– Знаешь, я домой пойду.
– Почему? – растерялся Костик. И подумал: "Обиделся на меня".
– Что-то голова закружилась. Наверно, дымом надышался. Надо полежать. До свиданья.
"Странный какой-то, – думал Костик, начиняя банку гремучим железом. – Дымом надышался! Что такого? Не сгорел ведь".
Он построил из стульев "крепость" и открыл огонь из автомата по печке, которая была вражеским дотом. Дот не хотел сдаваться. Костик усилил стрельбу и хотел вызвать на помощь артиллерию. Но тут под сердитыми ударами загудела стенка, и голос соседа Борьки врезался в шум сражениям
– Эй, ты! Кончай тарахтеть! Я уроки делаю!
С Борькой спорить было опасно и невыгодно. Костик опять оделся и выбежал на улицу.
Он пристроился в партизанском укрытии за поленницей Ивана Сергеича. Протасовская поленница была ровная и прочная, будто крепостная стена. Кое-где хозяин даже обил ее фанерой: чтобы не растаскивали дрова.
Костик дал очередь по подъезду большого дома, где как будто скрывались фашистские пехотинцы, и поморщился. Неудобно было стрелять, острое полено давило плечо. Костик ухватил полено и отбросил в сторону.
И тут на него напал враг. Настоящий. Прокравшийся с тыла Иван Сергеич сдернул с Костика шапку и уцепил его за ухо.
– Ясно теперь, – сказал он, шумно дыша. – Ясно, голубчик. Все ясно, кто мне поленницу разоряет. Пойдем-ка, дорогой…
Он был громадный, тяжело сопящий, в белом военном полушубке (он служил начфином в военкомате и носил форму, только без погон). Костику показалось, что над ним нависла снеговая глыба. Глыба тронулась с места и потянула Костика за собой.
Костик почти висел на выкрученном ухе, и было очень больно. К сети к закусил губу: один раз он уже плакал сегодня, хватит. Ни единой слезинки, ни одного жалобного слова Протасов не дождется. Только скоро ли он отпустит? Мамы дома все равно нет. А что, если Протасов потащит его за ухо к маме на работу?
Протасов ногой толкнул дверь, они оказались в коридоре. Костик увидел Борьку. Борька стоял у мусорного ведра и большим кухонным ножом чинил красный карандаш. Он услышал топот и оглянулся.
– Мамаша его дома? – спросил Протасов у Борьки и тряхнул Костима за ухо. – Позови.
Костик увидел, как Борька побледнел. Раньше Костик только в книжках читал, что люди могут быстро и сильно бледнеть. А сейчас увидел на самом деле, хотя света в коридоре было немного. Борькино лицо сделалось вдруг почти белым, а крупные веснушки на нем будто почернели.
Сперва Костик решил, что Борька очень испугался Протасова. Но тут же понял, что ничуть.
– Руки… – сказал Борька тихим и странным голосом.
– Что – руки? – не понял Протасов.
– Убрать руки! – крикнул Борька с такой силой, что Протасов дернулся и отпустил Костика.
– И держите их при себе! – зло сказал Борька. – Нечего маленьких за уши хватать.
– Хулиган! – задохнулся Протасов. – Да я…
– Кто хулиган? – спросил Борька.
– Оба!
– Я не хулиган, – сказал Борька уже спокойно. – Что я, окна у вас бил или ваши дрова воровал? Или хлебные карточки из карманов таскал?.. А он? – Борька посмотрел на Костика. – Он что плохого вам сделал? Жить мешает, что ли? Не смейте его трогать! У него отец на фронте, не то что некоторые.
– А-га… – сказал Протасов и задом отошел к двери. – Понятно. Вот, значит, как…
Он старался говорить зловеще, но было видно, что он и сам не знает, при чем тут "ага" и "понятно"".
– Шпана! – произнес Протасов на прощанье и скрылся за дверью.
Борька всадил нож в половицу.
– У, шкура!.. – сказал он. – Чего он к тебе прицепился?
– Не знаю. Я в войну играл рядом с его поленницей. Он к ней никого не подпускает.
– Я сразу понял, что он зря тебя ухватил. Всех ребят за уши хватает. Ну ничего, ты не плачь.
– Разве я плачу… – сказал Костик. И в глазах у него защипало от благодарности.
Он вспомнил, как еще летом Борька помог ему починить деревянный грузовик, а осенью подарил синий карандаш и открытку, на которой красноармеец втыкал штык в зад Гитлеру.
А один раз он даже открыл Костику военную тайну. А еще Борька никогда, ну ни одного разика не стукал Костика, хотя часто сердился и требовал не путаться под ногами…
Ну и что же, что сердился? У него в школе дела важные и работа такая, про которую нельзя, чтобы шпионы узнали. Он ведь устает. Даже мама бывает сердитая, когда устает на работе.
Костик взглянул Борьке в лицо и увидел, что он смелый и умный и ни капельки не рыжий. Волосы у него золотистые, а веснушки светлые и блестящие. И глаза очень хорошие – светлые и добрые.
Ну, все ясно. Просто Костик раньше не понимал до конца, что и Борька такой же, как те с винтовками.
И, не зная, что хорошего сделать для Борьки, Костик спросил:
– Хочешь, я подарю тебе мой автомат?
Борька взял оружие, взвесил на руке.
– Хороший… Да нет, Котька, не надо. Я, если надо, могу на комбинате хоть пулемет выстругать… А ты сам его делал?
– Сам… Только банку не сам приколачивал. Ее Володя прибил. Знаешь его?
– Ленинградец? Знаю, – сказал Борька. – Хороший парень.
Воскресенье было теплым, шел липкий снег. Костик с утра строил у забора блиндаж. Вырыл в сугробе яму, окружил ее стенкой из снежных, кирпичей и выбрался наружу, чтобы придумать, как сделать крышу.
Тут он увидел Володю. Володя стоял посреди двора и, видно, не знал, чем заняться.
– Эй, здорово! – крикнул Костик. – Айда играть!
Володя подошел.
– Здравствуй… А как играть? Ты что построил?
– А хоть что! Можно, чтобы это штаб был, а можно, чтобы землянка у партизан.
– Это похоже на убежище, – серьезно сказал Володя.
– Тогда давай играть в воздушную тревогу!
– Ну давай…
Володя ухватил в каждую варежку по снежному комку (это были бомбы), раскинул руки и загудел, как "юнкере". Двинулся по кругу – Костику в тыл. Не на такого напал! Костяк моментально слепил тугой снежок.
– Батарея, огонь! Б-бах!
Снежок копал Володе в подбородок. "Бомбардировщик" прервал полет и уронил бомбы. Володя взялся за лицо, постоял несколько секунд и тихо сказал:
– Ты совсем глупый. Когда бывает воздушный налет, население не кричит "бах", а прячется в щели и убежища.
– А я не население! Я зенитная батарея!
Володя помолчал, вытер варежкой мокрое лицо и вдруг улыбнулся:
– Ну ладно. Я ведь не знал, что ты зенитная батарея. – Подожди, я сейчас одну штуку принесу. Бомбы сделаем.
Он, значит, не обиделся.
Он сходил домой и принес три капсюля от охотничьих патронов – крошечные медные чашечки с зеркальцами внутри. Если капсюль залепить хлебным мякишем, да нацепить на ручку с пером, да стукнуть о что-нибудь твердое, знаете как бабахнет! Костя и Володя так и сделали: они превратились в советские самолеты и сбросили три бомбы на немецкие танки, которые расположились на крыльце.
– Во грохает! – радостно сказал Костик. – Как на стоящая бомба! Ага?
Но Володя ответил тихо и серьезно:
– Что ты! Настоящая как даст – сразу целого дома нет.
– Ты видел? – спросил Костик.
– Ещё бы…
"Еще бы", – сказал он, и Костик отчетливо понял, что для Володи война – совсем не игра. Потому что Володя видел сам, как разваливаются от бомб дома. На самом деле, а не в кино. Они ведь по правде рассыпаются. И люди гибнут. И большие, и маленькие…
А зачем?
Ну что им этим гадам-фашистам, было надо? Ну чего они полезли?!
И ощущение злой беспомощности так резануло Костика, что он даже зажмурился.
Это было уже не первый раз. Такую же злость и бессилие почувствовал Костик, когда папа приехал в отпуск и показал ему свои лейтенантский погон, распоротый пулей.
А если бы чуть в сторону? Значит, пуля в голову или в сердце? И война словно в упор посмотрела на Костика.
Костик пришел домой и стал придумывать бомбу. Такую громадную и сильную, чтобы немцы в ужасе бежали до самого Берлина после первого же взрыва. Он хотел начинить ее маленькими бомбочками, чтобы они разлетались во все стороны и взрывались в самой гуще фашистов. На старых газетах он сделал несколько чертежей и решил послать их Калинину. Только надо было перечертить на чистый лист. Костик попросил бумаги у Зины. А она сказала:
– Ну Костик! Ну какой ты конструктор? Лучшие ученые в Советском Союзе изобретают самые сильные бомбы и танки. Они уж как-нибудь справятся. А ты бы лучше примеры решал по арифметике.
Костяк рассердился и порвал чертежи. Вот если бы посоветоваться с Борькой! Но Борьки нет дома. Он на фанерном комбинате. Он туда почти каждый день ходит, потому что их класс организовал фронтовую бригаду. Все мальчишки и даже девчонки сколачивают деревянные ящики будто для посылок бойцам. Но Костик знает, что ни для каких не для посылок. Борька однажды под страшным секретом рассказал Костяку, что эти ящики – корпуса для мин. В них накладывают взрывчатку, а потом эти штуки подсовывают под немецкие танки. Как рванет – от танка только брызги во все стороны.
– Понял? – суровым шепотом спросил Борька.
– Понял, – тоже шепотом ответил Костик и оглянулся.
– Но если хоть кому-нибудь разболтаешь, будешь самый паршивый предатель, хуже всякого шпиона.
– Ни-ко-му, – сказал Костик. И спросил: – А мне можно с вами?
– Пока нельзя. Надо подрасти.
Спорить было бесполезно. Где ему, Костяку, до Борьки? Тот вон какой: большой, сильный, в настоящей командирской гимнастерке, только немного перешитой. Заместитель командира бригады. И два пальца перевязаны бинтом – ударил на работе молотком. Это почти настоящая боевая рана.
Пришел Новый год. 1944-й. Мама принесла елочку. Маленькая была елочка. Костяку до плеча, но пушистая, аккуратненькая. Из корочек старых Зининых тетрадей Костик склеил флажки и цепи. Тетрадки были еще довоенные, с разноцветными обложками – желтыми, розовыми, голубыми, зеленоватыми. Получилось красиво. Ну и, кроме того, были еще настоящие елочные игрушки: несколько стеклянных шариков, два серебристых картонных дирижабля, ватный заяц с лыжами и одним ухом и звезда из тонкой золотистой бахромы.
Звезду Костик посадил на верхушку. Получилось здорово.
Ни свечек, ни цветных лампочек, конечно, не было. Но Костик придумал, как быть. Он отыскал в слоем имуществе лампочку от автомобильной фары и двумя тонкими проводками подключил к розетке репродуктора. Как это сделать, ему Борька рассказал. Когда радио работало, волосок лампочки наливался светом. Если громкая музыка – разгорался ярко; если разговор какой-нибудь – тлел, как уголек в догорающей печке. Костик повесил эту лампочку в самой гуще еловых веток, и она светила, будто сказочный огонек в лесу.
Вечером к Зине пришли гости: две ее бывших одноклассницы, какой-то парень с завода и курсант из пехотного училища Сережа Казанчук. Все смотрели на лампочку и хвалили Костика.
А Зинка подхватила его, посадила на колени и весело сказала:
– Он у нас изобретатель. Недавно хотел бомбу придумать. Немножко не получилось, а то бы всем фашистам сразу капут. Верно, Костик?
– Да ладно, хватит языком чесать, – проворчал Костик и слез с колен.
Все засмеялись, только Казанчук не засмеялся. Он сказал очень серьезно:
– Что смешного? Человек для фронта старался.
И все тоже сделались серьезными. Может быть, стало неловко перед Костиком, а может быть, вспомнили, что скоро Сережа Казанчук уезжает на фронт…
На следующий день в клубе железнодорожников был новогодний утренник. Его устраивал для детей фронтовиков женский совет военкомата (сокращенно – "женсовет"). Костяк на утренник не пошел: прохудились валенки, а на улице было морозно. А мама пошла. Она состояла в женсовете и должна была
встречать ребят в клубе.
Вернулась мама под вечер. Принесла Костяку подарок: бумажный кулек со слипшимися карамельками, тремя пряниками и горсточкой печенья. Точнее говоря, она принесла два кулька, и Костик ревниво спросил:
– А это кому? Зинке?
– Что ты! – сказала мама. – Она ведь большая. Это для Володи. Ну, ты же знаешь, тот мальчик-ленинградец. Он болеет, и меня попросили передать подарок. Отнесешь ему?
– Угу, – сказал Костяк.
Володя жил в соседнем большом доме на третьем этаже. Костик знал, что в шестой квартире, но никогда там не был. Сейчас ему было интересно: есть ли у Володи елка; правда ли, что у него на столе стоит самодельный крейсер – маленький, но как настоящий; и действительно ли висят на стене портрет Володиного отца, морского летчика? Про крейсер и портрет рассказывал Борька, он к Володе несколько раз приходил.