В нашей семье мои поэтические способности всегда были лишь поводом для смеха. А началось все вот с чего.
Как-то давным-давно, лет мне было тогда девять или десять, я сочинила глупейший стих про папиного брата. Но это еще полбеды, самое страшное то, что я умудрилась прочитать его на семейном ужине. Даже сейчас, вспоминая об этом, краснею как вареный рак. Мои детские рифмы мама всегда бережно хранила в большой красной папке и в тот день достала ее, чтобы развлечь гостей. Все умилялись, а потом дядя возьми да брякни:
– Вик, а про меня сможешь стих сочинить?
Ну, я и согласилась – ума-то еще не нажила. В комнату к себе отправилась, а через полчаса гордо вынесла на всеобщий суд такие строки:
Что тогда было! Папа уже после первого четверостишия начал давиться смехом и сползать под стол. Мама опустила голову и прикрыла ладонью глаза, лишь по часто вздрагивающим плечам и широкой улыбке можно было понять – все у нее внутри хохочет. На последних строках даже дядя начал гоготать и откидываться назад на стуле. Лера тихонько хихикала. И лишь тетя Нюра сидела с таким выражением лица, будто я читала как минимум «Мцыри» Лермонтова. Закончив декламацию, я не успела опомниться, как дядя подхватил меня на руки и со слезами от смеха на глазах начал качать под люстрой.
– Уморила, дочь, уморила! – пищал из-под стола папа.
А я смотрела на нашу люстру и мечтала провалиться сквозь землю – меня высмеяла вся наша семья. Лишь тетя Нюра оказалась не чужда поэтическому слогу…
И уже совсем недавно, выудив тот стих из маминой красной папки, я перечитала его. Тогда сама здорово повеселилась. Но лишь подумала о том, как серьезно все воспринимала в тот злополучный день, – снова устыдилась своего поведения. После случая с «Лысым» стихом дома я больше не демонстрировала своих поэтических способностей. Только в школе отрывалась. Вот и получила по заслугам. Нет, пора, видать, пришла учиться сдержанности…
Я снова начала ворочать чистые листы. С чего-то же надо было начать! Людмила Петровна просила про любовь к школе написать. Я стала нервно грызть кончик ручки и снова впилась взором в ветку дерева, будто она знала о любви к школе больше меня. Через полчаса поэтических потуг на листе были тщательно выведены лишь такие строки:
Это никуда не годилось. В отчаянии я смяла листок и швырнула в корзину. Но упрямство взяло верх над пессимизмом. Я чуток пошевелила мозгами, боевито сжала ручку и шлепнула на бумагу первое четверостишие:
После чего, даже не перечитывая плод своих трудов, я с ужасом вспомнила, что надо упомянуть еще и о директоре. Мужик он, может, был и неплохой. Лера, во всяком случае, всегда говорила, что им движут интересы школы и учеников. Только вот в первую очередь эти интересы двигали в директоре голосовыми связками – голосить он мог проникновенно и долго. Хлеще Кобзона на концерте ко Дню Победы. Проникшись несказанной симпатией к директору, я, уже не размышляя, тотчас приписала еще несколько рифм:
Дальше я совершенно слетела с тормозов и, отпустив фантазию, пошла вразнос. Что там еще надо было? Про титул «Школа года» написать? Да пожалуйста! Войдя в раж, я тут же ляпнула еще несколько кривых строк:
Поставив последний восклицательный знак, я выдохнула. Затем перечитала все четверостишия подряд – и хотела уже заплакать, но почему-то рассмеялась. Смяла лист и швырнула его в ведро для бумаг, в компанию к предыдущему. Опять получилось какое-то смехотворное рифмоплетство. Не выйдет из меня поэта. И как же теперь быть? Мне следовало срочно отдохнуть…
Тогда я наполнила себе ванну и пены не пожалела. Затем притащила магнитофон и врубила диск с новым альбомом Джамалы. Я любила эту певицу даже больше, чем Леди Гагу. Заиграла музыка, а я, опустившись в воду, улеглась в ванне и раскрыла книжку. Мама презентовала ее мне на днях, выудив с книжной полки. Сказала, что любила эту историю в детстве. Называлась книга «Дикая собака Динго». И я даже подумала, что история окажется вовсе не увлекательной. Ну какое мне дело до диких собак? Биология, если откровенно, никогда не была моим любимым предметом. Тут Иван был прав, оттого я сердилась на него еще больше. Я начала читать и, на удивление, увлеклась. Там рассказывалось вовсе не о собаках, а всего лишь про одну простую девчонку. И она показалась мне очень похожей на кого-то знакомого, только на кого же? Я никак не могла этого вспомнить. Вода в ванне уже остыла, а я все еще перелистывала страницу за страницей, полностью погрузившись в мир дерзкой девчонки по имени Таня.
– Вик, не утонула? – постучалась мама. – Жива?
– Читаю твою «Собаку Динго», – перекрикивая Джамалу, отозвалась я.
– Фраерман, конечно, хороший писатель, – засмеялась мама. – Но лучше вылезай, простудишься!
Я послушалась, вылезла и продолжила чтение уже в своей комнате. Забралась на кровать, включила ночник и до позднего вечера уткнулась в книгу…
Лера уже шаталась где-то с Ильей. Кажется, она соизволила пойти на концерт его группы. Мама трудилась над какой-то статьей по психологии. Поэтому дома было необыкновенно тихо и спокойно. Ни Лериного бурчания, ни маминого кулинарного вихря. Все вокруг будто бы замерло, как маленький фарфоровый мальчик с птицей, что все еще стоял на тумбе возле кровати. Я посмотрела на него, зачем-то снова вспомнив Ивана, и запихнула фигурку в выдвижной ящик. После того как Ваня начал встречаться с Катей, я почти перестала с ней разговаривать. Она все больше избегала меня, да и я, признаться, не слишком хотела выслушивать ее восторги по поводу отношений с Иваном. Кажется, из-за проклятой любви я теряла подругу…
И тут мне стало так грустно и одиноко, что даже захотелось позвонить папе. Но было уже начало одиннадцатого – Антошку, наверное, давно уложили спать. И я решила не будить его телефонным звонком.
Тогда я отложила книгу, слезла с постели и потопала в мамину комнату. Мама сидела серьезная, но все равно очень красивая. Легкие модные очки, забранные в пучок густые волосы, лишь одна прядь непослушно выбивалась и все время падала на лоб. Мама отвлеклась от ноутбука и взглянула на меня.
– Грустишь?
Я кивнула.
– Иди сюда…
Я села рядом с мамой прямо на ковер и положила голову ей на колени.
– Ничего, бывает, – мама гладила меня по волосам. – Иногда полезно немного погрустить.
Какое-то время мы сидели обнявшись. И мама чуть покачивала меня, точно мы обе плыли в лодке, что несла нас куда-то в ночь по темным, непроглядным водам… А потом мама сказала:
– Ну все, погрустили и хватит. Хочешь, сварганю десерт?
– Прямо сейчас?
– Конечно! – Мама уже вскочила на ноги. – Долго грустить вредно, нужно немедленно порадовать себя чем-то замечательным! Да и я что-то заработалась…
Тогда мы пошли на кухню. Я села за стол и смотрела, как мама поставила передо мной два прозрачных бокала. Быстро порубала банан и кинула на дно стаканов, посыпала сверху корицей. Откупорила банку консервированных ананасов, что тут же легли поверх бананов. Отделив от брикета мороженого круглой ложкой по шарику, мама водрузила их на верхушки десертов.
– Все? Можно лопать? – Я радостно придвинула к себе яркий желто-белый стакан.
– Почти, – мама воткнула в мороженое по кусочку лимона. – Все, теперь шедевр готов!
За окном разлеглась ночь, а мы с мамой выгребали ложечками из стаканов фрукты и мороженое – это было так вкусно и необычно! Грусть отступала, теперь мне хотелось лишь спать и видеть сладкие, как мамин десерт, сны…
Глава одиннадцатая
Распахнутая клетка
Дни гнались друг за другом как угорелые, а я только и успевала наступать им на пятки. Уже на следующей неделе грянет юбилей школы. И что там читать – я не имела никакого представления! Впереди маячили выходные, на них я и делала основную ставку, собираясь запереться в своей комнате и выйти оттуда лишь после того, как напишу что-то пристойное.
В пятницу после уроков я поскорее устремилась домой, но буквально у школьных дверей меня перехватил возбужденный Марик.
– Вик! Выручай, – он заискивающе расцеловывал меня. – Тут такое дело, надо к Ваньке заскочить… буквально на минутку.
– Ну и скачи зайчиком, – отстранилась я. – Мне-то что?
– Так тебе и надо к нему зайти, – убил меня Марк. – Ваня умудрился вчера забыть у меня дома мобильный. Вечером готовили вместе доклад по биологии. Ванька ушел, я гляжу – а его сотовый лежит спокойненько на моем столе. Думал сегодня в школе вернуть. Так Ванька не пришел на уроки! Катьку попросил бы, но она такая любопытная: уверен – начнет в его телефоне копаться. Не хочу Ивана подставлять – мало ли, что там. А ты точно так делать не станешь…
– Ничего не хочу слышать! – я заткнула уши руками. – Все равно ни за что не пойду к нему!
– Ты же у меня такая добрая, такая хорошая… такая отзывчивая! – наседал Марик, пытаясь отодрать мои ладони от ушей. – Я сейчас никак не могу, родители возле школы ждут. Меня – кульком в машину и на дачу. Без разговоров! Маму еще можно было бы уломать, подождала бы, пока я к Ваньке сгоняю. Но отец – другое дело. Он ждать не станет…
Марик протянул мне мобильник и состроил такую гримасу, будто от того, возьму я этот чертов телефон или откажусь, зависит судьба голодающих детей Африки.
– Держи адрес и телефон, тут совсем рядом, – Марик потряс перед моим носом вырванным из тетради листом с адресом друга. – Просто иначе совсем нехорошо выйдет. Может, у Ивана проблемы? В школе-то его нет. А так без телефона до понедельника останется…
Со злобной гримасой я выхватила у Марика телефон.
– Я тебе это надолго запомню, – процедила сквозь зубы.
– Я знал! – ликовал Марк. – Я знал, что ты согласишься!
Вместе мы выскочили из школы, и Марик радостно понесся к родительской машине. А уже через минуту показывал мне из-за стекла сомкнутые ладони – мол, все путем. И я осталась стоять в дыму выхлопных газов с зажатым в руке телефоном и клочком бумаги. Для пущей радости небо заволокли тонкие серые тучи. Начал моросить противный дождь. Но делать было нечего, я напялила капюшон дождевика и двинула по нацарапанному впопыхах адресу…
Дверь мне открыла маленькая круглая старушка с лицом матрешки. Румяные щеки, голубые, почти прозрачные, глаза, нарядный фартук. На лестницу из квартиры вырвалось тепло и аромат сдобы.
– Здравствуйте, – я переминалась с ноги на ногу, – передайте Ивану…
И не успела я протянуть старушке телефон, как та затараторила:
– Заходи скорее! Ванюша скоро придет…
– Нет, нет! – упиралась я. – Что вы… Я не стану заходить…
Но старушка вцепилась мне в рукав и настоятельно потащила в дом.
– Сейчас курточку просушим. – Она буквально стянула с меня дождевик. – А ты пока проходи к Ванюше в комнату. Он в магазин побежал, скоро вернется…
Я попала в ловушку собственной воспитанности. Ну как можно было грубо вырваться из рук такой милейшей старушки и сбежать? Хотя, признаться, мне этого очень хотелось! Бабушка ласково, но упорно подталкивала меня в дальнюю комнату, продолжая верещать:
– Мне утром что-то нехорошо стало – давление, наверное, поднялось. Вот родители Ванюшу со мной и оставили посидеть. Так что школу он не прогулял! А ты ему домашнее задание принесла, да? – Старушка вовсю разглядывала меня своими прозрачными глазами, от уголков которых расходились лукавые морщинки. – А мне уже и полегчало! Ванюшку в магазин отправила, хочу вот немного покулинарить…
– Передайте Ване телефон, он вчера его у друга забыл, – я предприняла последнюю попытку всунуть старушке мобильник и слинять до прихода Ивана. – Ну пожалуйста, вот он!..
Бабуля даже не посмотрела на мобильник, втолкнула меня в комнату и ласково ответила:
– Вот сама и передашь, раз уж пришла! Подожди тут немного, а я пока тебе чаю заварю. Согреешься. – И, выходя из комнаты, неожиданно спросила: – Ты же Вика, да?
И я закивала, совершенно не понимая, откуда эта старушка могла что-то обо мне знать.
Оставшись в комнате одна, я начала разглядывать все подряд, будто попала в музей. Если честно, мне было до жути интересно посмотреть на то, как живет Ваня. На его письменном столе были разбросаны учебники, тетради и ручки, стояло несколько моделей машин. А со стены на все это взирал патлатый Эйнштейн, наглядно демонстрируя широкий язык – известный такой плакат, веселый. На полках книги: классика, современная фантастика, а еще какие-то словари и справочники. И к тому же в углу – настоящий череп, только из пластика, наверное. Ну точно Ваня биологией интересуется! Покрытая пледом кровать, а на ней – книжка какая-то. Я подошла, взглянула на обложку – «Вино из одуванчиков» Брэдбери. Не читала, надо будет глянуть, что это такое…
Но самое главное, в углу на тумбе стояла та памятная клетка, а в ней – мой знакомый скворец! Я сначала отвернулась, но потом не выдержала и все же подошла поближе. Мелкий птах прыгал в клетке, не проявляя ко мне великого интереса.
– Эй, птичка! – Я приподняла клетку. – Ты теперь говорящая?
– Вика! – сказанул вдруг скворец.
– Вика? – прогремел у двери удивленный голос Ивана.
От такой двойной неожиданности я вздрогнула, разжала пальцы и выпустила клетку из рук. Она с грохотом обвалилась на пол: неудачно так, набок. Дверца распахнулась, и испуганный скворец тут же выпорхнул на свободу. Он шумно забился у потолка, ища себе новое пристанище. Мы же с Ваней без промедления начали метаться по комнате, пытаясь поймать птицу: подпрыгивали, но хватали руками лишь воздух. Тогда я лихо вскочила на тумбу, а Иван – взял стул, но скворец продолжал ускользать, стремительно порхая вокруг лампы, врезаясь в углы…
– Лови!
– Держи! – перекрикивали мы друг друга. Скворец же вихрем проносился мимо, один раз даже ударился мне в ладонь. И я так испугалась, что чуть не рухнула с тумбы. Тем временем Иван изловчился и загнал скворца в угол комнаты. Он почти поймал его, занеся руки вокруг маленького тельца. Я затаила дыхание, буквально замерла на месте – неужели возьмет? И тут скворец дунул зигзагом – вверх, потом сразу вбок и… упорхнул в открытую форточку!..
Мы с Ваней подбежали к окну и застыли, прилепив ладони к стеклу. Скворец спокойно обосновался на ветке дерева и лишь крутил головой, вдыхая влажный аромат свободы.
Не раздумывая, я ринулась к двери – вероятно, скворца еще можно было изловить. Пока не улетел в неведомые дали…
– Вика! Куда? – несся за мной Иван. – Куртку надень, сапоги!..
Но я уже выбежала из квартиры и прямо в тапочках шлепала вниз по ступеням.