потусоваться с тобой, потому что сомневаюсь в себе или хотел присоединиться. У меня нет
никаких сомнений в том, кто я. Ты мне действительно нравишься, но я здесь не для того чтобы
обратиться в веру.
Ветер свистит за окном на улице – так близко у окна прохладно – а внутри, он изучает
меня, без эмоций.
– Не думаю, что ты хочешь присоединиться, – его лицо розовеет. От холода. От холода.
Это не из– за тебя, Таннер. – Я и не думал, что из– за этого ты… – он качает головой. – Не
беспокойся. Я не стану пытаться уговорить тебя вступать в церковь. Только не после того, о чем
ты поделился со мной.
Мой голос непривычно робкий:
– Ты же не расскажешь никому?
– Конечно, нет, – его мгновенный ответ. Он пристально вглядывается в пол, работая
челюстью над чем– то нечитаемым для меня. Наконец, он копается в своем кармане. – Я…вот.
Почти импульсивно он вручает мне небольшой клочок бумаги. Он теплый, как будто был
зажат в его руке.
Я раскатываю его, уставившись на десять цифр внутри. Номер его телефона.
Он, должно быть, написал его заранее, возможно, до того, как ушел из дома, пихнув его в
свой карман, чтобы принести мне.
Понимает ли он, что это сравни вручить мне гранату? Я могу разорвать все этим, и в
частности его телефон. Я очень много пишу смс– ок, но господи – то, что у меня возникает
желание отслеживать его движения, когда он в классе, кажется одержимостью дьявола. Понимать,
что я могу дотянуться до него в любое время – пытка.
– Я не… – он начинает, а затем смотрит мимо меня. – Ты можешь позвонить мне или
написать. По любому поводу. Когда угодно. Чтобы встретиться и обсудить твой аутлайн, если
тебе потребуется.
В груди болезненно сжимается.
– Да, конечно, – зажмуриваюсь. Такое ощущение, что он вот– вот сорвется, и от
необходимости ответных слов все мои внутренности сжимаются. – Спасибо.
Он встает.
– Не за что. В любое время.
– Себастиан?
– Да?
Наши взгляды встречаются, и я не могу поверить в то, что собираюсь сказать:
– Я определенно хочу встретиться снова.
Его щеки вспыхивают цветом. Он правильно перевел это в своей голове? И что я сам
сказал? Он знает, что мне нравятся парни, поэтому должен понимать, что я говорю не только о
книге. Себастиан изучает мое лицо, порхая ото лба, к моему рту, подбородку, к моим глазам, и
снова к губам, перед тем как совсем отвести взгляд.
– Мне, наверное, пора.
Я – клубок колючей проволоки; какофония голосов, выкрикивающих в моей голове
инструкции.
Поясни, что ты имел ввиду только учебу!
Спроси о книге!
Извинись!
Повышай ставки и признайся ему в своих чувствах!
Но я только киваю, рассматривая его напряженную улыбу, как он убегает к лестнице и
исчезает за поворотом начищенного до блеска дубового покрытия.
Возвращаюсь к своему ноутбуку, открываю пустой документ и выливаю все это на
страницу.
Глава 6.
«Это мой номер»
«Кстати, это Таненр»
«Эм, то есть Таннер»
«Не могу поверить, что только что опечатался в собственном имени»
«Хаха! Я именно так и запишу твой контакт»
«От Себатсиана»
«(Заметил, что я сделал)»
Я ухмыляюсь в телефон следующие двадцать минут, перечитывая нашу переписку снова и
снова. Телефон прилип к моей ладони; я уверен, что родителям интересно, чем я занимаюсь – могу
сказать это по их обеспокоенным взглядам за обеденным столом.
– Убери телефон, Тан, – просит папа.
Я укладываю его «лицом» вниз на стол.
– Простите.
– С кем ты переписываешься? – спрашивает мама.
Я понимаю, что им не понравится это, но не собираюсь лгать.
– С Себастианом.
Они обмениваются взглядами через весь стол.
– Наставником? – подтверждает мама.
– Можешь перечитать, – протягиваю ей телефон. – Ты все равно сможет это сделать, так
ведь?
Она неохотно принимает его, как будто ожидает увидеть намного больше, чем хочет. Ее
лицо смягчается, когда она читает эти безобидные слова.
– Очень мило, но, Таннер… – она позволяет последней части сойти на нет и смотрит на
папу для поддержки. Возможно, она не совсем уверена в том, насколько авторитетно будет
выглядеть, пока на ней радужный фартук «ГОРДОСТИ».
Папа тянется за телефоном, и его лицо тоже смягчается, пока он читает, но затем его
взгляд мрачнеет.
– Вы встречаетесь?
Хейли фыркает.
– Нет, – отвечаю я, не обращая на нее внимания. – Господи, ребят. Мы вместе работаем
над проектом.
Стол погружается в раздражающе– скептическое молчание.
Мама не выдерживает.
– Он знает о тебе?
– О том, что я превращаюсь в тролля после заката? – качаю головой. – Не думаю.
– Таннер, – мягко произносит она. – Ты знаешь, о чем я.
Знаю. К сожалению.
– Умоляю, успокойтесь. Не похоже, что у меня есть хвост.
– Милый, – начинает мама напугано. – Ты намеренно недопонимаешь…
Мой телефон жужжит перед отцом. Он поднимает его.
– Снова Себастиан.
Протягиваю руку.
– Пожалуйста?
Он возвращает его мне, нахмурившись.
«Меня не будет на занятиях на этой неделе»
«Просто хотел, чтобы ты знал»
Грудь будто раскалывается, линия разрыва расходится посередине и борется с сияющим
солнцем, которое расцветает у меня внутри, потому что Себастиан решил меня предупредить.
«Все в порядке?»
«Да. Мне просто нужно съездить в Нью– Йорк»
«Мы делаем это? Теперь мы непринужденно переписываемся?
«Ой, представь себе»
«Хаха! Уверен, что буду постоянно казаться растерянным»
«Когда ты уезжаешь?»
Мама громко вздыхает.
– Таннер, ради всего святого, пожалуйста, прекращай переписываться за столом.
Я бормочу извинения под нос и встаю, убираю телефон «лицом» вверх на кухонный
островок и возвращаюсь на свое место. Оба моих родителя молчат угрюмо и агрессивно, и я
бросаю взгляд на свою сестру, понимая, что она сейчас проживает самый лучший момент в своей
жизни, наблюдая, как на меня надвигаются неприятности первый раз в жизни.
На фоне царапания тарелок и звука, перестукивающегося льда в стакане с водой, хмурая
осведомленность кружит над столом, и как результат чувство неловкости стягивает мой желудок.
Мои родители знают, что я влюблялся в парней раньше, но никогда не было подобного положения
дел. Теперь же есть парень с именем и номером телефона. Мы так классно относимся к этому, но
я понимаю сейчас, сидя за тихим обеденным столом, что присутствуют слои их одобрения.
Возможно, для них проще так к лассно относиться к этому, когда они только и твердят мне, что
мне не разрешается встречаться ни с одним парнем из Прово. Мне можно будет влюбляться в
парней только после выпуска и с тем, кого мои родители выберут из допустимого круга
интеллигентных, прогрессивных мужчин не– мормонов?
Папа откашливается, признак того, что он подбирает слова, и мы все смотрим на него,
надеясь, что он выровняет этот самолет вовремя. Я жду, что он скажет что– нибудь о «слоне в
комнате», но вместо этого он останавливается в безопасной зоне:
– Расскажите нам о своей учебе.
Хейли начинает перечислять несправедливости десятого класса, как ей приходится
сгибаться из– за шкафчика в нижнем ряду, как отвратительно пахнет в женской раздевалке, и как
ее бесят на глобальном уровне парни. Наши родители терпеливо улыбаются, прежде чем
сосредоточиться на том, что их действительно волнует: мама убеждается, что Хейли хорошая
подруга. А папу в основном волнует, чтобы она надрывала свою задницу за учебой. Я в пол уха
оцениваю ее хвастливый ответ по химии. Когда мой телефон находится в десяти метрах от меня,
это означает, что 90 процентов моего мозга сосредоточено на том, ответил ли Себастиан и смогу
ли я увидеть его перед отъездом.
Я чувствую нервозность.
К справедливости сказать, что прием еды – это своеобразное событие. Папа родом из
огромной семьи, состоящей из женщин, главным удовольствием в жизни которых забота о своих
мужьях и детях. Хотя так же было и в мамином мормонском доме, но в семье папы все было
сосредоточено на еде. Женщины не просто готовили еду, они были поварами. Когда приезжает
Бабб, она заполняет нашу морозилку месячными запасом грудинки и запеканки, и делает
сдержанное, в большей степени хорошо– продуманное замечание о том, что ее внуки в основном
выживают на сэндвичах. Со временем она переросла свое разочарование из– за того, что папа не
женился на еврейке, но все равно борется с маминой рабочей занятостью и нашей вытекающей
зависимостью от бутербродов и еды в вакуумных упаковках.
Но несмотря на мамино антирелигиозное мировоззрение, она была воспитана в культуре,
где женщина обычно тоже выполняла роль домохозяйки. Ее отказ упаковывать каждый день наши
ланчи или не вступать в родительский комитет – боевой призыв всех феминисток.
Даже тетя Эмили иногда борется с чувством вины из– за невозможности чуть больше
сосредоточиться на ведении ее домашнего хозяйства. Поэтому мама пошла на компромисс,
позволяя Бабб научить ее приготовлению определенных блюд, и она старается приготовить
большую партию из них каждое воскресенье, чтобы мы питались всю неделю. И над этим
сомнительным мероприятием мы, как дети, во всяком случае, подшучиваем. Но папа это совсем
другая история: он придирчив в еде. Даже несмотря на то, что он считает себя либералом, какими
они являются, но все равно у него есть некоторые традиционные склонности. И жена, которая
готовит, – одна из них.
Мама наблюдает за тем, как ест папа, оценивая, как быстро он запихивает еду в
зависимости от качества. То есть, чем быстрее он ест, тем меньше ему нравится еда. Сегодня,
папа, кажется, едва жует, прежде чем проглотить.
Обычная мамина улыбка опускается уголками вниз.
Сосредоточенность на этой динамике помогает мне отвлечься, но только слегка.
Я оглядываюсь на телефон. Оставив его экраном вверх, я могу сказать, что только что был
звонок или сообщение: экран засветился. Я запихиваю суп с фрикадельками в себя, ошпаривая
рот, пока не вычищаю всю тарелку, и, извиняясь, встаю перед тем, как хоть кто– то из них
возразит.
– Таннер, – тихо ворчит папа.
– Домашка, – ополаскиваю за собой посуду, складывая ее в посудомоечную машину.
Он следит за тем, как я ухожу, одаривая меня понимающим взглядом за брошенное
единственное оправдание, которое он не оспаривает.
– Твоя очередь мыть вечером посуду, – кричит мне в след Хейли.
– Неа. Ты должна мне за то, что я убирался в ванной в прошлые выходные.
Ее взгляд доносит до меня образный «фак».
– Я тоже люблю тебя, ведьма.
Взбегая по лестнице наверх, я ныряю в свои сообщения.
Мое сердце сжимается, жестко и неистово. Он прислал мне пять штук.
Пять.
«Я уезжаю днем в среду»
«У меня встреча с редактором и издателем в четверг»
«Я еще не встречался со своим издателем. И должен признаться, что нервничаю»
«До меня только что дошло, что ты, наверное, сейчас за столом со своей семьей».
«Прости, Таннер»
Я отвечаю подрагивающими пальцами.
«Нет, не извиняйся, родители заставили меня убрать телефон подальше»
«Я так рад за тебя»
Набираю свою следующую мысль и потом – с затрудненными и частым дыханием –
быстро нажимаю на «отправить»:
«Надеюсь, у тебя будет замечательная поездка, но мне будет не хватать твоего присутствия
на занятиях»
Я целую минуту жду ответа.
Пять.
Десять.
Он – не дурак. Он знает, что я – би. Он должен понимать, что я влюблен в него.
Я отвлекаю себя, пролистывая Snapchat Отэм: ее ноги в тапочках. Раковина, забитая
посудой. Крупный план ее хмурого лица со словами «текущее настроение», написанными под
снимком. И в итоге, я закрываю соцсети и открываю ноутбук.
Мне нужно понять, с чем я имею дело. Проведя детство в Калифорнии, я знал, что мамина
семья – мормоны, и то, что она обычно говорила о них – что случалось в редкие моменты –
заставляло меня считать их каким– то странным религиозным культом. И только когда переехал
сюда и начал жить среди них, я отметил, что не знаю о них ничего, кроме стереотипов. Было
удивительным узнать, что несмотря на то, что другие христианские веры не согласны, но мормоны
все равно считают себя христианами. Так же большая часть их свободного времени тратится на
служение – помощь остальным. Но помимо этого они не употребляют кофе, не пьют алкоголь, не
ругаются и никаких сношений, все это кажется для меня туманным облаком секретов церкви.
Как обычно, Google поможет.
Несмотря на все мои шутки о христианской пижаме, оказывается храмовое белье не просто
скромная одежда, это физическое напоминание об их обязательствах перед Богом. К тому же,
слово «обязательство» повсюду. По сути, церковь, кажется, владеет своим собственным языком.
Иерархия в мормонской церкви исключительно мужская. Это одно из многого, куда мама
попала в точку: женщин обманывают. Конечно, они рожают детей – согласно церкви, это
неотъемлемая часть плана Божьего – и могу служить миссией, если выберут, но женщины имеют
не так уж и много власти в традиционном смысле. В том смысле, что они не могу занимать
должности или принимать решения, которые повлияют на официальную церковную политику.
Большую часть моих мыслей в последнее время – помимо Себастиана/храмового белья –
занимает единственная вещь, от которой у моей мамы закипает кровь: ужасная история церкви
СПД касательно геев.
Поскольку церковь и осуждает практику конверсионной терапии, но это вовсе не означает,
что ее не существует, или что не разрушены жизни многих и многих людей. Из крупиц, что я
собрал от своей мамы, здесь основная позиция: мормон открывается своей семье, которая
быстренько отсылает его туда, где его «излечат». Подобный род терапии заключается в
помещении человека в специализированное учреждение и электрошоковую терапию. Иногда
препараты или выработка условного рефлекса отвращения, что звучало нормально на словах, пока
я не узнал, что это означало использование наркотиков, чтобы вызвать у человека отвращение во
время просмотра однополой эротики. Интернет рассказывает мне, что более «безобидные» версии
включали в себя создание условий для позора, или преобразование в стереотипное мужское или
женское поведение, консультативная терапия, гипноз и нечто под названием исправление
оргазмического состояния, что – просто нет.
Когда тетя Эмили открылась двадцать восемь лет назад, ее родители предложили ей
выбор: конверсионная терапия или отлучение от церкви. Теперь же позиция Церкви Мормонов
насчет секс– меньшинств совершенно непонятна.
Судя по любому указанию церкви по данному вопросу можно найти, что единственный
секс, который возможен – между мужем и женой. Скука. Но что удивительно, церковь признает