Джейсон бросает на приятеля испепеляющий взгляд и снова смотрит на меня. Я же обнаруживаю, что вполне серьезно обдумываю его предложение. Это действительно интересно, только вот это значит, что нам придется проводить вместе много времени. Хотя, может, рядом будут Йон Джэ и Тэ Хва, которые разрядят обстановку? Или мы с ним будем только вдвоем, в его комнате?
Пульс колотится в висках.
Я снова подавляю желание съежиться. Мне и в самом деле нужно переосмыслить свои приоритеты. Оставаться наедине с Джейсоном – плохо. Мы и так постоянно ссоримся, не важно, что пару раз нам удалось поговорить как цивилизованным людям. Мы с ним не друзья. Точка.
И все же…
– Ладно, – говорю я. – Но я соглашаюсь только потому, что мне нужен репетитор.
Йон Джэ за спиной у Джейсона показывает мне поднятый вверх большой палец, и я улыбаюсь. Вполне возможно, мне будет приятно работать с «Эдемом».
* * *Позже на той же неделе мы с Джейсоном встречаемся в репетиционной. Одной рукой толкая дверь, другой я прокручиваю на своем телефоне блоги о знаменитостях. Разговор с Йон Джэ о моем отце напомнил мне, что я давно не читала новостей о своем семействе. Мне гораздо проще узнать о них в Интернете, чем рассчитывать на мейл от кого-нибудь из родителей.
Однако ничего интересного я не нахожу, хотя сегодня утром я получила по электронной почте странное письмо от человека, назвавшегося репортером, с просьбой дать интервью. Я стерла его, даже не дочитав до конца.
Когда я вхожу в репетиционную, я обнаруживаю Джейсона с потрепанной акустической гитарой в руках.
– Похоже на Боба Дилана. «Мастера войны», верно? – Я сажусь на стул и убираю телефон, а с ним и связь со всем, что осталось дома.
Джейсон что-то утвердительно буркает.
– Удивительно, что он тебе нравится, – говорю я.
Его пальцы замирают на струнах, и он смотрит на меня.
– А что, я не могу любить американскую музыку?
– Нет, я имела в виду, что песни твоей группы совсем не похожи на его творчество, а люди обычно исполняют ту музыку, которую им нравится слушать. К тому же у меня сложилось впечатление, что тебе самому не нравится ваша музыка.
Он хмурится, и хотя мои слова рассердили его, мне приятно видеть на его лице живые эмоции. Он настолько редко проявляет какие-то чувства, что я иногда сомневаюсь, что он вообще способен что-то чувствовать.
– Итак, ты намерен объяснить мне, что ты имел в виду на днях? Когда сказал, что сомневаешься, что из вашей группы получится что-то хорошее? – спрашиваю я и вижу, как напрягаются его плечи.
– Я лишь хотел сказать, что у нас есть к чему стремиться, – сдержанно отвечает он.
– Нет, я абсолютно уверена, что ты назвал вашу музыку ужасной. Никто не станет называть свою музыку ужасной ради красного словца. А так как нам с тобой предстоит провести много времени в разговорах о музыке, я хотела бы хотя бы понять, какой ты видишь ее, свою музыку.
– Ты хочешь понять меня? – скептически спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
– Тебя. Твою музыку. Смотри на это как хочешь. Я не смогу помочь, если не пойму философии твоей музыки – даже если у меня нулевой интерес к твой личной жизни.
Он усмехается:
– Это отец научил тебя такой технике?
Я ощетиниваюсь при упоминании о папе, и Джейсон замечает это.
– Вы с ним не в лучших отношениях, да? Может, он слишком строг с тобой? Между прочим, теперь я понимаю, почему ты строишь из себя принцессу – ты и есть принцесса. А твой отец – король от музыки.
Слово «принцесса» всегда имело положительное значение, но почему-то из уст Джейсона оно звучит как отрицательная характеристика.
– Мы сейчас говорим не обо мне, – парирую я. – Тебя не касается, какие у меня отношения с отцом. Что касается твоего вопроса: да, это он научил меня так работать с клиентом, потому что нужно понять, что он представляет собой как артист. Извини, что пыталась помочь тебе. Если ты считаешь меня принцессой, то, может, тебе не стоит со мной работать? – Я встаю, собираясь уйти.
– Подожди, – окликает он меня, когда я подхожу к двери. – Прости… меня.
Я поворачиваюсь и успеваю заметить гримасу на его лице. Гордыня не любит извиняться.
– За что? – Я хочу, чтобы он пострадал, признал, что он не прав.
– За то, что обидел тебя, – цедит он сквозь стиснутые зубы. – Я был.
– Груб? – перебиваю его я.
– Да.
– Ты прав. Ты действительно был груб. – Я возвращаюсь к стулу. – Но ты прощен.
На данный момент, во всяком случае.
– Над какой песней ты хочешь поработать?
Он вздыхает, правда, почти незаметно, с облегчением, как будто радуется, что мы снова в почти хороших отношениях, и протягивает мне лист с записями. В них полная неразбериха – одни ноты зачеркнуты, другие подписаны сверху, – но даже при беглом просмотре я вижу чистую мелодию, которая вызывает у меня неподдельное удивление.
– Но это… совсем другое, – говорю я.
– Сыграть? – предлагает он.
– Нет, я и так поняла.
– Не слушая?
– Я слышу в голове.
Я вижу, что он все еще сомневается, однако ничего не говорит.
Я негромко пропеваю несколько аккордов, ведя пальцем по нотам.
– А для чего эта песня? Она совсем не сочетается с тем, что вы исполняете.
– Для телевизионного фильма. Они хотят, чтобы я написал для них песню.
– Что за фильм?
– Корейский.
– Очевидно.
Он опять хмурится и снова молчит, предоставляя мне додумывать самой.
– Это все, что у тебя есть? – Я возвращаю ему листок.
– Пока да. Я пытался закончить припев, прежде чем писать стихи. – Он выжидательно смотрит на меня, и неуверенность, что я замечаю в его взгляде, ошеломляет не только своей нетипичностью, но и своей невероятной прелестью. – Что думаешь? – спрашивает он.
– Неплохо. Я… мне, в общем, нравится. – Сюрприз. Сюрприз. – Но все это слишком четко очерчено. Слишком гладко. Где синкопа? Где джаз? Как будто ты пытаешься писать что-то в духе блюза, но настроен на поп. Тебе нужно выйти из рамок. Вот прямо сейчас – ты «Битлз», но хочешь быть «Роллинг Стоунз». Понимаешь?
Я ищу нужную терминологию, но не могу найти, так как мне не хватает классического музыкального образования. Ну, почему я не слушала папу, когда он уговаривал меня брать уроки музыкальной теории? Два года игры на пианино в средних классах научили меня читать ноты, но я не представляю, как объяснить то, что звучит у меня в голове.
– Не знаю, как это описать, – говорю я, – но это выглядит так, будто ты пытаешься втиснуть рок-н-ролл в рамки поп-музыки, и у тебя получается ни то ни се.
– То есть ты говоришь, что это плохо?
– Нет, я не это имею в виду. – Я издаю стон, бессилие раздражает меня. Бесит, что я не могу выразить свою мысль. – Здесь нужно больше блюза. Вот что я хочу сказать. Здесь нужно больше грязи, разболтанности, небрежности.
– Ты ведь понимаешь, что это не песенка в стиле кантри, да?
– Да, – отвечаю я. – Но ты спросил мое мнение, и я тебе отвечаю. Ты еще сказал, что считаешь свою музыку – цитирую – «ужасной». Может, если ты прислушаешься к моим предложениям, она тебе понравится.
Я уже готова к тому, что он ответит мне колкостями, но он просто смотрит в листок с нотами и тихо бормочет что-то. Когда я уже собираюсь попросить его говорить погромче – и желательно по-английски, – он говорит:
– Думаю, на сегодня хватит. Вернемся завтра.
Он избегает моего взгляда, и я чувствую укол совести. Только как он может обижаться на меня, если сам чувствует, что его музыка не такая, какой должна быть?
– Надеюсь… я не обидела тебя? – спрашиваю я.
У него тут же напрягается спина.
– Чем?
– Я просто хотела убедиться, что мои слова не показались тебе слишком резкими.
Он снисходительно оглядывает меня.
– Никакие твои слова, Грейс, не заставят меня расстроиться.
Вот так. И едва появившиеся ростки дружеских чувств быстро увядают. Однако я не могу не отметить, что сегодня он впервые назвал меня по имени. И из его уст оно прозвучало очень красиво.
Глава седьмая
Суббота, и я лежу в постели и таращусь в дно кровати Софи, а бледный утренний свет просачивается в щели жалюзи. Я держу телефон, и он кажется мне неестественно тяжелым. Сообщение от Джейн все еще крутится у меня в голове. За три недели, что я в Корее, мы обменялись как минимум десятком сообщений, и только последнее заставило меня со всей остротой ощутить свою вину.
«Мама страшно обижена на тебя, – написала она. – Почему ты до сих пор не поговорила с ней? НАПИШИ ЕЙ НА МЫЛО!»
Я загружаю почту на телефоне, обнаруживаю еще одно сообщение от того репортера и начинаю писать письмо маме. Но мои пальцы так и зависают над клавиатурой. Что мне писать? Наконец я принимаюсь печатать:
«Мама,
Я учусь хорошо. Мне очень нравятся уроки физики. Моя соседка по комнате очень хорошая девочка, и я помогаю ее брату сочинять песню. Мне уже надоело каждый день есть рис, и я скучаю по вам, ребята.
Грейс».
Последнее – это небольшое преувеличение, я ни по кому не скучаю, включая ее. Но вряд ли такие слова помогут наладить отношения. Вообще-то письмо должно бы быть подлиннее, но я не могу придумать, что бы еще написать, поэтому сойдет и так. К тому же, если я позволю своим мыслям задержаться на маме и остальных, на поверхность тут же вынырнут воспоминания. А противостоять им я не смогу. Пока.
Я отправляю сообщение и папе, такое же короткое, но я знаю, что он не ответит.
Сверху свешивается Софи. Она без очков, щурится и смотрит на меня, как на мелкий шрифт.
– Какие планы на вечер? – спрашивает она.
– Ну, если учесть, что у меня нет подруг, кроме тебя, я бы сказала, что планирую заниматься тем же, что и ты.
Она радостно улыбается.
– А у меня сегодня день рождения.
– Что? – Я вскакиваю так резко, что бьюсь головой о планку. – Ой!
Она хихикает.
– Тэ Хва написал, чтобы я была готова к шести. Как думаешь, что они затеяли?
Я тру ушибленную макушку.
– Даже не знаю. Может, вечеринку?
– Вряд ли. Джейсон не любит, когда вокруг много народу, а сегодня и его день рождения, так что Тэ Хва и Йон Джэ обязательно примут это в расчет.
– Ах да, вы же близнецы.
День рождения Джейсона? Я пытаюсь осмыслить, что это значит, но не могу понять суть. Едва ли нас можно считать друзьями. У меня нет перед ним никаких обязательств, я не обязана дарить ему подарок или планировать празднование. А вот ради Софи постараться стоит. На свете еще не было худших соседок по комнате, чем я.
Я вылезаю из кровати и роюсь в шкафу в поисках чистых вещей.
– Если мы до шести сидим дома, что мы будем делать?
– Заниматься, наверное. В понедельник у меня контрольная.
– Ну а мне до ухода нужно кое-куда пойти. – Я надеваю шорты, сделанные из обрезанных джинсов, и майку с надписью «Twisted Sister»[19], дополняю свой наряд армейскими ботинками и огромными солнцезащитными очками, которыми я хочу скрыть отсутствие макияжа.
– Ты хочешь купить мне подарок? – догадывается Софи.
– Что? Нет!
Она смеется.
– Я не обижусь. Только постарайся не заблудиться. Может, возьмешь с собой кого-нибудь из ребят?
Я завязываю шнурки на ботинках и тайком списываю номер Йон Джэ из телефона Софи. Он отвечает после второго гудка, и мы договариваемся встретиться перед столовой. Почистив зубы и, насколько это возможно, взбив волосы, я ухожу.
Йон Джэ стоит, прислонившись к перилам лестницы, ведущей в столовую, и при виде меня расплывается в счастливой улыбке.
– Куда идем? – спрашивает он.
– Куда скажешь, но чтобы там можно было купить подарок для Софи.
Мы спускаемся в городок у подножия горы и оказываемся в корейской версии «Уол-Марта»[20]. Йон Джэ без малейшего неудовольствия ходит за мной по магазину, но я так ничего и не нахожу. К тому же я вижу, что мой спутник постепенно выдыхается.
Хорошо то, что на нас не набросились фаны. Йон Джэ рассказывал, что на Канхва уже привыкли к знаменитостям или их детям, которые здесь учатся. К тому же большинству горожан уже за пятьдесят, так что вряд ли среди них есть ярые фанаты «Эдема».
Наконец я нахожу бледно-розовое мини-платье с газовой юбкой и кружевным корсажем. Мне кажется, что Софи оно понравится. В соседнем магазине я покупаю к нему ожерелье из искусственного жемчуга и на этом останавливаюсь.
По дороге к выходу я замечаю музыкальный отдел и хочу пройти мимо, но ноги сами несут меня к прилавку. Я покупаю упаковку медиаторов с изображением американского флага. Только ради того, чтобы посмеяться, когда Джейсон будет их использовать. А еще я хорошая девочка и дарю подарки на день рождения даже тем, кто раздражает меня.
Когда мы выходим из автобуса около школы, часы показывают половину четвертого. Прежде чем расстаться с Йон Джэ, я спрашиваю у него:
– А какие планы на сегодняшний вечер?
– Не знаю. Тэ Хва что-то придумал. Кстати, оденься красиво. Надень что-нибудь вроде того, что ты купила для Софи.
Я, смеясь, поднимаюсь в нашу комнату, при этом мысленно перебираю свой гардероб в поисках подходящего туалета. Вхожу в комнату и вижу, что Софи с помощью подводки для глаз делает из себя роковую женщину.
– И что ты мне купила? – лукаво глядя на меня, спрашивает она.
Я достаю из пакета платье и ожерелье, и она восторженно визжит. Выдавая целый поток корейских междометий, она скачет от радости и прикладывает к себе наряд.
– Можно, я его сегодня надену?
– Естественно! – Я смеюсь. – А для чего еще, по- твоему, я его купила?
Оставшееся время мы тратим на прихорашивание. Я выбираю черное платье с завышенной талией и юбкой-колоколом до середины бедра, к нему я подбираю неоново-желтые туфли на шпильках, в которых мои ноги выглядят такими же худыми, как у Софи. Глядя на свое отражение, я прикидываю, как Джейсон воспримет мой наряд. Вот то, что Йон Джэ оценит его по достоинству, я не сомневаюсь.
Тэ Хва звонит Софи и сообщает, что они ждут нас внизу, и у меня внутри все сжимается от сладостного предвкушения. Даже если мы целых четыре часа без остановки будем кататься на метро, мне и тогда, думаю, будет весело – удивительно, как меняют взгляд на жизнь высокие каблуки и капелька туши на ресницах.
Ребята стоят перед общежитием. Софи тут же, будто магнитом, притягивает внимание Тэ Хва, и мое сердце тает, когда я вижу, как он смотрит на нее. Если они не начнут встречаться как можно скорее, я возьму ее за грудки и буду трясти до тех пор, пока она не согласится вцепиться в него мертвой хваткой.
Йон Джэ приветствует меня словами:
– Шикарно выглядишь!
Но мой взгляд невольно обращается к Джейсону. Несмотря на теплую погоду, он одет в черные джинсы, толстовку с капюшоном и карамельного цвета кожаную куртку. Наряд дополняет белый галстук с графическим рисунком. Прямые черные волосы падают на лоб и почти скрывают глаза. От одного взгляда на него я начинаю трепетать.
Держи себя в руках, Грейс. Это же Джейсон. Снисходительный. Надменный. Чванливый. Сексуальный.
И эта сексуальность просто отвратительна.
Мы шагаем по тротуару, и наши голоса и смех образуют вокруг нас защитный купол, сквозь который не может проникнуть ничего, что погубило бы наше веселье. Вместо автобусной остановки Тэ Хва ведет нас к сверкающему лимузину, стоящему прямо перед школой.
Софи восторженно вскрикивает, и мы забираемся внутрь. Кожаные сиденья и мини-бар напоминают мне о том, как несколько лет назад я вместе с Нейтаном ехала на вручение «Грэмми». Йон Джэ заделывается барменом, а я изо всех сил пытаюсь не омрачать вечер мыслями о доме.
Мы въезжаем в Инчхон, и лимузин оставляет нас у ночного клуба. Мы идем мимо длинной очереди, вышибалы у входной двери узнают ребят и беспрепятственно пропускают внутрь, даже не просят показать документы.