За час до рассвета переправа была окончена. Последний партизан выбрался вслед за обозом на берег и сложил выразительную фигу в сторону оставшихся с носом карателей. А корове повесили на шею еще один фрицевский крест и присвоили кличку Трижды.
– Так это Варька мне коровий орден подарил? – спросил Лешка.
– Нет, – улыбнулась Паша. – Те висят в хлеву, на ошейнике. Его в шутку Иван смастерил. Господи, да где же он? Нет и нет!..
Такой тоской прозвучал Пашин голос, что Лешка поежился.
– Ну… Мити с Соней тоже нет, – привел он хрупкий довод. – А что, позвонить туда нельзя?
– Правда! – вскинулась Паша. – Там телефон есть, в сельсовете. Лешенька, дойди до райкома, а? Сама я как-то… не умею толком звонить. А ты – городской. Все знаешь…
Дважды «Лешеньку» не надо было упрашивать. Через пять минут он входил в знакомый домик райкома комсомола.
Но телефон был занят. Белобрысая девушка со злыми зареванными глазами отчаянно крутила ручку аппарата и дула в трубку.
– Нет связи с Красовщиной, – сказала она, глядя в стенку. – Сдохла линия. Даже не шуршит. Ты кто?
Лешка назвался и без спросу уселся на жесткий деревянный диванчик. Затылком он прижал к стене габардиновый китель, висевший на гвозде. Это был Митин китель, и Лешке вдруг захотелось хоть благодаря этому прикосновению ощутить около себя брата.
– Господи, еще и детей сюда понавезли, – раздраженно фыркнула белобрысая. – Ты иди отсюда. И ничего не спрашивай. Ничего я не знаю!
– Я позвонить хотел… в эту… Красовщину.
– Позвонить! Больно быстрый. Линия – тю-тю. Там вчера бой был. Господи!.. – вдруг взвыла она и выскочила во двор.
Лешке стало жутко. Он сообразил, что ни с того ни с сего секретари райкома, пусть даже вторые, в голос не ревут. Бой был? Митю… убили?
С пустой головой он походил по комнате. Послушал онемевшую телефонную трубку. Увидел карту на стене. Пригляделся к ней и удивился, что надписи на ней нерусские. Потом подумал, что удивляться особенно нечему: не успели за год новых карт отпечатать. Он еще раз всмотрелся в карту. Латинские буквы кое-где начали складываться в уже знакомые названия: Neman, Grodno, Mosti, Krasowschina.
В картах Лешка разбирался неплохо. Он посмотрел на масштаб. Трехкилометровка. До Красовщины от районного центра протянулась совсем коротенькая желтая линия, обозначающая проселочную дорогу. Сантиметра три. Значит, всего-то девять километров. До Мити. До Сони и Ивана. Подумаешь, расстояние. Но половина желтой линии стиснута с обеих сторон зеленым пятном. Выходит, лес кругом. Да и сами кубики деревни чуть не сплошь заляпаны зеленой краской. А совсем рядом с ними голубеет полоска Немана.
Лешка глянул через окно во двор. Белоголовая девушка стояла у колодца, черпала из ведра ладошкой воду и плескала себе на лицо.
Он не стал дожидаться ее возвращения. Вышел на улицу…
– Што? – почему-то шепотом спросил Варька Лешку. – Жвонил?
Тот туповато глянул на него.
– А?
– Жвонил?
– Не работает телефон. Ты… иди домой.
…Ну, конечно. Эта белобрысая глядела на Лешку такими глазами, как смотрят на сироту. А может… не Митю, а Ивана? Или Соню?
Лешка шел по улице и чувствовал, что сейчас заплачет. Он шел и шел, чувствуя, как звенит в голове от тоски и одиночества. Он не видел, что улица поселка давно кончилась, а он взбивает ногами белую пыль пересохшей проселочной дороги.
Наверное, километре на пятом, перед самым лесом, его нагнал веселый дядька на подводе. Вернее, он его сначала перегнал, а уж потом тпрукнул на свою кругленькую низкорослую лошадку и повернулся к Лешке.
– Сядай, кали ласка. Не звяртай уваги, что я дюбнувши. Порося продал ксендзу в районе. Ён хитрый, а я захитрейший. Ён дае шессот, а я кажу тышшу двести. Я ему кажу на ухо: можа, пан ксендж запамятовал, як самогон дул с паном полицаем-фельдфебелем? Ксендз тут и выложил мне две тышши за порося. Ну, дык сядай, хлопчик. Кажи, куды тебе ехать. Сёння я добрый, могу тебя подкинуть, куды пожадаешь…
Лешка неожиданно для самого себя сказал:
– А в Красовщину… можете?
– Чаму не! Мне в Дворищи. Зусим рядом. Сядай, парень.
Лешка немного подумал и полез на повозку. Действительно, почему бы и нет? До сих пор он шел по дороге почти без мыслей и без цели. Ну а что, если действительно добраться до самой Красовщины? Не найдет Митю, так хоть узнает, что там произошло.
Они уже и в лес въехали, а дядька продолжал вспоминать, как он перепугал ксендза на рынке. Потом он блаженно повалился на спину и положил вожжи себе на пузо. Лешка уткнулся лицом в копну свежего сена в задке телеги. Ни на что на свете ему не хотелось смотреть, и слушать тоже не хотелось. Все-таки он подумал о дядьке: «Жадюга ты, а не добрый… Не пугать милицией надо было того ксендза, а вести его куда следует, если знался с полицаями. На «тышши» свои позарился…»
– Конешно, кабанчик, может, и не стоил больше одной тышши, – снова забормотал пьяненький мужичок, – але ксендзу выкинуть две косых – что сморкнуться. Ну а мне они патрэбны во як!
– Нам они тоже нелишние будут! – произнес над самым Лешкиным ухом мрачный голос, и подвода остановилась.
Лешка поднял голову.
По обеим сторонам телеги стояли люди. Их было четверо. Пятый держал за морду лошадь. У всех, стволами книзу, автоматы за спиной. У ближнего к Лешке – пышная светлая борода и светлые, какие-то прозрачные глаза. Остальные без бород, но с порядочной щетиной на худых, недобрых лицах. Одеты кто во что: мышиные немецкие френчи с белыми пуговицами, затасканные пиджаки домотканого сукна, на одном ветхая красноармейская гимнастерка с оторванным воротом…
– В бок! – скомандовал бородатый, и подвода круто свернула с дороги в сторону. Ломая кусты ольшаника, она въехала в густую поросль елового подлеска.
– На варту! – сказал бородатый, и один из его людей стал продираться сквозь колючие ветки обратно к дороге.
Лешка оцепенело наблюдал за происходящим, зато с хозяина повозки хмель соскочил.
– Лю-ю-ди! – завопил он, вскидываясь на повозке.
Хрусткий удар кулака в лицо опрокинул его снова на спину. Лешке на ногу брызнула кровь, и он в ужасе втиснулся в сено.
– Сам достанешь деньги, или тебя щупать надо? – спросил бородатый и шевельнул автоматом.
Сплевывая розовую слюну на рубаху, дядька вытянул из-за пояса штанов кисет. Подчиняясь движению бровей бородатого, к мужику придвинулся человек в домотканом пиджаке, взял кисет, вынул из него деньги и пересчитал. Потом, не размахиваясь, треснул дядьку в ухо.
– Здесь полторы косых, – сказал он.
– Неужели, целых пятьсот пропил? – весело удивился бородатый.
Дядька застонал. Ничего он не пропивал. Кабанчика помянул собственным самогоном, захваченным из дому… Получалось, что ксендз его бессовестно обсчитал.
– Брешешь, быдло, – раздумчиво произнес бандит в пиджаке. – Надо его щенка потрогать. Не иначе, хозяин заначку от жинки зробил и сынку передал. Когда-то и я так хитрил…
Он протянул к Лешке руку, чтобы взять его за ворот. Лешка рванулся в угол телеги, и чужая грязная рука успела схватить только пояс брюк.
– Ну так и есть – хрумкает! – захохотал бандит и ловко выдернул из брюк подол Лешкиной рубашки.
На сено выпал листок тетрадной бумаги. Тот, который Лешка оставил на запасной «иштребитель».
– То не гроши, – разочарованно хмыкнул человек в пиджаке. – То какая-то грамотка. Чего с ними дальше робить будем? Отпустим или как? Полторы тысячи все ж таки взяли…
Поставив ногу на ступицу колеса, бородатый разглаживал на колене исписанную фиолетовыми чернилами тетрадную страницу.
– Отпустить, говоришь? – рассеянно спросил он. – Можно и отпустить… Можно. Да…
Он вдруг резко выпрямился и в упор глянул на Лешку. Смотрел долго, обшаривая прозрачными угрюмыми глазами его лицо, рубашку, брюки, желтые запыленные полуботинки.
Потом повернулся к хозяину повозки.
– Твой хлопец?
– Не мой, – всхлипнул дядька. – Попутный…
– Так. Вижу, что не твой, пьянчуга.
И снова светлые глаза вцепились в мальчишку на возу.
Лешка успел устать от чувства ужаса. Единственно, чего он сейчас еще боялся, – это прикосновения страшных чужих рук, которые могут вот так хладнокровно бить по лицу, хватать за воротник, шарить по телу. Но бородатый к нему не прикасался. Поэтому взгляд его Лешка выдержал сравнительно стойко.
И бородатый вдруг отвел глаза. Он стоял с листком бумаги в руке и смотрел куда-то в сторону леса.
– Слазь с воза, Вершинин, – вдруг сказал он Лешке. – Слазь и… не бойся. Пойдешь с нами. А ты! заорал он на ограбленного мужика. – Лупи кобылу и дуй до своего вшивого хутора, пока я не передумал. Твое счастье, что мы сегодня уже по уши настрелялись. Если кому гавкнешь на дороге о нашей встрече, завтра спалим хату вместе с блохами. А вздумаешь в колхоз записываться – на воротах вздернем.
Ошеломленный Лешка продолжал сидеть на возу, но бородатый силой снял его с телеги, и подвода запрыгала по кочкам к дороге.
13
Они двигались в глубь леса по еле заметной тропинке. Бородатый и тот, что был в заплатанном пиджаке, шли впереди. Двое сопровождали по бокам Лешку. Пятый, вернувшийся с дозора, замыкал шествие. Передние вели разговор в полный голос, нисколько не беспокоясь, что Лешка их слышит.
– …Это тот самый пацан, с которым девка шла с чугунки. Я еще тогда его запомнил по желтым башмакам. Как девка свою песню затянула, я сразу под куст залег. Ну, думаю, партизанская пташка идет, сейчас я ей перешибу горлышко. Только там дорога людная, нельзя стрелять. В общем, получается, что мальчишка – братан Вершинина… И не полторы косых мы сейчас взяли, а, выходит, кое-что подороже. Считай, что по везло.
– Какого Вершинина братан?
– Экая ты дубина… Того самого, что в Красовщине заварил колхозную кашу. Из областных начальников. А вчера и девку приволок к себе в помощь. Это она взбаламутила всех баб в деревне.
– Стоп! Неужто – тот длинный, в белой рубахе? Который двух наших срезал?
– Не двоих, а троих. Бронюсь тоже загнулся…
– Вот сатана! А чего же вы его самого на мушку не взяли?
– Не трепись! Ты-то небось в кооператив за шнапсом побег, драки не нюхал, так сейчас помалкивай. Поглядел бы, что около ихней читалки делалось… На мушку! Мы только и успели по окнам пустить пару очередей. А потом они и близко подойти не дали.
– Кто они?
– Балда ты похмельная. Они – которые за столом в президиуме сидели. Вершинин, председатель сельский, комса ихняя… Девка тоже, кажись, стреляла.
– Ну дак што! Вас же целых восемь душ было.
– Было… А через пару минут пять осталось. Этот Вершинин, как кошка, – из окна и за колодец. Видать, вояка! Цемент пулей не прошибешь, а обзор из-за колодца круговой. Он пару раз из пистолета пальнул, а потом ему из окна карабин подбросили. Ну и пошло! Фельдфебель двоих наших послал в обход с гранатами – они и метра не прошли. Тюк – и нету. Тюк – и второй лежит. Ажно завидно стало от такой стрельбы. Я Бронюсю приказал пулемет выдвинуть. Он чуть башку приподнял, диск вставить, – хлоп, и в шею навылет. Я сам за машинку взялся – бац, приклад пулей разворотило. Отходить пришлось. Тогда и потеряли Фельдфебеля.
– Как потеряли-то?
– Не капай на душу… Если б я видел как. Мы же врассыпную отходили, ночевали по одному на хуторах. Собрались утром где было договорено, а его нет. Ты явился небось, а он пропал.
– Хм… Ну, ежели по правде, дык я в стогу проспал. Две шклянки долбанул – и ничего не помню. А вам все равно надо было за начальником вернуться к хате-читальне.
– Заткнись, герой! Мы только отходить начали, я оглянулся – вижу, летит на жеребце по дороге Ванька-хромой. Значит, пронюхали уже о нас в селе, следом за партизаном и краснопогонники пожалуют. Куда ж возвращаться?
– Все равно начальство в любом случае полагается выручать.
– Пошел ты!..
Бородатый через плечо оглянулся на Лешку.
…А Лешка не слушал конца разговора. Ему было наплевать на остальную их болтовню. Он услышал главное: Митя – жив!
Лешка шел между бандитами и пел. Пел беззвучно для бандитов и громко для себя: «Митя – жив! Они и пальцем тронуть меня не посмеют, раз Митя жив. Брат – живой, и чихать я хотел на вас, грязных дураков! Митя все сделает…»
Он так уверовал в свою неуязвимость, что ему стало смешно, когда Бородатый приказал завязать мальчишке глаза и вести его за руку. Остолопы безмозглые! В сыщики-разбойники захотели поиграть? Ну, поиграйте. Митя вам и за это всыплет. Мало вам от него досталось? Еще получите. И за эту вонючую тряпку, что стянули глаза и виски, тоже будет добавление от Мити.
Лешка шел и беззвучно пел.
Но шли они так долго и столько раз Лешка валился на колени, спотыкаясь о корни и кочки, что ликующее настроение его стало увядать. Нет, первоначального ужаса не было и в помине. Зато начали заползать в голову трезвые, а потому и тревожные мысли.
Куда они его ведут? И все-таки что с ним собираются делать? Бородатый сказал – не бойся. Он и в самом деле сейчас не боится, но… как Митя узнает, что его братишка попал в этот переплет?
В довершение всего очень захотелось есть. Наверное, сейчас вечер, а он съел за весь день только две лепешки. Их испекла печальная и ласковая девочка. Очень далеким показалось ему сегодняшнее утро с его тихими событиями: планер для Варьки, соломенная крыша, негромкий Пашин рассказ о партизанской школе.
Потом они переплывали в лодке реку. Лешка держался за скользкие борта и думал: не в этом ли месте была партизанская переправа, где молочное животное по кличке Трижды удостоилось фрицевского креста?
Наконец они куда-то пришли. Лешка почувствовал под ногами ступеньки. Спускаясь, он их сосчитал – одиннадцать. Считал потому, что сопровождающий его человек перед каждой ступенькой подталкивал Лешку в затылок. Толчков было десять, а потом благодатный лесной воздух вдруг сразу сменился нестерпимой вонью. Пахло кислыми овчинами, махоркой, портянками, керосином, горелым салом. И было сыро, как в погребе.
Они и пришли в погреб. В огромную, глубоко спрятанную под лесом землянку. С Лешкиных глаз стащили повязку, больно оцарапав ухо, потом кто-то надавил ему на плечо и посадил на круглый обрезок бревна.
Первое, что разглядел Лешка, – это свечку. Нелепо толстая и кособокая, она стояла на большом фанерном ящике и трещала языком пламени шириной в ладонь. От свечи несло жареным салом. Вокруг нее валялись на ящике куски хлеба, огурцы, стояла алюминиевая кружка и рядом на полу – большая канистра.
До углов землянки свет не доставал, и в этих темных углах слышалось дыхание людей.
– Живые? – коротко бросил в темноту Бородатый. – Встать! Почему вчера не вышли по ракете?
В углах – тишина. Потом Лешка услышал кряхтенье и ругань сквозь зубы. Так обычно ругается человек, натягивая тесные сапоги. Действительно, через полминуты на свет свечи вышел длинный, под самый потолок землянки, человек в высоких и твердых сапогах, в распахнутом кителе с немецким железным крестом на нагрудном кармане. Волосы его падали на воротник кителя густыми, сальными прядями. Он сказал Бородатому низким голосом:
– С какой такой благодати ты на басы перешел? Чего орешь на резерв? Мы одному Фельдфебелю подчиняемся, а на бороду твою… это самое.
От короткого удара в живот длинная лохматая фигура снова скрылась в темном углу. Вторым движением Бородатый сорвал с плеча автомат. Внятно клацнул язычок предохранителя.
– Всем сидеть! – рявкнул он. – Сейчас подчиняться будете мне! Пока… не вернется Фельдфебель.
За спиной Бородатого плотной кучкой встали четверо пришедших. У всех навскидку «шмайссеры». Заговорил человек в заплатанном пиджаке:
– Фельдфебель, братки, попал, похоже, к чекистам. Команду принял Борода. Законно принял, по чину. Он старший полицай.
– Кто ему давал повязку старшого! – закричал в углу Лохматый. – Фрицы давали? Так их давно черви едят. Ихние указы нам сегодня не закон. Сами себе начальники.