Вообще-то, до этого мгновения Оля была уверена, что подобное в нормальной жизни не происходит. Что такой приём используется только в специально выстроенных сюжетах, то есть в книгах и фильмах – чтобы поддерживать интерес читателей и зрителей. Но оказывается – вполне. Вполне происходит иногда.
Да.
Вполне возможно оказаться в нужном месте в нужное время. И услышать всё с самого начала.
Вернее – в ненужном месте. В ненужное время. И услышать… Лучше бы не слышать. И лучше бы этого никогда не происходило! Нужно, чтобы не происходило. Да, нужно! Но оно произошло.
Они не видели Олю. Они сидели на поваленном дереве между рядом могил и полуразрушенным склепом. Сидели спиной к Оле. Которая всё слышала. Слышала, о чём они говорили.
Слышала. И слушала.
Стояла.
И слушала. Слушала.
… – Я знал, что найду тебя здесь. Я тебя чувствую, – говорил Сашка Макушев, который в данный момент должен был быть на своей тренировке. – Ты удивительная девушка, Гликерия. А сегодня ты вообще просто потрясла меня. Ты героическая личность. И ты чудо.
– Спасибо, спасибо, да не надо уж так…
– Так здорово – ты одна против всех!
– Я не против всех. Я сама по себе. Это большая разница.
– Да, да! – охотно закивал Сашка, соглашаясь. – Гликерия, ты не такая, как все! И я не такой, как все. Нас столкнула судьба. Мы…
Гликерия выставила руку вперёд и замахала ладонью.
– Эй, эй, ошибочка! Саша, я НЕ «не такая, как все»! Я такая, как я. А ты… Ну подумай: это же смешно – если все «не такие, как все», объединятся, они будут «как все они». Понимаешь? Именно поэтому я не хочу с кем-то объединяться. Мне живётся вполне хорошо. Кстати, а почему ты без Оли?
– Ну при чём здесь Оля, – махнул головой Сашка, точно отгоняя наваждение. – Послушай. Дело во мне. В нас с тобой. Гликерия, всё, что происходит, не случайно. Я сейчас в школе это понял. Я люблю тебя! Ты – моя великая любовь. Я люблю тебя со всей адской страстью своего сердца. Это потрясение, это мрак, это что-то неземное! Это…
– Погоди-погоди, что-о?!
Это Гликерия оборвала страстный монолог Макушева-Атрума. Монолог, который слушала Оля, отказываясь верить, слышать, чувствовать, жить. Потому что такого просто не могло быть.
Не могло.
Но было. Оля сама ведь всё слышала и видела.
– Ты ничего не путаешь? И никого? Я не Оля. Вы же с Олей… Оля же мне говорила, что ты…
– Да что Оля! Да, как раз вот здесь, на этом кладбище, я говорил ей о своей любви. Я вдруг понял, что такое готская любовь. Я почувствовал – здесь, здесь! И я сказал об этом Оле. Я говорил ей – но как будто тебе. Так что мне сегодня стало понятно: мои отношения с ней – это типа тренировки. Она просто девчонка. А мы с тобой – одинаковые! Я в культуре, меня приняли как равного. Я уже договорился – мы можем поехать в краевой центр на тусовку, там в клубе «Аутодафе» будет готик-бал. Мы – с тобой! Я…
– То есть ты меня любишь – и любовь твоя очень глубока, глубже самой глубокой могилы? – с пафосом воскликнула Гликерия – и Оля перестала чувствовать свои руки и ноги, такими они вдруг стали слабыми.
– Да! – вдохновлённый её словами, подтвердил Сашка. – Люблю!
– И твоя любовь сильнее смерти? Ты чувствуешь это?
– Да!
– Ты же знаешь, мир непоправимо гибнет, он раскололся – и трещина проходит по сердцу каждого гота… – не сбавляя пафоса, продолжала вскочившая с дерева Гликерия.
– У меня тоже проходит!
– А как же твоё сердце тогда может любить? – неожиданно будничным голосом поинтересовалась тут Гликерия.
Сашка запнулся.
– В общем, а ну иди-ка ты отсюда. – Оля увидела, как Гликерия усмехнулась и брезгливо одёрнула плащ, как будто к нему прилипло что-то отвратительное.
– То есть?..
– Иди отсюда со своей любовью.
– Но почему? – растерялся Сашка. – Я тебя правда люблю, Гликерия! Как только может любить гот! Всем своим печальным израненным сердцем…
– Да какой ты, к чёрту, гот! – с возмущением воскликнула Гликерия. – Так, только косишь под гота. Но это твои проблемы. Называй себя хоть готом, хоть ванильным сырком. А на самом деле ты обычный предатель.
– Я не предатель! – возмутился Сашка, чуть не плача. – Я сейчас в школе за тебя Комкову отомстил! Я его ударил. Я…
– А при чём здесь Комков? – спародировала Сашку Гликерия. – Ты всё равно предатель. Я презираю таких. На чувствах нельзя тренироваться. Со всей типа адской страстью своего типа особенного сердца.
Оля видела, как Гликерия сделала шаг в сторону, но Сашка схватил её за руки и торопливо заговорил:
– Я знаю, что нельзя! Но так получилось… Я имею право любить того, кого хочу. И люблю я – тебя!
Гликерия выдернула руки и шагнула назад.
– Не подходи ко мне даже близко. Никогда. А все эти бирюльки – сними, – махнув рукой в сторону Сашкиного египетского креста, зло проговорила она.
И зашагала прочь.
Да, Оля не стала прятаться. Да, Гликерия, а затем и Сашка увидели её. Да, лицо Сашки побледнело, а глаза Гликерии расширились до формата «манга».
А за спиной у неё раздался Сашкин голос:
– Девчонки, я всё объясню!
– Бежим, – коротко бросила Гликерия, схватила Олю за руку и потащила к скутеру.
Выезжая с кладбища, девочки увидели Димку Савиных, который с удивлённым воплем бросился навстречу. Они промчались мимо. И, уже обернувшись, Оля заметила, как он подбежал к мопеду. Вот, значит, почему Сашка оказался здесь так быстро…
* * *Они не догнали Олю и Гликерию. Их скутер несколько раз вильнул, уходя в лабиринт частного сектора, а затем резко поменял направление и снова выехал из города.
Несколько раз Оле хотелось отпустить руки, оттолкнуться ногами – и на полной скорости свалиться на дорогу. Зачем жить, зачем нужна эта суета, если всё лучшее оказалось обманом?! Тренировкой! Но Гликерия как будто почувствовала Олино настроение – несколько раз она оборачивалась и кричала: «Оля, держись крепче! Сейчас остановимся! Главное – держись!»
Так они и доехали. Перед девочками был пустынный морской берег – просто степь становилась просто морем. Тоскливо мотались туда-сюда волны, слабый влажный ветер лениво поддувал, принося с собой запах водорослей. Пухлая, точно подушка, туча, накрыла солнце. Она была одна на всём небе, но ухитрилась зависнуть именно в этом месте. Как нарочно.
Зачем оно нужно – солнце?
Теперь – зачем?..
Гликерия заглянула в лицо Оле. Даже сейчас, с каблуками, провалившимися в песок, Оля была выше новенькой, так что Гликерия смотрела на неё снизу вверх.
Она не жалела. Не говорила, что сочувствует. Не причитала – какой подлец он, Макушев. Гликерия спросила только:
– Ты действительно его очень любишь?
И Оля ответила, что, конечно, да. Её страдающая душа и пылающий мозг не знали другого ответа. Она знала, конечно, что, когда тебе изменяют или перестают любить, это обидно и больно, но сама ощутила это в первый раз. Да ещё в такой неожиданный момент. Что же он, Сашка? Час назад был таким героическим, таким смелым – и тут же подло переметнулся к новенькой. Которая вот она – стоит тут. И сейчас, кажется, начнёт уговаривать, убеждать, что надо перетерпеть, забыть, найти другого – и всё такое.
Однако новенькая не уговаривала. Она снова зачем-то спрашивала – хотя Оля совершенно не могла сейчас отвечать ни на какие вопросы. Ну разве что кроме этого:
– Прямо вот любишь его, да?
– Люблю!
– Это настоящая любовь? Ты уверена? Любовь?
– Да! Мы вместе уже так давно, у нас всё по-настоящему, мы были друзьями, мы встречаемся…
– Так друзья или любовь?
– Сначала друзья, а сейчас – любовь!
– Любовь. – Гликерия вздохнула и горько-горько повторила: – Понятно…
Оля похолодела. Ещё пару секунд назад она думала о Гликерии хорошо: ведь там, на кладбище, она так решительно и беспощадно дала влюблённому Сашке отлуп. А сейчас… Сейчас, наверное, она готова рассказать о своём истинном отношении к нему. И ещё борется с собой – узнав, что у Оли к Сашке такое настоящее и сильное чувство. Неудобно ей всё-таки делать больно другому человеку. Неудобно – но приходится. О ужас!..
Господи, так зачем же Гликерия сюда её привезла?! Где они находятся? Где город, где что – совершенно непонятно! Оле не хотелось слышать, как Гликерия сейчас начнёт рассказывать о своих готических чувствах к Макушеву, убеждать, что они друг другу действительно подходят – это будет невыносимо! Хотелось убежать – но только в какую сторону? Оля даже дёрнулась куда-то вправо, но Гликерия схватила её за руку.
– Любовь – это здорово, – сказала Гликерия. – У меня любви никогда не было. Знаешь, Оля, мне кажется, что раз это у тебя настоящая любовь, то придётся за неё страдать.
– То есть? – Качели смысла бросили Олю в жар. Что Гликерия хочет сказать? Что-то явно не о своих чувствах к Макушеву…
– Ну… Страдать, – пожала плечами Гликерия. – Любить его без взаимности. Или как-то стараться вернуть. Страдания бывают разные.
– Да-а? – такого Оля не ожидала совсем. – А зачем?
– Что – «зачем»?
– Страдать и любить без взаимности.
– Как зачем? – пожала плечами Гликерия. – Любовь же. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что любовь – это счастье. И невзаимная – когда любишь, страдаешь, надеешься, ничего взаимного не получается, но ты всё равно любишь – и от этой своей любви счастлив. И взаимная – как результат, к которому всё-таки можно прийти, только через всякие переживания, трудности. Страдания то есть. Через целое море, просто через бездну страдания. Ну, вот они у тебя, эти страдания, и начинаются. Чтобы после них было счастье…
Оля изо всех сил сдерживала слёзы. Слёзы злости и беспомощности.
– Обычно страданий нагоняют, чтобы сюжет интереснее был – в кино или книге, – шлепком убирая с лица выбившиеся волосы, сказала она, – а в обычной жизни в основном всегда любовь складывается без таких ужасных страстей.
– Ну и отлично! – улыбнулась Гликерия. – Но у тебя-то вот с ходу не сложилась.
Оля заплакала и отвернулась.
– Только не плачь, пожалуйста. – Голос Гликерии дрогнул. – Конечно, лучше всего, если бы любовь складывалась счастливо, взаимно. Но видишь, как всё на самом деле оказывается…
Она вздохнула и посмотрела в сторону моря.
А Оля представила себе, как любит Сашку – а он не отвечает взаимностью. И забывает о ней. Проходят годы, она всё любит, а у Сашки дети и внуки. Она любит, молчит, страдает и наслаждается своей прекрасной односторонней любовью. А у Сашки без неё всё очень даже хорошо. Фу. Такое не пойдёт… Тот вариант, при котором она носится за Макушевым и старается его вернуть – то упрашивая, то ревнуя, то шантажируя, то устраивая пакости его девушкам, Оле даже представлять не захотелось. Это невозможно. Нет. В таком варианте любовь ей тоже не нравилась. Хотелось только взаимной.
– А как-то по-другому разве не может всё разрешиться? – неуверенно спросила она Гликерию.
– Как? – удивилась та.
– Подождать, пока он одумается и вернётся… – неуверенно проговорила Оля.
– То есть подождать, пока в его печальном расколотом сердце, – Гликерия изобразила пальцами кавычки, – не пройдёт любовь ко мне?
– Наверное…
– А ты что, думаешь, это у него и правда любовь?
– Да я-то откуда знаю?! – крикнула Оля и яростно взмахнула руками.
Гликерия села на песок.
– Одна настоящая любовь так быстро сменилась на другую? – не глядя на Олю, хмыкнула она.
Оля дёрнула плечом.
– Хотя, если ты помнишь, – жёстко продолжала Гликерия, – он сказал, что к тебе любовь была не настоящая, а тренировочная.
А Гликерия оказалась беспощадной. Она будто раскатывала Олино чувство шипованными шинами.
– Скажи, вот ты бы… – падая на холодный песок рядом с Гликерией и с надеждой глядя ей в глаза, спросила Оля, – как поступила на моём месте?
– Если бы у меня оказался такой предатель? – Глаза Гликерии сузились. – Я бы ему не поверила. Не простила. И не поняла. Но есть великодушные люди. Они прощают и дают шанс. Они молодцы, они добрее. И, наверное, правы. Да и финалы их любовных историй наверняка все с хеппи-эндами… Но я уверена: предавший один раз не остановится уже никогда. Так что, как быть, не знаю…
Оля кивнула, соглашаясь. Слезинка выкатилась из её глаза, скользнула на нос и капнула с его кончика. По щекам пробежали ещё несколько.
Гликерия вскочила на ноги и потянула Олю за локоть.
– Глупо говорить «не плачь», – сказала она, – ты плачь, конечно. Вот ведь… Я такого от него не ожидала. Вот и нагулялись мы с вами…
…Девочки пошли вдоль кромки воды. Волны зализывали следы, что оставались на песке. Одна волна, вторая – и вот на гладкой поверхности не оставалось ни ямочки, ни борозды от колёс скутера. Если бы, думала Оля, в человеческой душе так быстро и бесследно затягивались раны…
Вспоминая Сашку и его слова, Оля снова и снова принималась плакать. И, глядя на пустыннейший унылый пейзаж, вдруг поняла, что её тоска и горе как будто растворяются в общей тоске, сливаются с ней и… слабеют, пропадают. Да, Оля не знала, как поступит с непостоянным Сашкой, посыпавшиеся звонки которого сейчас игнорировала. Но она чувствовала, что со всем справится. Оле казалось, что вот сейчас, упав и ударившись о дно пропасти горя и несчастья, она устремилась вверх. Выживем, да, выживем! – весёлой песней играло у неё в голове. А Сашка – дурак! Дурак, дурак, дурак!
Но – ну его! Ну его! Пока что…
У Гликерии-то тоже проблема! Да ещё какая…
– Они тебя замучают, – вздохнув, проговорила Оля. – Затаскают на всякие разборы поведения, запозорят. А учителя подхватят это и тоже житья не дадут. Были у нас такие случаи. В основном все сдаются – и до конца учёбы сидят тише воды, ниже травы, только чтобы не выперли. Один мальчишка в другую школу перевёлся. А ещё одна девчонка…
– Я не сдамся, – перебила её Гликерия. – Не позволю им вмешиваться в мою жизнь. Знаешь, я ведь не очень умею ладить с людьми. А они агрессивны и беспощадны – если хоть чуть-чуть затронуть их интересы. Лучшее средство для выживания среди них – это быстрый и смелый ум. Но ещё важнее – острый язык. Те, кто привык нападать на всяких непохожих и необычных, хорошо понимают только силу и хлёсткое слово. На которое или не успевают, или не могут возразить.
Оля подумала, что Гликерия, конечно, права. Но разве у самой Гликерии всегда получается защищать себя?
– Знаешь, сколько раз я проигрывала? – как будто отвечая на её вопрос, проговорила Гликерия. – Сколько раз они «делали» меня – и морально, и даже физически?
– Били?!
– Ну да… Считай, что я слишком гордая, но вот об этом рассказывать я не буду, – нахмурилась Гликерия. – Сильные не боятся рассказывать о своих поражениях. А я не считаю себя сильной… Я знаю, какая жизнь ждёт тех, кого «сломали» и убедили влиться в общую биомассу. Я видела, как мучаются вечно проигрывающие, но несломленные. Которым и жить не удаётся так, как они хотят, но и сдаться они не имеют права. Вот и бьются… У меня умирали друзья. И выживали – те, которые сумели противопоставить тому миру, который им не нравится, что-то своё. Отходили в сторону. Вот про это, если хочешь, я как-нибудь расскажу…
– Да, да!
Гликерия прикрыла глаза, махнула головой и продолжала с жаром:
– Я знаю, ты сейчас скажешь, что не все люди плохие и не все собираются плохо ко мне относиться.
Оля именно это и хотела сказать, а потому улыбнулась. Но Гликерия не улыбалась. То, что она говорила, было для неё очень важно. Оля даже обрадовалась – ну вот хоть что-то Гликерия о себе расскажет.
– Моя мама тоже говорит, что хороших людей больше, только они реже встречаются. Понимаешь, если умеешь комфортно существовать среди людей: не давать себя в обиду и не обижать никого – твоё счастье, а если не умеешь – то и не связывайся. Не общайся в смысле. Я не умею. Поэтому особо и не общаюсь, если ты заметила.
Оля закивала.
– Язык у меня не острый и ум не быстрый. Я стараюсь изо всех сил. Держусь такой надменной и неприступной, а на самом деле знаешь, как меня колбасит после общения с каким-нибудь Костиком. Которому нельзя – ну просто никак нельзя поддаваться!