Из ящика письменного стола она достала пачку фотографий. Нашла и протянула нужный снимок.
Был сфотографирован класс. Наверно, третий. Видимо, снимок был старый: мальчишки в пиджаках без погончиков, стрижки совсем короткие – чубчики да ежики. И Зоя Алексеевна, сидящая среди ребят, выглядела гораздо моложе.
– Это двенадцать лет назад… Взгляни на этого мальчика…
Рядом с Зоей Алексеевной сидел мальчишка с широким улыбчивым ртом и большущими темными глазами.
– Все его любили, – сказала Зоя Алексеевна. – Проказник был, но добрая душа. За мной по пятам ходил, хотя я и сердилась иногда на его проделки… Получили они квартиру в другом районе, а он с классом расставаться ни в какую не захотел. Так до конца учебного года бабушка и возила его через весь город. Пока не перешел в четвертый… А в восьмом он украл из библиотеки магнитофон. Потом, через два года, целой группой они напали на пенсионера, ограбили и так избили, что он умер… И стал мальчик Миша убийцей. Кто виноват? Наверно, разные люди. И сам он, этот выросший мальчик Миша… И я виновата. А как сделать, чтобы все остались хорошими?
Зоя Алексеевна осторожно взяла у Кирилла снимок.
– И это, Кирюша, не единственный случай, – тихо сказала она. – А теперь взгляни сюда. Узнаешь?
Кирилл взглянул и засмеялся от неожиданности. Еще бы не узнать! Это был их третий "В" в майском походе.
Конечно, прогулка через ближний лесок в пригородный совхоз только называлась походом, но тогда казалось, что маршрут серьезный и даже слегка опасный. Приходилось пробираться через ручей по хлипким жердочкам. Потом через колючий ельник, непроходимый, как тайга. Были и происшествия: тяжелый рюкзак перетянул Валерку Самойлова и опрокинул в яму, а там, несмотря на летнюю погоду, лежал еще грязный снег. Пришлось останавливаться и разводить костер. Их первый пионерский – костер. И кстати говоря, последний…
Сфотографировал их папа Олега Райского, он вместе с Зоей Алексеевной командовал походом. Обещал каждому сделать по карточке, да, видимо, не собрался. Хорошо, что хотя бы Зое Алексеевне сделал. В конце концов класс-то почти весь остался вместе, а Зоя Алексеевна с ними через три дня распрощалась.
Снимок был сделан во время короткого привала, на лугу, у изгороди из толстых березовых жердей. Девчонки преданно расселись вокруг Зои Александровны, а мальчишки – где попало. Многие забрались на жерди, а кое-кто даже повис на них вниз головой. А Кирилл с длинным Климовым (он и тогда был длинный) стояли на верхней жерди, как на буме, и сражались стеблями прошлогоднего репейника…
– Видишь, Кирилл, все хорошие… Но ведь хочешь не хочешь, а кто-то из них, по всей вероятности, виноват. Кроме ребят из вашего класса, никого у раздевалки не было, когда кошелек пропал… Ты меня упрекнул в предательстве. Но тот, кто украл, тоже предал. Меня, ребят… Ну, пусть не эти ребята, а из другого класса, но все равно предали. Учителей, товарищей…
Кирилл не ответил. Он отыскал глазами Чирка. Петька сидел верхом на большом, видимо, чужом, рюкзаке и рассматривал забинтованный локоть: он незадолго до привала споткнулся и ободрал руку.
Чирок был в белой пилотке, парусиновом костюмчике с якорем на нагрудном кармашке – самый маленький из всех, словно первоклассник, которого взяли в поход по знакомству. И как настоящий первоклассник – без пионерского галстука. Один из всех.
– Зоя Алексеевна, а почему Чиркова тогда в пионеры не приняли? – спросил Кирилл.
– Не приняли? – Она пригляделась к фотографии. – Да, в самом деле, я вспоминаю. Кажется, в те дни ему не повезло с оценками. Видимо, так. Поведение-то у него всегда было приличное… – Она вдруг встревожилась: – Но сейчас-то он пионер?
Кирилл кивнул:
– Да, в галстуке ходит.
Зоя Алексеевна улыбнулась:
– А характер? Все такой же или побойчее?
– Все такой же, – усмехнулся Кирилл. – Воды не замутит. На него даже Александр Викентьевич никогда не кричит.
– Почему "даже"? Разве Александр Викентьевич такой сердитый?
Кирилл пожал плечами.
– Если рассказывать, получится, что я жалуюсь. Придите на урок, послушайте… Но, наверно, при вас он будет поспокойнее.
– Он, видимо, просто требовательный.
Кирилл мотнул головой.
– У нас математичка Вера Сергеевна знаете какая требовательная! Но про нее никто ничего плохого не скажет. А чертежник просто злой.
– Ох, Кирюша, Кирюша. Неужели ты думаешь, что кто-то из учителей желает вам зла? Ева Петровна или Александр Викентьевич? Неужели ты так думаешь?
"А в самом деле, – подумал Кирилл, – зачем им хотеть для нас зла?"
– Я не знаю… – растерянно сказал он.
– Вот видишь!
– Нет, я скажу… сейчас… – медленно проговорил Кирилл. – Я просто об этом не думал. А сейчас подумал… Они, конечно, не хотят нам плохого, если не злятся… Но хорошего тоже не хотят, им просто все равно. Им надо, чтобы все было спокойно. Чтобы ученики не получали двоек и всегда слушались.
– А что в этом плохого?
– Да не могу я всегда слушаться! – крикнул Кирилл. – Ну глупо же это! В кино с классом не пошел – запись в дневник: от коллектива отрывается. Петь не хочешь – отдавай портфель! Даже если кошелек не брал – все равно слушайся, признавайся! Делай что говорят! А если ерунду говорят?.. Уроки готовить заставляют – это понятно. Но нельзя же все на свете из-под палки! Человек должен сам выбирать…
– Но сначала надо научится выбирать правильно. Вот вас и учат. Сейчас ты возмущаешься, а потом поймешь, что Ева Петровна хотела добра.
"А что есть добро? – спросил отец Карлос и подпер дряблую щеку верхним концом нагрудного распятия…" – вспомнил Кирилл.
– А что такое добро? Оно разное, – сказал он.
– Разное, но всегда доброе, – наставительно проговорила Зоя Алексеевна.
Кирилл сказал:
– Я одну книжку вспомнил, фантастику. Летом читал. Там средневековый монах попал в наше время. Он был инквизитор… Ну, приключения разные, не в этом дело… Ему стали говорить, что он злодей, людей сжигал, а он заплакал. Говорит, что сам из-за этого страдал, жалко было. Но он думал, что огнем спасает их душу от греха. Верил, что делает добро…
Зоя Алексеевна удивленно и пристально посмотрела на Кирилла.
– Да, в третьем классе вы так не рассуждали…
Кирилл усмехнулся:
– Маленькие были. Если обидно – заплачем, вот и все.
– Нет, не в этом дело. Вы были добрее… По крайней мере, никто бы не сравнил учителя с инквизитором.
– Да я разве сравниваю? – удивился Кирилл. – Я только считаю, что Ева Петровна не думает про добро. Ей главное – чтобы все выглядело правильно. Чтобы отряд был правофланговый. Чтобы говорить: вот какой у меня хороший класс. А что все это напоказ, неважно…
– Кирилл! Ева Петровна работает в школе семнадцать лет!
– И всегда так, как сейчас? – тихо спросил Кирилл. – Это же с ума сойти…
Зоя Алексеевна, кажется, немного рассердилась. Она встала.
– Очень легко судить всех так решительно. Ты забываешь, что у каждого взрослого очень сложная жизнь.
Кирилл тоже встал.
– Ну да. Зато нас, невзрослых, можно судить как хочешь. Вот вы сказали про того, кто украл: "Он всех предал". А вы же не знаете… Может, он от беды какой-нибудь. От отчаяния. Вы думаете, у взрослых жизнь сложная, а у ребят простая?
Он вдруг увидел, что Зоя Алексеевна смотрит на него растерянно, почти испуганно.
– Кирилл… Ты что-то знаешь?
– Ничего я не знаю, – пробормотал он и отвернулся. Надо же так по-дурацки проболтаться!
– Кирилл… Может быть, ты расскажешь? Если надо, я обещаю молчать.
Кирилл сердито мотнул головой.
– Нет… Может быть, не сейчас. Он, может быть, Зоя Алексеевна, потом вам сам расскажет.
– Но ведь, наверно, надо что-то сделать? Помочь? И этому… человеку. И Оле…
– Какой Оле?
– Студентке.
– Им помогут, – сказал Кирилл.
Глава 11
Кирилл уехал от Зои Алексеевны с противной смесью стыда и тревоги. Стыдно было за свои слова: "Им помогут". Он думал, что это прозвучит мужественно и твердо, а прозвучало глупо и напыщенно. Кирилл сразу это понял. Даже покраснел.
Хорошо хоть, что Зоя Алексеевна сделала вид, будто не заметила его глупость. Она ни о чем не стала больше расспрашивать. Опять взяла старую фотографию.
– Между прочим, Оленька Федосеева, у которой сегодня украли деньги, тоже училась у меня. Вот она.
Кирилл увидел круглолицую девчушку в белом передничке.
– Славная девочка, – сказала Зоя Алексеевна. – Всегда помогала мне тетради носить домой. Она неподалеку живет, наискосок, в трехэтажном доме. С мамой вдвоем.
– А в какой квартире? – самым небрежным тоном спросил Кирилл и тут же понял, как фальшива эта небрежность.
Но Зоя Алексеевна опять будто ничего не заметила.
– В девятой, – просто сказала она и хотела убрать снимок.
– Дайте, пожалуйста, я еще посмотрю, – попросил Кирилл.
Теперь он смотрел не на Олю, а на того незнакомого Мишу, который вырос и стал преступником.
У мальчишки смешно торчал растрепанный чубчик и блестели веселые точки в глазах. Симпатичный десятилетний Миша был немного похож на Митьку-Мауса…
И с этой минуты ощущение опасности не оставляло Кирилла. Он ехал домой, а лицо незнакомого Мишки все маячило перед ним.
Почему он стал бандитом? Он же был обыкновенным мальчишкой. Как Митька-Маус. Значит, и Митька может? Значит, все могут?
И Антошка?
Все люди были такими, как Антошка. У них смешно топорщились на темени волоски. Никто из них не хотел зла. Они бездумно улыбались солнечным зайчикам и ловили губами угол пеленки, если он пощекочет щеку. Они все такие сначала. А потом делаются разными.
Если человек хороший, это понятно. А почему некоторые становятся гадами? Вроде Дыбы? Почему?
Может быть, потому, что сначала боятся других гадов? А боятся потому, что одни? Как Чирок?
Кирилл гордо и небрежно бросил Зое Алексеевне: "Им помогут…" Но кто поможет Чирку? Они с Женькой благородно похлопали его по плечу и опять оставили одного. И Чирок небось мечется со своим стареньким "ПВЗ", думает, как бы продать, чтобы мать не узнала. И снова должен врать и выкручиваться…
А если покупатель окажется таким же подонком, как Дыба? Деньги не отдаст, начнет угрожать? И вновь будет Антошка метаться между страхом и отчаянием, между ложью и желанием вырваться из паутины… То есть Чирок, а не Антошка. Антошке это еще не грозит. Пока. А потом?
Чирок тоже был такой крохой, а сейчас попал в беду. Если отдать его этой беде, через тринадцать лет она придет и за Антошкой.
В самом деле так может случиться! И получается, что сегодня Кирилл оставил в беде брата.
Но дело не только в этом. Дело просто в Петьке Чиркове. Кирилл вспомнил, как просветлело Петькино лицо, когда он понял, что его простили. А его простили и бросили.
А это – предательство. Это все равно как если бы бросили тех, на мысу, когда двигался лесной пожар…
Кирилл затормозил на углу улиц Мичурина и Космонавтов. Надо было решать. Два человека есть на свете, которые сразу поймут и, наверно, скажут, что делать. Отец и Дед. Но отец придет сегодня поздно.
Кирилл взглянул на часы, украшавшие старинное здание библиотеки. Было без пяти минут шесть. Наверно, Дед уже пришел, он кончает работу в пять.
Из дома доносились визги и вопли.
– Ой-я-я! – орал Митька. – Мучитель! Уйду в интерна-а-т! Людоед!.. Мамочка-а!
Митьку-Мауса мыли. В окно вслед за воплями вылетали красивые пузыри. Слышался голос Деда:
– В музей тебя, а не в интернат. В кунсткамеру. Уникальный экземпляр, загадка естествознания. Как ты ухитряешься собирать на себя все, что есть вокруг?
– Не все! – возмущенно голосил Митька. – Убери, она щиплется! Ой, мама!
– Где ты ухитрился отыскать смолу?
– Это гудрон! Ты мне все волосы выдрал!
Кирилл засмеялся и прислонил велосипед к перилам крыльца. Все было знакомо в этом зеленом дворе. Лениво шевелил крыльями желтый ветряк, топтался на краю бочки добродушный петух Дима, доцветали одуванчики. На заборе улыбался нарисованный белой эмалью Митька-Маус с хвостом и мышиными ушами. Это Валерка Карпов нарисовал еще в начале июня.
Кирилл вошел в дом. Дед закутывал в простыню оттертого, взъерошенного Митьку.
– Привет! – бодро сказал Маус Кириллу из-под белого балахона.
Дед оглянулся и обрадованно кивнул. Утащил Митьку на диван и пожаловался Кириллу:
– Опять, как в прошлом году, у этого типа глотка запухшая. Мороженого стрескал три порции подряд. Родители уезжают, а он снова с ангиной.
– Чушь это, – строптиво сказал Митька.
– Я тебе дам – чушь! Из постели не смей носа показывать! Понял?
– Понял, – согласился Митька. – Я читать буду. – И спросил у Кирилла: – А ты не скоро уйдешь?
– Дед, – сказал Кирилл, – тут одно дело такое… Долгий разговор.
Разговор оказался не таким уж долгим, Дед все понимал с двух слов.
– Дыба – это кто? Местный "король"? – спросил он.
Кирилл пожал плечами.
– Скорее, не "король", а так, мелкий "барончик".
– У Чирка отца нет?
– Н-не знаю… Ну да, нет. Он говорил, что мать да бабка.
– Наверно, небогато живут, – заметил Дед.
– Наверно…
– Новый велосипед ему уже не купят…
Кирилл внимательно посмотрел на Деда. Дед спросил:
– Девушку эту, студентку, как зовут?
– Оля… Федосеева.
– И адрес помнишь?
Кирилл кивнул.
– Самый простой способ, чтобы поставить точку на всей истории, – пойти к этой Оле и все объяснить, – сказал Дед. – Если она человек хороший, то поймет. Попросит, чтобы в школе не поднимали шума.
– Чирок, по-моему, не пойдет, побоится, – засомневался Кирилл. – Да и денег у него еще нет.
– Ему лучше и не ходить, – сказал Дед. – Мы же не знаем, что за девушка. А вдруг она вцепится и поволокет парнишку в школу? Может, у нее такой педагогический принцип: не прощать и не жалеть. Другим в назидание.
– А кто пойдет? – удивился Кирилл.
– Ты. Расскажи все, а фамилию мальчишки не называй.
– Я?!
– Страшно?
Кирилл подумал.
– Нет, не страшно, – сказал он. – Но… Понимаешь, вдруг она подумает, что я сам виноват и выкручиваюсь. Плету историю, чтобы себя оправдать… Ведь на меня и так в школе…
– Да, пожалуй… – сказал Дед. – Но без риска не проживешь.
– А деньги? – спохватился Кирилл. – Денег-то все равно нет. Их же надо отдать! Она тоже одна с матерью живет. Тоже, наверно, не миллионеры.
– Я это помню, – кивнул Дед. – Но деньги пока можно взять… те, что у нас на ремонт отложены. Там полсотни.
– Правильно! – обрадовался Кирилл. – А Чирок продаст свой драндулет и вернет.
– Вернет… когда подрастет и заработает, – хмуро сказал Дед.
Кирилл даже приподнялся на стуле.
– Да ты что… Это же общие деньги, ребята по рублю копили. А ремонт?
– Что-нибудь придумаем, до весны далеко.
– Но тогда надо экипаж собирать, чтобы все решили…
Дед сердито захромал из угла в угол.
– Только время потеряем. Неужели думаешь, ребята заспорят? Мы же, Кир, человека хотим спасти. Тогда, в походе, не деньгами рисковали, а головушками.
Кирилл нерешительно сказал:
– Что-то не так… Он все-таки виноват, а мы теперь для него все на блюдечке. Это разве правильно?
Дед язвительно посмотрел на него.
– С точки зрения вашей Евы Петровны, это наверняка неправильно. Только если ты жалеешь человека, то жалей до конца, а не отмеряй свою доброту, как на весах. Это раз. Теперь два: такому пацану заниматься продажей – это опять влипнуть в историю. Мать тогда все узнает, а ты сам говорил, что ей это сейчас опасно.
– Для малыша опасно, – тихо сказал Кирилл.
– Значит, не о чем спорить… Я знаю, чего ты боишься: что Чирок привыкнет за чужие спины прятаться, а сам за себя отвечать не научится. Так?