в горле, и я их проглатываю.
– Ты… хоть что-нибудь понимаешь?
Он таращится в учебник и молчит.
– Это же совсем тупой вопрос, – шепчу я. – Ты же кореец. Что ты вообще тут делаешь?
Вокруг нас другие ученики бойко обсуждают задание, а я жду объяснений. Кстати, а что я делаю на этом уроке? Мне ведь не обойтись без репетитора. И это не сулит ничего хорошего моему среднему баллу.
– Почему в языке так много уровней вежливости? – спрашиваю я у Джейсона в надежде, что он смилостивится надо мной. – Не понимаю.
– Это связано с уважением, – отвечает он, чем шокирует меня. – Ты хочешь показать свое уважение к людям, которые занимают более высокое социальное положение, чем ты, или старше по возрасту.
– Ладно, это ясно, но семь уровней! Зачем столько?
Он не отвечает.
– Глупость какая-то, – слетает у меня с языка прежде, чем я успеваю прикусить язык, и я мысленно отвешиваю себе пинка. Только этого мне не хватало – оскорблять язык страны, в которой я только-только обосновалась. Корейцы, наверное, считают глупостью английский.
– Это часть культуры. – Он продолжает изучать учебник так, словно хочет вычитать там, как победить рак или добиться мира во всем мире. – Если собираешься жить здесь, тебе надо набраться культурного интеллекта.
«Набраться культурного интеллекта». Почему он просто не сказал: «Тебе надо отказаться от американского элитизма»[12]? Ведь он именно это имел в виду. Я так думаю.
– Так зачем ты вообще пришел на урок? – снова спрашиваю я, подавляя инстинктивное желание ответить оскорблением на оскорбление. – Ты же и так говоришь по-корейски, верно?
Он не считает нужным отвечать, и я не выдерживаю.
– Я в том смысле, что если бы я была знаменитой рок-звездой, я бы вообще не училась в школе, – говорю я в надежде, что он услышит мой сарказм. – Меня удивляет, что у тебя есть время для уроков. Ведь ты наверняка слишком занят, отвечая на письма фанатов. Ты же именно этим занимался все утро, да? Ты не чувствовал себя плохо, ты просто читал сообщения и проверял, что пишут на форумах, гуглил себя. Почему бы тебе не нанять репетитора, который снабжал бы тебя правильными ответами?