Я только надеялась, что у старого чудовища плохо со слухом.
– Алло, вы слышите? К сожалению, Мими не может подойти к телефону. Она… э-э-э… в ванной.
– Хорошо ли это после выкидыша, – сказала свекровь. – Можно подцепить инфекцию, бог мой, об этом знает каждый ребёнок. Но эта женщина никогда за собой не следила. Слишком худая и слишком много алкоголя. И ещё болезненная сосредоточенность на карьере. Но это всё гены. В нашей семье все плодовитые и здоровые, уже многие поколения. У нас никогда не рождалось инвалидов. Про выкидыши мы и не слышали. А у неё это уже во второй раз. Женщине скоро будет сорок, бог мой! У меня в этом возрасте дети уже ходили в гимназию, все четверо!
– Да, я ей передам, что вы звонили, – чопорно сказала я. «Было бы здорово, чтобы вы сели в ваше мусорное ведро и стали бы ждать забора мусора», – охотно бы добавила я, но Мими бы это услышала. Её свекровь действительно соответствовала её гадким описаниям.
– Что хотела старая шрапнель? – спросила Мими, когда я снова присела на табуретку.
– Э-э-э… принести соболезнования, – солгала я. – Ей очень жаль, что ты потеряла ребёнка.
– Что? – взорвалась Мими. – Старая перепёлка ничего не знала о беременности! Этот маменькин сыночек, наверное, рыдал ей в жилетку. Я сверну ему шею, когда он вернётся домой! Что она сказала? Что я сама виновата, потому что я недокормленная и резкая? Что в её семье все здоровы и плодовиты? Что бедный Ронни должен найти себе женщину с более широкими бёдрами и лучшими генами?
– Нет, но что-то в этом роде, – признала я. – Она действительно глупа, как пробка. Удивительно, что её дети с такими генами сумели оказаться в гимназии.
– Доктор сказал примерно то же самое, – пробормотала Мими.
– Что именно? Он знает и твою свекровь?
– Нет. Он сказал, что эмбрион, скорее всего, был с дефектами. Вы должны радоваться, что вам не придётся рожать ребёнка-инвалида, фрау Пфафф. Природа иногда улаживает такие вопросы сама. О, я очень рада. Я весь день ликую от радости.
Я тут же возненавидела врача на месте.
– Он не знал Нину-Луизу, – сказала я.
Мими фыркнула.
– Ты ведь её тоже не знала, – ответила она.
– Знала, – возразила я. – Я точно знала, каким должен быть мой крёстный ребёнок, когда он появится на свет. Я уже даже знала, что я сложу в её школьную сумку. Нина-Луиза была самым милым ребёнком из всех…
– Нет! Нина-Луииза была фикцией. – Мими смотрела на тёмный экран телевизора. – Я только не знаю, почему… – Она замолчала.
– Почему – что? – спросила я.
Мими по-прежнему смотрела на телевизор.
– Почему мне её так ужасно не хватает, – прошептала она.
Слезинка повисла на её тёмных ресницах и покатилась вниз по щеке. С чувством облегчения я обняла её, и она впервые за пять дней начала громко всхлипывать.
* * *– Я думаю, что ей надо опять выйти на работу, – сказал Антон. – Никому не пойдёт на пользу сидение дома в ожидании лучших времён. Тем более что Мими была очень успешна в работе.
Я пожала плечами.
– У неё даже не получается проветрить комнаты или выкинуть в помойное ведро баночки из-по кошачьей еды. Она чувствует себя неудачницей и одновременно ощущает дикий гнев по отношению ко всем, кто даёт ей понять то же самое. Я боюсь, что ей нужна… э-э-э… психологическая помощь. И Ронни тоже. Ты видел, что он вчера сделал с булочкой? Он растёр её пальцами в пыль, вместо того чтобы съесть. И это мужчина, для которого я всегда пеку дополнительный противень пиццы.
– Да, я тоже очень беспокоюсь за них обоих, – сказал Антон. – Ронни говорит, что он просто не может до неё достучаться. Она даже не разрешает себя больше обнимать.
– О, это я могу объяснить, – сказала я. – Мими злится на него, потому что он рассказал о выкидыше своей матери.
– Но он должен был, – ответил Антон.
– Нет, не должен, – возразила я. – Его мать вообще не знала, что Мими беременна.
– Но она же не может злиться на Ронни из-за того, что он… рассказал матери о таком важном событии, – заметил Антон.
– Может, – ответила я. – Какое дело его матери?
– Ну да, она…
– Она глупая корова, которая смотрит на Мими сверху вниз, потому что та не мечет одного ребёнка за другим, – перебила я его. – Она написала Мими письмо, в котором значилось, что она должна быть рада, что её слабое тело отторгло эмбрион, поскольку бедный Ронни не заслужил ребёнка-инвалида. И что Мими лучше всего выкопать себе могилу, чтобы Ронни мог найти себе более молодую и более здоровую мать для своих детей.
– Она действительно это написала? – неверяще спросил Антон.
– Примерно, – ответила я. – Только другими словами.
– Это очень резко, – заметил Антон.
– Да, она действительно настоящая злая свекровь, как в пословице, точно как т… – Я запнулась. Вот дерьмо. – Как те злобные свекрови в сказках, – неуклюже добавила я.
– В сказках, я думаю, злобные мачехи, – заметил Антон.
– Ах да, верно, – сказала я, с сомнением глядя на дочку Антона Эмили, которая с момента их прихода цеплялась за его рукав и безотрывно смотрела на меня своими тёмными глазами. Эмили было шесть лет, и она выглядела, как хрупкий азиатский ангелочек, с её бархатной кожей и прекрасными миндалевидными глазами, опушёнными густыми ресницами, которые она унаследовала от тайландских предков её матери. Её волосы были чёрными и блестящими, как вороново крыло, и когда она улыбалась, на её щёчках образовывались ямочки. Не то чтобы она когда-нибудь мне улыбалась, наоборот – если она вообще на меня смотрела, то таким взглядом, как будто я только что откусила голову её любимой кукле Барби.
– Она такая робкая, – прошептал мне Антон над её головой, но я не была уверена, так ли это. Во всяком случае, на дружеское приглашение Юлиуса поиграть с ним Эмили ответила совсем не робко:
– Я не играю с младенцами.
Антон засмеялся.
– В шестилетнем возрасте два года разницы играют большую роль!
– Мне скоро пять. – Юлиус был очень обижен. Я тоже. В конце концов, он был выше хрупкой Эмили на полголовы и вообще очень развитый для своего возраста. – Я умею ездить на двухколёсном велосипеде.
– О, это здорово, – сказал Антон тоном «Я хочу подольститься к ребёнку моей подруги, чтобы набрать у неё побольше пунктов». От этого тона ему, очевидно, было самому неловко, потому что он слегка покраснел. В самом деле, путь в моё сердце вёл прямиком через расположение моих детей. С Юлиусом, правда, это было не особенно трудно: он почти ко всем людям относился с симпатией, у него была солнечная маленькая душа. Нелли казалась более сложным случаем.
– Тогда мы могли бы все вместе устроить поездку на велосипедах, как вы думаете? – добавил Антон уже не так льстиво.
– Хорошо, – сразу же обрадовался Юлиус. Мы с Эмили не сказали ничего. Последняя совместная поездка ещё сидела у нас в памяти.
Эмили не хотела играть с Зентой и Бергером, нашими рыже-полосатыми котятами, хотя они в это время были совершенно очаровательны – игривые, пушистые и милые. Все дети были от них в восторге, то есть все, кроме Эмили.
По совету Анны я пригласила Антона и Эмили на ужин.
– Будет лучше, если вы вместе займётесь совершенно нормальными вещами, а не только походами в театры и ужинами в шикарных ресторанах, – сказала Анна. – Может быть, вам стоит как-нибудь вместе приготовить еду. Стоя рядом, вы нарежете овощи, вытрете с глаз друг друга слёзы от лука, покормите друг друга маленькими лакомыми кусочками, а дети в это время совместно накроют на стол. Как счастливая большая семья. А когда дети пойдут спать, вы вместе помоете посуду и займётесь этим на кухонном столе.
Мне понравилась эта идея, хотя мы, конечно, не ковали никаких планов по поводу ночёвки. И это дело на кухонном столе – я никогда не решусь на такое при наличии детей в доме! Мне хватит и взаимного кормления. Но так как Эмили заняла руку Антона, он не мог даже нарезать перец для салата. Его взнос в готовку состоял в том, что он наблюдал за моими действиями и пил красное вино.
Эмили висела на его руке с тех самых пор, как он обнял меня при встрече.
– Сегодня с нижним бельём? – шепнул он мне на ухо. У меня как раз ещё оставалось время для приятных мурашек по телу, но тут Эмили схватила Антона за руку и прилипла к ней.
Я тихо вздохнула. К сожалению, с Антоном всё протекало не так, как я себе представляла. Чудесное, окрыляющее чувство первой влюблённости уступило место глубокой неуверенности. Не то чтобы я сейчас находила его менее привлекательным, наоборот. Но наши отношения застряли на полпути, и я не знала, как мне сдвинуть их с места.
Поставив в духовку каннелони, я посмотрела на часы. Нелли опять опаздывала на полчаса. При этом она обещала появиться ровно в семь и на сей раз вести себя не как помешанное на мобильнике, невоспитанное дитя.
– С Пэрис ты притворяешься приличной, – упрекнула её я. – Если ты с новой подругой отца можешь изображать милую, воспитанную девочку, то почему не с Антоном?
– Во-первых, я не притворяюсь, когда я милая, – ответила Нелли. – Во-вторых, я мила с Пэрис, потому что она подарила мне iPod и эту суперклассную, супердорогую тушь, с которой мои ресницы выглядят безумно длинными, и в-третьих, это дело с папой и Пэрис серьёзней, чем платонические отношения между тобой и Антоном.
– Они не платонические, – возразила я. – Только потому, что мы ещё не… Тебя это вообще не касается.
– Папа тоже сказал, что ты не вытащишь Антона из его строгого костюма, он готов поспорить на что угодно. – Нелли коварно усмехнулась.
– Как? – Что это Лоренцу пришло в голову? Что он хотел этим сказать – что я слишком глупа и непривлекательна, чтобы заполучить в постель такого мужчину, как Антон? Или он имел ввиду, что Антон слишком для этого ущербен? В обоих случаях это была наглость! – Ты можешь передать твоему отцу, что даже платонический секс с Антоном лучше, чем неплатонический с ним, – заявила я (выражение, которое наверняка найдёт найдёт отражение в Неллиных мемуарах под заголовком «Как затыкала меня моя мать»).
– Платонического секса не существует, мама, – только и ответила Нелли. Не звучал ли в её голосе налёт сочувствия?
Когда я сейчас смотрела на Антона в его свободном костюме от Армани и с дочкой на руке, меня опять охватили сомнения, сможем ли мы когда-нибудь уйти с платонического уровня. С Эмили у рукава он казался мне, честно говоря, не очень эротичным. Но, может быть, она останется висеть на рукаве его пиджака, когда он его снимет и повесит в гардероб?
– Я не люблю каннелони, – сказала Эмили.
– Но ведь это не так, воробышек, – заметил Антон. – Тебе нравится итальянская кухня.
– Да, всё, кроме каннелони, – ответила Эмили.
Н-да, так и с детьми. Мне нравятся все, кроме Эмили, пронеслось у меня в голове. Мне тут же стало стыдно. Бедному ребёнку тоже нелегко. Мама Эмили, успешная, красивая брокерша инвестиционного фонда (или как это называется) жила с Молли, старшей сестрой Эмили, в Лондоне. Эмили осталась у Антона и воспитывалась не только няней, но и матерью Антона. Неудивительно, что она немного странная. Я хочу сказать, что меня уже две минуты в присутствии этой женщины сводили с ума.
Антону понадобилось в туалет. Только большими усилиями он смог убедить Эмили остаться со мной на кухне.
– Ты умеешь делать что-нибудь особенное? – спросила Эмили, помолчав минуту. Впервые в жизни она обратилась непосредственно ко мне, и меня это немного взволновало.
– Ясное дело, – ответила я. – Например, каннелони. Мои особенно вкусные. И я делаю классный клубничный мармелад. И…
– Я имею ввиду, умеешь ли ты делать что-нибудь особенное? – повторила Эмили. – Кроме занятий для домохозяек.
Во, сейчас она меня поймала. Потому что кроме занятий для домохозяек я не умела делать ничего особенного, если не считать особенным моё умение доставать языком до кончика носа. Я не была музыкальной или спортивной и не сочинила ни одного стихотворения. Я могла хорошо подсчитывать в пределах от единицы до ста и не умела сама чинить свою стиральную машину, когда та ломалась. Я была просто почти разведённой женщиной с двумя детьми и с прерванной учёбой на психолога.
Эмили смотрела на меня так, как будто она это знала совершенно точно. У неё был такой же взгляд «Я знаю, какая жалкая ты личность», как и у её бабушки.
– Ну, видишь ли, я как-то участвовала в музыкальной группе как певица, – медленно ответила я. – Если для тебя это нечто особенное. И я была вице-чемпионкой Шлезвиг-Гольштейна по… э-э-э… шахматам. – Поскольку лицо Эмили осталось совершенно неподвижным, я добавила ещё одно: – И в плавании тоже. В обществе спасения на водах я была спасательницей. Во время каникул на пляжах островов я вытаскивала туристов из воды и оживляла их.
– В самом деле? – спросил Антон. Очевидно, он умел мочиться быстрее, чем Элмар, такса моих родителей на Пеллворме. – Ты чемпионка Шлезвиг-Гольштейна? Здорово!
– Хм, – мне было неуютно. – Чемпионка среди девушек. Вице-чемпионка среди девушек, точнее говоря.
– Грандиозно, – ответил Антон, очевидно впечатлённый. – В каком виде?
– Плавание на спине, – быстро ответила я. Если уж лжёшь, это надо делать быстро и с большим количеством слов. Запинания или долгие размышления покажутся подозрительными. – И эстафету мы выиграли тоже, мы… э-э-э… пеллвормские девушки из… э-э-э… спортивного клуба «Пеллворм». – На самом деле единственным групповым видом спорта, в котором могли участвовать девушки на Пеллворме, были танцы в национальных костюмах. Я полгода этим занималась, пока меня не выставили, потому что я со своими длинными, неуклюжими руками и острыми локтями всё время заезжала кому-нибудь в нос. Мне дали кличку «Ветряная мельница ужасов», потому что я была выше всех на две головы, мои руки постоянно гребли по воздуху, а дурацкие костюмы плохо сидели на мне спереди и сзади. Но я, разумеется, не буду рассказывать об этом Антону и Эмили. В любом случае, было уже поздно. Он уже считал меня выдающейся спортсменкой.
– И в шахматах, – сказал он. – Я очень впечатлён. Ты, наверное, не захочешь играть с таким дилетантом, как я, да? Я люблю шахматы, все мужчины нашей семьи любят шахматы, но я, конечно, не слишком одарён...
Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо.
– Почему бы и нет, – легко ответила я. – Зимой, у огня камина, уютно будет сыграть партию. – До тех пор я пройду срочный курс по шахматам. Надеюсь, где-нибудь такой предлагают?
– С каких это пор ты играешь в шахматы? – захотела знать Нелли, которая, как обычно, на цыпочках прокралась в дом. Как это получалось, что при выходе из дома она так хлопала дверью, что с потолка сыпалась побелка, но при возвращении была тихой, как мышка?
Я рассмеялась, как мне казалось, легко и расслабленно.
– Я уже целую вечность не играла. Мне кажется, у меня даже нет больше шахмат в доме. – Я налила себе полный бокал красного вина, надеясь, что моя рука не дрожит. – Привет, дорогая. Ты сегодня поздно.
– Да, извини. Мы с бестией Ларой... учились. – Нелли поцеловала меня в щёку.
Неужели она назвала Лару бестией? Я вопросительно вздёрнула брови. Это, к сожалению, напомнило Нелли о том, что она сегодня вечером обещала вести себя прилично.
– Привет, любимейшая мамочка, – сказала она с довольно-таки противной улыбкой. Затем она повернулась к Антону и пожала ему руку. – Добрый вечер, Антон, – сказала она манерно, приседая в своего рода книксене. Я злобно выпила большой глоток красного вина. Почему она просто не может нормально себя вести? – А, тут и милая маленькая Эмили, привет. А где мой любимый младший брат?
– Наверху в своих маленьких покоях, – сказала я так же манерно и быстрыми глотками влила в себя красное вино. Ты не могла бы позвать его, пожалуйста? Еда будет через двадцать минут, и вы могли бы накрыть на стол.
– Ну конечно, – сказала Нелли с притворной улыбкой на устах. – Мы же всегда это делаем. Мы накрываем на стол и при этом танцуем и поём. Возможно, ты хочешь нам помочь, Эмили?