Это не просто — взять и позвонить человеку, если ты не звонил ему тридцать лет. Тоня это понимает.
Это трудно, неприятно, невозможно. Но Гунвальд должен.
Гунвальд мечется по кухне, как лось в клетке. Рука то ерошит волосы, то трет грудь, то рубит воздух. Он не может. Это немыслимо. Он чувствует, что сейчас у него будет инфаркт, объясняет он.
— Если ты подождешь еще тридцать лет, лучше не станет, — сурово откликается Тоня-Грохотоня.
Но Гунвальд вышел из берегов и бушует.
— Хейди не хочет, чтобы ее нашли. Ты сама слышала, что Сигурд сказал! — кричит он.
Гроза Глиммердала топочет ногами — так, что портреты Гунвальдова дедушки и красавицы Маделены Катрины Бенедикты падают на диван.
— Хейди всю жизнь ждет, что ты ей позвонишь! Ты ей папа, черт возьми!
Тогда Гунвальд сдается и берет трубку.
Тоня не подозревала, что Гунвальд может так дрожать. Она сидит рядом с ним на диване и держит его за свободную руку, пока он набирает номер на старом большом телефоне. Раздается гудок. Ни Гунвальд, ни Тоня не дышат. Второй гудок. Тоня сглатывает, Гунвальд немного шевелится. Третий гудок, и на том конце прорезывается звук.
— Алло! — снимает трубку Хейди.
Тело Гунвальда застывает как вилка.
— Алло! Кто это? — спрашивает Хейди.
Тоня толкает Гунвальда в бок и смотрит на него в упор. Он открывает рот, но не издает ни звука.
— Гунвальд! — шепчет Тоня в отчаянии и трясет его.
Он открывает и закрывает рот три раза. А потом роняет трубку на рычаг.