И он покачал головой, порицая свое поведение.
— Но самое важное знаешь что?
Он повернулся к Тоне:
— Дети ни в чем не виноваты.
На каждое слово Нильс ударяет пальцем Тоню по коленке, словно вколачивает в нее эту истину: дети-ни-в-чем-не-виноваты.
— В чем не виноваты? — спрашивает Тоня едва слышно.
— Ни в чем. Все глупости взрослые делают сами.
Нильс говорит с железной уверенностью в своей правоте.
Они сидят и долго молчат. Вокруг вопят чайки, о пристань бьются волны.
— И этого Гунвальд так никогда и не уразумел своей большой лохматой головой, — напоследок бубнит Нильс. — Хейди была тогда еще ребенком.
— Но она же согласилась уехать, — опять вспоминает Тоня, еще тише.
— А что ей было делать? — спрашивает Нильс. — У Хейди был талант к скрипке. Она могла дать отцу в этом деле сто очков форы. Как только Анна Циммерман поняла это, она решила забрать Хейди в Германию, чтобы та училась музыке по-настоящему. Ты вот лучше спроси Гунвальда, позвонил ли он хоть раз дочке, когда она уехала? Или, может, он написал ей хоть одно письмо? Или хоть раз навестил? Спроси Гунвальда об этом, Тоня.
Тоня съеживается еще больше.
— Спроси, спроси, — бормочет Нильс.
Тоня вспоминает историю о том, как Гунвальд запустил в стену стулом только потому, что дядя спросил, вернется ли Хейди когда-нибудь.
— Ох, наговорил я лишнего, — шепелявит Нильс. — Теперь уж будь добренька, проводи меня домой, не то моя ненаглядная Анна даст мне по башке скалкой, — мямлит Нильс и озабоченно трет голову, сплевывая табак.
Доставив Нильса к социальным домам, Тоня в глубокой задумчивости бредет через деревню к себе в Глиммердал. Ноги у нее заплетаются.
От размышлений ее отвлекает окрик Тео. Он стоит перед своей парикмахерской и курит.
— Разве ты не бросил курить? — спрашивает Тоня.
— Бросил, — отвечает Тео. — Но щенки Метиссы меня доконали. Это всё Юнов бастард, он виноват, что они такие страшненькие, — почти кричит он. — А теперь подросли и всюду лезут.
У Тони в голове нет места для еще одной проблемы, тем более для проблемы с собаками. Но Тео уже тащит ее внутрь парикмахерской.
— Вон, полюбуйся!
Хейди долго молчит, прежде чем ответить.
— Гунвальд никогда не звал меня к себе, — говорит она.
Тоня тихо выпрямляется на диване и смотрит на Хейди большими распахнутыми глазами.