– Не истери, – рявкнул в трубку отец, – у меня и так нервы уже на пределе. Вот где мамин характер вылезает! В общем, перезвонишь, когда успокоишься. Все, отключаюсь.
В трубке зазвучали частые гудки…
Девочка посмотрела на телефон и выключила его.
Все напрасно. Все в ее жизни было напрасно…
* * *Таня сидела на качелях на детской площадке, пила из металлической банки мерзкий сладковатый коктейль и курила сигарету за сигаретой. Вообще-то она не курила. Обычно. Но не сегодня. Сегодня без этого было нельзя. В это солнечное лето на ее жизнь опустилась глубокая ночная тень.
Скрипели качели. В песочнице возились дети, и оттуда то и дело доносился веселый смех.
А Таня сидела и курила. От табака ее слегка мутило, а голова плыла… плыла куда-то…
Над головой было голубое-голубое небо. Кто-то (Таня не помнила, кто именно) говорил что-то про небо над головой и нравственный закон в сердцах людей. Похоже, существует только первое. Остальное – миф, приятное заблуждение, сказка, которой взрослые пытаются обмануть неразумных детей.
– Ай-ай-ай! Такая молодая, а уже курит. Девочка, что с тобой в старости-то будет?
Пожилая толстая тетка с какой-то невообразимой, словно птичье гнездо, прической укоризненно покачала головой.
Таня бездумно кивнула ей и снова углубилась в свои невеселые мысли.
Прошло еще какое-то время. Кто-то ей что-то говорил, но она не слышала.
– Эй, девочка, ты что, наркотой балуешься? Смотри, совсем крышу сорвало, – потряс ее за плечо какой-то усатый мужик.
Это просто мода какая-то – считать, что она употребляет наркотики. А если у человека горе? Если у него на душе будто кошки нагадили?!
Таня задумчиво встала, отряхнулась, с отвращением затушила недокуренную сигарету и пошла к своему подъезду. Все равно больше идти некуда.
Она чисто машинально, скорее потому, что ей стало неприятно самой, чем опасаясь выволочки от мамы, купила в киоске на последние деньги жвачку и сунула ее в рот.
Девочка почти не чувствовала широко разрекламированный вкус мятной свежести, просто монотонно жевала, сжимая и разжимая челюсти, и думала, что жизнь ее вдруг стала похожа на эту жвачку. Липкую, лишенную всякого вкуса. Неужели это и есть взросление?
Мать и отчим по-прежнему сидели на кухне и что-то оживленно обсуждали. При появлении Тани они вдруг замолчали.
Геннадий Сергеевич встал, на минуту сжал пальцы Таниной мамы и молча удалился в комнату.
– Таня, извини меня, – окликнула девочку мама. – Я вовсе не хотела сказать… Пойми, я… то есть мы очень беспокоимся за тебя… Зайди ко мне на минутку.
Таня нехотя сбросила кроссовки и подошла, так и представляя, какой аромат от нее сейчас должен исходить.
Мама и вправду немного поморщилась, но ничего не сказала, а, напротив, серьезно посмотрев на Таню, указала ей на стул напротив себя.
– Как я понимаю, эта Марина много значит для тебя? – неожиданно спросила она.
– Да. – Таня серьезно кивнула. – Она научила меня делать кукол…
– Ну что же. Опухоль – заболевание серьезное. У Геннадия Сергеевича мама умерла от рака. Ты не знала?
Таня молча покачала головой: откуда ей знать.
– Так вот, – продолжила мама. – Мы серьезно поговорили с ним и решили помочь твоей Марине. Ее куда кладут? На Каширку? Наверняка понадобится, чтобы кто-нибудь дежурил возле нее. И вообще человеку в таком положении нельзя оставаться одному. Он должен чувствовать себя нужным.
– И вы… вы действительно поможете Марине? – Таня не решалась поднять глаза на мать. – И он, – девочка кивнула в сторону комнаты, – тоже?
– Это Геннадий Сергеевич первый предложил ей помочь. У него мать от рака умерла, и он к этому очень серьезно относится. Он вообще добрый. Знаешь, как мне легко с ним после твоего отца? Твоему отцу было не до того, чтобы, скажем, вынести мусор или сходить в магазин за продуктами, – он великий журналист, искрометный писатель, ему не до таких мелочей! А Геннадий Сергеевич ни за что не допустит, чтобы я тяжелую сумку сама тащила. Твой отец смеялся и называл меня литератором с поварешкой, а Геннадий Сергеевич на цыпочках ходит, когда я работаю. Да, он смешной и немного нелепый, но это не главное. Главное – что он добрый и действительно любит меня. Знаешь, Таня до чего же приятно, когда тебя берегут и любят!
Таня слушала ее, и в душе у нее словно что-то переворачивалось… Или это переворачивалось в животе, который буквально сводило от голода, а на кухне опять витал дразнящий запах сдобы. В желудке предательски забурчало.
– Ой, Таня, – всплеснула руками мама, – ты же ничего не ела сегодня! Тебе что приготовить?
– А чем это так вкусно пахнет? – спросила девочка, невольно сглатывая слюну.
– Пирог. Яблочный с ревенем и корицей. Ты же печености не любишь?
– Люблю, – тихим голосом сказала Таня. – Только никому не рассказывай, ладно?..
– Ну конечно! – Мама засмеялась, вскочила и суетливо выставила на стол большую круглую тарелку с румяным круглым пирогом. – Давай ешь скорее! – Она отрезала большой кусок, положила дочери на тарелку, а еще налила полную чашку молока. – Только ты, пожалуйста, так в больнице организуй, – сказала она чуть попозже, наблюдая, как Таня ест, – чтобы мы с Николаем в разное время больную навещали. Нет у меня пока сил с ним встречаться…
– А он и не придет, – ответила Таня и отпила большой глоток из кружки.
* * *Следующая неделя показалась Тане самой тяжелой в ее жизни.
После операции Марина была очень слаба. Она лежала на кровати в небольшой больничной палате. Щеки ее совсем запали, вокруг глаз лежали густые темные тени.
– Мне больно, – жаловалась она. – Попроси для меня еще обезболивающего.
А еще, когда с ней была только Таня, она тихо спрашивала ее про Ника.
Отец так и не позвонил.
– Его отправили в срочную командировку, – на ходу придумывала Таня. – Он не хотел ехать, но пришлось. Знаешь же, как нелегка судьба журналиста.
Марина молча кивала, а на следующий день снова спрашивала о нем.
Сидя в жаркой, нагретой солнцем, похожей на огромный аквариум, больничной палате, Таня иногда думала, что время обходит их стороной. День казался ей бесконечным. Но нет, стрелка все-таки иногда двигалась.
Таня стояла у раскрытой балконной двери и думала, что отсюда, с седьмого этажа Онкологического центра на Каширке, рукой подать до неба. И небо будто давило на ее узкие плечи всей своей тяжестью. Если бы не мама, Геннадий Сергеевич и Михаил, она бы точно не справилась с этой ношей.
Марина сначала смущалась, каждый раз сурово замыкаясь при появлении Таниной мамы. Но та будто не замечала этого. Бодрым, деловитым голосом спрашивала больную о здоровье и, рассказывая последние новости, выгружала из огромной сумки, которую всегда тащил за ней Геннадий Сергеевич, приготовленные самолично деликатесы, от которых по палате шел такой аппетитный запах, что не выдерживала и соблазнялась попробовать что-нибудь даже Марина.
Таня была очень благодарна маме. Она и не думала, что ее мама может быть такой… деликатной?..
И Марина вскоре привыкла к ней, стала отвечать легче, настороженность мало-помалу исчезала из ее взгляда, хотя, глядя на то, как крутится вокруг мамы Геннадий Сергеевич, она иногда вдруг снова мрачнела.
Михаил появлялся в палате нечасто, однако однажды даже дежурил у Марины целую ночь, несмотря на то что был по уши занят учебой. Тане казалось, что он тоже сильно изменился за последние дни.
Они почти не виделись – он постоянно спешил по каким-то делам, а расспрашивать его Таня считала неуместным. Захочет – скажет сам.
– Я хотела, если ты не против, поговорить о Мише, – немного нерешительно произнесла как-то Марина.
– Да? – отозвалась Таня, придвигая стул к ее кровати.
Она только что вошла в палату, и от нее так и веяло свежим ветром и солнечным настроением.
Марина чувствовала себя сейчас получше. Ей недавно поставили капельницу с сильным обезболивающим, и Таня с грустью смотрела на ее худую руку, лежащую поверх одеяла, на сгибе которой пластырем была закреплена игла, через которую в кровь вводился целебный раствор.
– Миша – он и вправду очень красивый мальчик, – продолжала Марина. – Он даже немного похож на Ника…
Таня удивилась: она не находила, что между ее темноволосым отцом и белокурым Мишей можно обнаружить хоть какое-то сходство. Наверное, Марине просто хочется видеть Ника буквально в каждом…
– Знаешь, Таня, они оба эгоисты…
– Погоди, – прервала ее девочка. – Ты не права. Миша – не такой. Я сама видела, как он спас котенка… И подавал нищим…
Марина слабо улыбнулась.
– Это все не то, Танечка, – сказала она. – Это – наносное. И знаешь, ты права, он какой-то очень правильный. Ангельский, что ли… И холодный. А Ник – он более живой, искренний…
Обида острой иглой кольнула Таню.
Да как Марина может сравнивать ее отца и Мишу! Миша никогда не поступил бы с ней так, как отец поступил с самой Мариной!
…Или поступил бы?
– Твоя кукла – ангел – вышла похожей, – снова заговорила больная. – Сколько я ни смотрела на Мишу, я не заметила на его лице чего-то такого, что бывает присуще живым. Он очень вежливый, спокойный мальчик. Но, когда он глядит на меня, мне иногда вдруг становится страшно. Я вижу в его глазах эдакую космическую пустоту. Ни страха, ни сочувствия, ни удивления. Когда он дежурил у меня, можно было подумать, что его вообще нет. Тишина, и только иногда – шорох перелистываемых страниц… Будто он – человек-невидимка…
– Хватит! – Таня резко поднялась со стула, и он с грохотом упал на кафельный пол. – Давай поговорим о чем-нибудь другом… Как ты себя сегодня чувствуешь? Поспала ночью?
– Как хочешь, – прошептала Марина и закрыла глаза.
А Таня, повернувшись лицом к окну, смотрела на чуть покачивающиеся под легким ветерком деревья. И не думала. Ни о чем.
Дни шли за днями. Почти ничего не менялось, только Марина все сильней и сильней впадала в депрессию.
Однажды ей было особенно плохо. Она проплакала всю ночь, а наутро отказалась съесть хотя бы кусочек. Даже появление Таниной мамы с ароматными вкусностями не оказало обычного целебного воздействия.
День был хмурым. С самого утра небо над Центром было плотно запеленато облаками. На балкон шлепались толстые голуби, почему-то совсем не похожие на ангелов небесных…
К полудню облака разошлись, стало жарко. Жара все набирала обороты, и в какой-то момент Таня почувствовала, что больше не может, что она задыхается и если не вдохнет сейчас же хоть немного воздуха, то непременно умрет.
– Иди домой, – предложила мама, заметив ее состояние. – А мы с Мариночкой тут поболтаем.
Мариночка молча смотрела в потолок, крепко сжав сухие, растрескавшиеся губы, но Таня действительно уже не могла находиться в больнице.
Она собралась, вышла во двор, постояла немного, жадно вдыхая свежий воздух.
И тут в голову ее пришла мысль, показавшаяся в тот момент удивительно привлекательной.
Почему она так легко отказалась от борьбы? Почему не настояла на встрече с отцом? Ник действительно озабочен своими проблемами, он и не представляет, как тяжело сейчас Марине. Надо просто ему это объяснить – и все.
Обрадовавшись принятому решению, Таня быстро дошла до метро, села в него и поехала на станцию, где стоял дом ее отца.
От метро до него было несколько автобусных остановок, и девочка решила пройти их пешком.
Она шла по раскаленному тротуару, смотрела на пыльную листву одиноких, словно старые искалеченные солдаты, деревьев и думала о том, как Москве сейчас нужен дождь. Хороший такой дождь – с грозой. Чтобы сверкала молния, торжествующе гремел гром, а льющаяся с небес вода, смывая всю грязь и скверну, широкими потоками неслась по усталым улицам города. Чтобы можно было петь и танцевать под дождем – и пускай какой-нибудь Торин считает ее сумасшедшей! Ей самой так нужен этот дождь!
Таня подняла голову к небу. Ну, разумеется, как назло, ни единого облачка. Нет ничего хуже жаркого лета в душной и пыльной Москве. Так невольно и Серому позавидуешь…
С такими мыслями она подошла к отцовскому дому. Оставалось только обойти его, чтобы оказаться перед подъездами. И тут девочка увидела нечто, заставившее ее оцепенеть.
За домом, в тихом, безлюдном месте, было припарковано несколько машин. Среди них – красный отцовский «Пежо».
И вот теперь спиной к ней, перед этим самым «Пежо» стоял высокий статный молодой человек, одетый в белую футболку, на которой золотом были нарисованы ангельские крылья, и деловито, с помощью баллончика с белой краской писал на боку машины слово «убийца».
Он настолько был увлечен своим делом, что не заметил Таниного присутствия у себя за спиной.
* * *Вместо того чтобы идти домой, Таня поехала к заброшенному зданию на окраине города. Там, стоя на самой верхней площадке, у края, и подставляя лицо ветерку – как же хорошо, что хоть здесь есть ветер! – она немного успокоилась и набрала отцовский номер.
– Это ты? – холодно бросил он в трубку. – Ну, что опять случилось?
– А ты не хочешь ничего спросить про Марину? – перешла в наступление Таня.
– Таня, опять ты про то же! – Она так и представила его на другом конце провода – такого холеного, уверенного в себе мужчину… – Я же говорил тебе: у меня сейчас своих неприятностей хватает. Пожалуйста, не надоедай мне со всякой ерундой. Только представь: какой-то мерзавец испортил сегодня мою машину!
– Представляю, – ответила Таня, и вправду прекрасно представляющая эту картину. – Извини, что побеспокоила.
– Да погоди, не горячись так, – окликнул ее отец, – ну что ты уперлась. Тебе что, эта Марина дороже всех?
– Может быть. Прости, папа, больше не буду тебе надоедать.
И она повесила трубку.
Когда Таня вернулась домой и вошла в свою комнату, взгляд ее сразу же обратился к белокрылому ангелу.
Кукла, которая так и не сказала своего имени, но которую звали Михаилом – ангелом милости и раскаяния, – смотрела на нее по-прежнему словно издалека. Так равнодушно и отстраненно.
Тонкие черты пластикового лица были холодны, безжизненны и почти нечеловечески красивы.
«Если ты хотела добиться чего-то подобного», – сказала тогда Марина.
А еще она сказала, что куклы – как люди, только лучше, и они всегда остаются с нами. До тех пор, пока мы сами не откажемся от них.
Тихо ступая по ковру, ощущая босыми ногами его мягкость и ласку, Таня приблизилась к кукле.
Кукла и девочка – ну чем не идеальная пара?! Он никогда не оставит ее. Она будет хранить ему верность. А весь мир за окном их маленького кукольного домика превратится в пыль – в сон, в мираж, в цветное кино.
Девочка осторожно, словно он был выточен из тонкого хрупкого льда, взяла ангела в руки и закружилась с ним в вальсе по комнате. Совсем как в том сне про бал.
Так они и танцевали под неслышную музыку – девочка и белокрылый ангел, милость господня, угасшая звезда.
Вдруг из крыла ангела упало перо и закружилось в воздухе, медленно опускаясь на ковер, будто танцуя свой собственный вальс.
И девочка, тоже кружась, отщипнула еще одно перышко, а потом – еще одно и еще… Словно снег, закружились по комнате белоснежные перья из ангельских крыл.
Будто в комнату к Тане нежданно-непрошенно пришла вдруг зима. Удивительная зима, когда у всех кругом лето.
Но и этот снегопад утих и прошел, и теперь перья лежали на ковре, словно умершие листья.
Таня взглянула на ангела. Вместо крыльев у него за спиной поднимались лишь пустые проволочные каркасы. Ей показалось, что ангел в ответ глядит на нее недоуменно и обиженно, и от этого ее вдруг пронзила такая острая нежность, что девочка крепко-накрепко прижала куклу к груди, а на глазах ее показались слезы.
Не может быть! Она – волчица – плачет от нежности и умиления! Не может быть…
– Таня! – В комнату заглянула мама, и девочка отвернулась, чтобы та не заметила ее слез. – Что это у тебя? Ты что, подушку распотрошила?
– Понимаешь, мама, ангелы всегда линяют к лету, – ответила Таня и громко засмеялась.