– Вам лучше оставаться в стороне… – раздался голос Маркуса.
И на этом все. Темнота.
Очнулся Хью уже в постели. Было темно. Неужели прошел целый день? Или даже не один? Дуэль состоялась на рассвете. Небо было розовым…
– Хью?
Фредди? Что здесь делает Фредди? Он не мог вспомнить, когда в последний раз брат переступал порог отцовского дома. Хью хотел откликнуться, произнести его имя, объяснить, как счастлив его видеть, но в горле ужасно пересохло.
– Не пытайся говорить, – предупредил Фредди и наклонился к нему.
Горели свечи, и светловолосая голова брата казалась золотой. Они всегда были похожи куда больше, чем многие братья. Фредди был чуть ниже ростом, стройнее, светлее, зато с такими же, как у него, зелеными глазами и таким угловатом лицом. Да и улыбка у них была одна и та же.
– Сейчас напою тебя. – Фредди осторожно поднес ложку ко рту Хью и стал по капельке вливать воду.
– Еще, – прохрипел Хью. Вся вода впиталась в его пересохший язык, так что даже сглотнуть было нечего.
Фредди дал ему еще несколько ложек воды, но потом сказал:
– Пожалуй, хватит: слишком много сразу вредно.
Хью почему-то согласился с ним и кивнул.
– Очень больно?
Было очень больно, и у Хью возникло странное ощущение, что до того, как Фредди спросил, болело не так сильно.
– Она все еще на месте, знаешь ли, – сообщил Фредди, показывая на изножье кровати. – Я имею в виду твою ногу.
Конечно, на месте: иначе откуда эта адская боль? Где же ей еще быть…
– Иногда люди ощущают боль, даже когда теряют конечность, – нервно выпалил Фредди. – Это называется «фантомные боли». Я читал об этом, только не помню когда….
В таком случае это, возможно, правда. Память у Фредди была почти такой же хорошей, как у Хью, только ему лучше давались естественные науки – биология, например. Будучи ребенком, он все время шлялся по окрестностям, копался в грязи, выискивая нужные образцы. Хью пытался несколько раз составить ему компанию, но это оказалось чертовски скучно.
Он очень быстро понял, что интерес к шмелям не увеличивается с возрастанием количества шмелей. То же касается и лягушек.
– Отец внизу, – предупредил Фредди.
Хью хотел было кивнуть, но ему это не удалось, поэтому просто закрыл глаза.
– Мне стоило бы принять его…
Сказано это было неубедительно, и Фредди махнул рукой:
– Не нужно.
Минуту-другую братья молчали, потом Фредди встрепенулся:
– Вот, выпей еще воды. Ты потерял много крови, поэтому так слаб.
Хью проглотил еще несколько ложек – боль в горле была адской.
– У тебя перелом бедренной кости. Доктор сказал, что она раздроблена. – Фредди откашлялся. – Боюсь, ты застрял здесь надолго. Бедренная кость самая крупная – понадобится несколько месяцев, чтобы она срослась.
Фредди врет – слышно по голосу, – а это означает, что на выздоровление уйдет гораздо больше времени. Не исключено, что нога вообще не срастется и он останется калекой. Вот будет забавно…
– Какой сегодня день? – прохрипел Хью.
– Ты лежал без сознания трое суток, – ответил Фредди, правильно истолковав вопрос.
– Трое суток!.. – в ужасе повторил Хью. – Господи боже!
– Я приехал вчера – меня Корвилл уведомил.
Хью снова попытался кивнуть: вполне естественно, что именно дворецкий дал Фредди знать о ранении брата.
– Как там Дэниел? – спросил Хью.
– Лорд Уинстед? – Фредди помялся. – Его нет.
Глаза Хью широко раскрылись.
– Нет-нет, ты не так понял: он не мертв, – поспешил заверить брата Фредди. – Плечо повреждено, но ничего страшного – поправится. Просто покинул Англию, вот и все. Отец пытался добиться его ареста, но тогда ты еще не был мертв…
«Еще»! Забавно.
– А потом… честно говоря, не знаю, что отец ему сказал. Он приехал повидать тебя на следующий день после случившегося. Меня не было, но Корвилл говорил, что Уинстед пытался извиниться, а отец ничего не пожелал слышать. Ты же его знаешь… – Фредди неловко откашлялся. – По-моему, лорд Уинстед отправился во Францию.
– Ему следовало бы вернуться, – прохрипел Хью. – Он не виноват: дуэль затеял я.
– По этому поводу тебе лучше потолковать с отцом, – пробормотал Фредди. – Я слышал, он намерен выследить и арестовать Уинстеда.
– Во Франции?!
– Я даже не пытался его урезонить.
– Ну разумеется.
Да и кто может урезонить сумасшедшего?
– Все думали, что ты при смерти, – пояснил Фредди.
Понятно. И это самое ужасное.
Маркиз Рамсгейт не мог выбирать наследника: право первородства обязывало его передать титул, земли, состояние – словом, практически все, что входило в майорат, – Фредди, но все знали, что если бы выбор был, то он предпочел бы Хью.
Фредди в свои двадцать семь еще не был женат. Хью хоть и надеялся, что брат когда-нибудь женится, но знал, что ни одна женщина в мире не сможет привлечь его внимание, и принимал это. Не понимал, но принимал. Как было бы хорошо, если бы брат тоже сознавал, что все еще может жениться, исполнить свой долг и снять тяжкое бремя с плеч Хью. Наверняка есть женщины, которые будут счастливы, если муж перестанет посещать их спальню после рождения наследника.
Маркиз Рамсгейт преисполнился такого отвращения, что велел Фредди не трудиться подыскивать невесту. Титул, конечно, несколько лет будет ему принадлежать, но, как и планировалось, в конце концов перейдет к Хью и его детям.
Правда, особой любви со стороны отца Хью тоже не чувствовал. Лорд Рамсгейт был не единственным аристократом, считавшим, что заботиться о детях необязательно. Хью казался ему лучшим наследником – значит, так тому и быть.
– Хочешь несколько капель опия? – резко сменил тему Фредди. – Доктор велел дать тебе немного, если очнешься.
«Если». Куда менее забавно, чем «еще».
Хью согласился и позволил старшему брату помочь ему чуть приподняться и облокотиться на подушки.
– Какая мерзость!
Он протянул пустую чашку Фредди, и тот сказал:
– Виски. Опий растворен в алкоголе.
– Как раз то, что мне нужно: алкоголь, – пробормотал Хью.
– Прости, не понял?
Хью молча помотал головой.
– Я рад, что ты очнулся, – сказал Фредди таким тоном, что Хью в недоумении взглянул на него и заметил, что брат не занял свое место возле постели, а остался стоять. – Попрошу Корвилла сказать об этом отцу – сам предпочитаю с ним не общаться, знаешь ли, без лишней надобности…
– Конечно.
Хью понимал, что Фредди всячески избегает отца, как избегал всегда и он сам, но кто-то ведь должен был иметь дело со старым ублюдком, хотя бы иногда, и оба знали, что этот крест придется нести Хью. То обстоятельство, что Фредди приехал сюда, в их старый дом рядом с Сент-Джеймсским дворцом, было свидетельством любви к брату.
– Увидимся завтра, – пообещал Фредди, остановившись у двери.
– Ты вовсе не обязан нянчиться со мной, – сказал Хью.
Фредди поморщился и отвел глаза.
– Тогда, возможно, послезавтра.
Или после-послезавтра. Хью не осудит брата, если тот вообще не придет.
Должно быть, Фредди велел дворецкому подождать с уведомлением маркиза о переменах в состоянии Хью, потому что прошел почти весь день, прежде чем лорд Рамсгейт ворвался в комнату и пролаял:
– Ты очнулся!
Поразительно, но даже эти невинные слова из его уст звучали обвинением.
– Ты чертов идиот! – прошипел Рамсгейт. – Едва не позволил убить себя! И ради чего? Ради чего?!
– Я тоже счастлив видеть тебя, отец.
Хью уже смог сесть, и нога в шине и бинтах высовывалась из-под одеяла, похожая на бревно. С маркизом Рамсгейтом всегда нужно держать ухо востро и не выказывать слабости, поэтому он старался говорить бодрым голосом.
Отец брезгливо поморщился, но проигнорировал сарказм.
– Ты мог умереть.
– Я уже это понял.
– Полагаешь, это смешно?! – рявкнул маркиз.
– Да нет, не думаю.
– Тебе прекрасно известно, чем грозила бы семье твоя смерть!
Хью как ни в чем не бывало улыбнулся.
– Я действительно размышлял на эту тему, но разве кому-то дано знать, что произойдет после смерти?
Боже, какое удовольствие наблюдать, как отцовское лицо распухает и медленно багровеет! Главное, чтобы плеваться не начал!
– Неужели ты не способен хоть что-нибудь воспринимать всерьез? – взорвался маркиз.
– Ну почему же, очень даже способен… Но только не это.
Лорд Рамсгейт со свистом втянул воздух, сотрясаясь от ярости всем телом.
– Мы оба знаем, что твой брат никогда не женится.
– А, так вот в чем дело? – изобразил удивление Хью.
– Я не допущу, чтобы титул ушел из семьи.
Хью сопроводил очередной взрыв идеально выдержанной паузой, после чего сказал:
– Что ни говори, но кузен Роберт не так уж и плох. Его даже приняли обратно в Оксфорд, – во всяком случае, в первый раз.
– Так вот что ты задумал! – выкрикнул маркиз. – Ввязался в эту дуэль мне назло?!
– Мне всегда казалось, что я могу вызвать твой гнев куда меньшими усилиями и с гораздо более приятным исходом для себя.
– Если хочешь от меня избавиться, воспользуйся другим способом, – пробурчал лорд Рамсгейт.
– Убить тебя?
– Да будь ты проклят!
– Если бы я знал, что все так просто…
– Только женись сначала на какой-нибудь дурочке и дай мне наследника!
– Ну зачем на дурочке? – сказал Хью с ошеломляющим спокойствием. – Я предпочел бы, чтобы она была не только красавицей, но и умницей.
Отца трясло от ярости, и он не сразу обрел дар речи:
– Мне нужно точно знать, что титул останется в семье.
– Я не давал обет безбрачия, – заметил Хью и сам удивился сказанному. – Но и жениться по твоему расписанию не собираюсь. Кроме того, я не наследник.
– Фредерик…
– …вполне еще может жениться, – вставил Хью, отчетливо выговаривая каждое слово.
Лорд Рамсгейт презрительно фыркнул и направился к двери.
– Кстати, отец, – окликнул Хью, прежде чем он успел переступить порог, – не сообщишь семье лорда Уинстеда, что он может благополучно вернуться в Британию?
– Ни за что! По мне, так пусть он сгниет в аду… или во Франции, – мрачно хмыкнул маркиз, – что, как мне кажется, одно и то же.
– Но почему он не может вернуться? – гнул свое Хью, удивляясь собственному терпению. – Как мы оба видим: он меня не убил.
– Зато ранил.
– Но и я его ранил, причем первым.
– В плечо!
Хью стиснул зубы. Для того чтобы спорить с отцом, нужны железные нервы, а ему крайне необходим опий.
– Во всем виноват был я, – проскрежетал Хью.
– Мне все равно! – отрезал маркиз. – Он ушел своими ногами, ты же стал калекой, которому отныне, может, и не дано иметь детей.
Хью почувствовал, что его охватывает тревога: он ведь ранен в ногу. В ногу!
– Ты об этом не подумал, верно? – усмехнулся отец. – Пуля задела артерию. Чудо, что ты не истек кровью! Доктор считает, что жизни ничто не угрожает, но вот что касается всего остального…
Он распахнул дверь и, не оборачиваясь, бросил:
– Уинстед разрушил мою жизнь, а я вполне способен разрушить его.
Вся степень последствий ранения будет известна только через несколько месяцев. Бедро кое-как заживало, кости срастались медленно, но зато никаких других повреждений не обнаружилось.
Шансы стать отцом у Хью остались, и это хорошая новость.
Не то чтобы он так уж этого хотел, но все же чувствовал себя спокойнее. В памяти всплыл эпизод, как отец сдернул с него простыни в присутствии какого-то немецкого доктора, с которым не хотелось бы встретиться в темном переулке… Хью вырвал простыню, укрылся, изображая смертельное смущение, и дал тем самым отцу повод думать, что непоправимо искалечен.
И все это время, весь нелегкий период выздоровления, Хью, прикованный к постели в отцовском доме, был вынужден терпеть ежедневные заботы сиделки, чья манера ухаживать за больным весьма напоминала повадки дикого гунна Аттилы. Да и внешне они были похожи. Природа наделила ее лицом, по мнению Хью, ничем не выделявшимся среди физиономий прочих гуннов. По правде говоря, сравнение было достаточно лестным… для Аттилы.
И все же общество сиделки, пусть грубой и резкой, было куда предпочтительнее общества отца, который приходил каждый день в четыре часа дня с бокалом бренди в руке (только для себя, не для Хью) и с последними новостями об охоте на Дэниела Смайт-Смита.
И каждый день в четыре часа одну минуту Хью просил отца остановиться, но, конечно, лорд Рамсгейт его не слушал, потому что поклялся преследовать Дэниела, пока не увидит его мертвым.
Наконец Хью почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы покинуть Рамсгейт-Хаус. Денег у него было не много: только последний выигрыш, с тех времен, когда еще играл, но их хватило, чтобы нанять камердинера и снять маленькую квартирку в Олбани, хорошо известном как самое подходящее место для джентльменов благородного происхождения, не располагающих средствами.
Хью пришлось заново учиться ходить. Для расстояний побольше ему требовалась трость, но по бальному залу он смог бы пройтись и без нее, если бы посещал бальные залы.
Хью также учился жить с болью, постоянной болью в неправильно сросшейся кости, мучительной пульсацией в искореженной мышце, а еще он заставил себя навещать отца, чтобы попытаться его урезонить, упросить прекратить охоту на Дэниела Смайт-Смита, но все тщетно. Маркиз свирепо цеплялся за свою ярость побелевшими от напряжения пальцами, пыхтел от злости, в полной уверенности, что никогда не будет иметь внуков и виной тому – лорд Уинстед.
И не важно, что Хью изо дня в день твердил о том, что Фредди вполне здоров и может еще удивить их и жениться: многие заядлые холостяки в конце концов обзаводились семьей. Маркиз только плевался, а однажды заявил, что если даже Фредди и пойдет к алтарю, то сына зачать все равно не способен, ну а если каким-то чудом и сможет, ребенок его не будет достоин фамильного титула.
Нет, во всем виноват Уинстед. Это от Хью маркиз ждал наследников, а теперь взгляните на него: беспомощный калека! Лорд Рамсгейт в жизни не простит Дэниела Смайт-Смита, когда-то неотразимого и знаменитого графа Уинстеда. Никогда.
И Хью, чьей единственной постоянной в жизни была способность рассмотреть проблему со всех углов и найти наиболее логичное решение, понятия не имел, что делать. О женитьбе он, конечно, думал, и не раз, да и проблем с женщинами никогда не было, но нельзя сказать с полной уверенностью, что пуля не причинила ему какое-то скрытое повреждение. Да и какая женщина теперь согласится пойти за него, калеку…
Но однажды что-то блеснуло в памяти – мимолетное мгновение из того разговора с Фредди сразу после дуэли. Брат сказал, что не пытался урезонить маркиза, а Хью ответил: «Ну разумеется», – а потом подумал: «Да и кто может урезонить сумасшедшего?»
Наконец он нашел ответ.
Только другой сумасшедший.
Глава 1
Осень 1824 года
Фенсмор близ Чаттериса, Кембриджшир
Леди Сара Плейнсуорт, ветеран трех неудачных лондонских сезонов, оглядела гостиную своих будущих родственников и объявила:
– Меня преследуют свадьбы. Хуже чумы.
Ее компаньонки, младшие сестры Харриет, Элизабет и Френсис, которым в их шестнадцать, четырнадцать и одиннадцать лет было еще рано вникать в матримониальные проспекты, все же могли бы хоть как-то ей посочувствовать.
Но так мог бы подумать только тот, кто незнаком с девицами Плейнсуорт.
– Ты слишком драматизируешь, – бросила Харриет, удостоив Сару мимолетным взглядом, прежде чем окунуть перо в чернила и продолжить царапать им по бумаге.
Сара медленно повернулась к ней.
– Ты пишешь пьесу о Генрихе Восьмом и единороге и считаешь меня склонной драматизировать?!
– Это сатира, – пояснила Харриет.
– Что такое сатира? – вмешалась Френсис. – Все равно что сатир?
В глазах Элизабет мелькнул коварный восторг, и она воскликнула: