― А котёнка будут звать как? ― поинтересовалась Машка.
Таня задумалась.
― Это девочка или мальчик-то?
― Да девочка, на мордочку посмотрите!
― Нашла куда смотреть, Арчевская, мальчик это!
― Да девочка!
― Это мальчик, ― сказал подошедший Назаров, улыбнувшись и поднимая котёнка за шкирку.
― Будет Майор, ― выпалила Таня первое, что пришло в голову.
― Как остроумно, ― снова скривился Калужный. ― Только попробуйте, повторяю, притащить его в училище. Мне ещё блохи там не нужны, вас хватает.
Назаров подмигнул им, стоя за спиной Калужного, и подошёл ближе. Девчонки потихоньку расползлись обратно, и они остались втроём: Валера, Назаров и Таня.
― Лейтенант Назаров, но, так как вас я никаким боком не касаюсь, можно Максим и на «ты», ― широко улыбнулся он. Таня не строила никаких иллюзий на свой счёт: улыбался он Валере. Та подняла на Таню такие жалобные и испуганные глаза, что Таня не могла не помочь.
― Очень приятно, ― любезно ответила она. ― Курсант Соловьёва… То есть Таня. Это Лера. Лера, ― обратилась она к сжавшейся Валере, ― не волнуйся так, с Мишей наверняка всё хорошо. Миша ― это её жених. Видите, очень переживает.
― Я… Да, вижу, ― болезненно и как-то принуждённо улыбнулся Назаров. ― Ладно, я… пойду к вашим парням.
― Спасибо, ― Валера положила голову на Танино плечо. ― Не знаю, как отвязалась бы от него. Хороший же парень, кстати.
― Ты к чему это?
― Присмотрись! ― Валера стукнула её по лбу. ― Так и хочешь старой девой помереть? Марк ей не нравится…
― Марк ― мой друг! ― возмутилась Таня.
― А этот парень новый, Дэн? Тоже?
― Да!
Валера обречённо вздохнула, закатив глаза.
― Ты неисправима.
Потекли бесконечные минуты, сливавшиеся в часы. Бомбёжек не было, но и из метро никого не выпускали: сообщения о полной безопасности снаружи ещё не поступало. Таню клонило в сон, сказывалось хроническое недосыпание, но Полина удобно устроилась на её руках и сопела, а будить ребёнка ей не хотелось.
― Я сейчас с ума сойду, ― пробормотала Машка, которая никак не могла удобно устроиться на своём вещмешке.
― Чтобы сойти с ума, надо его иметь, Широкова, ― Калужный презрительно глянул на неё, поджав губы.
Он ни разу не закрыл глаз. Таня не понимала, как он может не хотеть спать.
Тем временем полицейские начали разносить воду, и на станции появился врач, сопровождаемый двумя санитарами. Это был немолодой, но свежий и бодрый человек лет пятидесяти. Высокий, подтянутый, гладко обритый, он неторопливо ходил между людьми, спрашивая что-то и иногда останавливаясь, чтобы оказать какую-то помощь. На какое-то время Таня всё же закрыла глаза и открыла их от его голоса, к низкому, ласковому тембру которого уже привыкла.
― Маленькая фройляйн не боится? ― говорил врач с немецким акцентом, и лицо его почему-то показалось Тане знакомым. Добрые тёмные глаза смотрели прямо на неё.
― Нет, она заснула. С ней всё хорошо, я думаю, ― улыбнулась Таня, откидывая светлые завитки волос с Полининого лица.
― Я про вас, фройляйн, ― снова добро улыбнулся он. Таня смутилась.
― Я... нет. Всё хорошо, спасибо. У нас всех только ушибы и синяки, не больше. Но если вам не сложно, посмотрите, пожалуйста, вон ту девушку, ― она указала на Осипову, которая, устав после бесконечных рыданий, всё же уснула; но и во сне её щёки горели красным. ― Я думаю, у неё может быть температура.
― Я посмотрю фройляйн, когда она проснётся. А пока позвольте мне присесть с вами, Herzchen*. Я очень устал, ― и он опустился на плиты рядом.
― Ваше лицо кажется мне знакомым, ― улыбнулась Таня, чтобы хоть как-то отвлечься от невозможного и манящего сна.
― О, ― доктор важно поднял палец вверх, усмехнувшись. ― Здесь, в России, обо мне иногда говорят в новостях, но, впрочем, я того не заслуживаю. Иоахимм Лехнер. Я… Chefarzt…** Как же у вас это будет, никак не припомню.… Я заведую главным военным госпиталем здесь. И на досуге лечу людей.
― Вы главврач, я слышала и видела вас в новостях, правда, ― кивнула Таня. ― Очень приятно познакомиться с вами.
― Для меня честь познакомиться с такой храброй фройляйн, ― он шутливо поклонился.
Таня помолчала. Слов совсем не было, только усталость. Калужный сидел в той же позе, но глаза закрыл. Его жёсткое лицо не разгладилось, складки легли ещё глубже.
Бедный. Урод, кретин, больной на всю голову мудак ― но ей жаль его. Таня не знала, почему.
― Полуночная звезда падает, падает, падает, счастливая звезда падает, стоит лишь протянуть руку, ― тихонько запела Таня, гладя Полину по волосам. Эту старинную французскую песенку в детстве она часто пела Рите.
― Там, где-то за радугой, за радугой, за радугой, там, за прекрасной радугой, ты отыщешь свою судьбу…
― Ах, фройляйн, фройляйн, ― покачал головой Лехнер, оглядывая грязных, усталых, спящих девчонок. ― Что же делает с вами война.
Они шли обратно в серых, промозглых утренних сумерках. Шли и не узнавали свой город. Шли и плакали. Таня держалась, прижимая Майора к груди, но всё её напускное мужество рухнуло в одну секунду, едва она завидела разрушенное до основания здание ― дом Радугина. Дом, где двенадцать часов назад ещё была мама.
Серая толпа на улице пинала ногами чьё-то тело, возя его по асфальту.
― Не смотри, не смотри, ― Валера отвернула Таню прежде, чем ей стало плохо.
Ничего, кроме медчасти, в училище не разбомбили. На её месте красовалась огромная страшная воронка и обломки стен.
Спать им разрешили почти до девяти утра ― рекордный срок, но тем не менее проснулась она с головной болью, ощущая себя совершенно разбитой. Перед завтраком они сели смотреть новости: снова и снова показывались страшные кадры, наполненные свистом бомб, огнём и дымом, говорили о новой технологии американской взрывчатки, говорили, что русские инженеры, конечно, скоро переплюнут её. Она верила в это всей душой. Говорили, что самолёты действительно вылетели с базы Исо Илькояври недалеко от границы и что МИД России предстоит серьёзный разговор с официально сохраняющей нейтралитет Финляндией. Конечно, власти сделают всё необходимое для того, чтобы подобные случаи не повторились, но пока ничего нельзя гарантировать, так что всем гражданам нужно не терять бдительность. Рассказывали о лабораториях Джеймса Флэтчера, официального и главного поставщика оружия США, члена Конгресса и одного из советников министра обороны. В Петербурге погибло около шести тысяч человек.
Таня ненавидела Флэтчера. Таня ненавидела Америку.
В конце сказали что-то о возможном сотрудничестве с Францией, но она почти не слушала.
На завтраке она увиделась с Марком и Дэном: оба были усталыми и бледными, но оба шутили и, кажется, даже нашли общий язык между собой. Миша оказался, слава Богу, цел и невредим.
Абсолютно все курсанты, офицеры и сотрудники ПВВДКУ остались живы и здоровы, ― об этом объявил Звоныгин на внеочередном построении всего училища на плацу. Он отметил их собранность, похвалил даже, что было редкостью.
― Особо отмечаю старшего лейтенанта Калужного и лейтенанта Назарова, ― сказал Звоныгин. ― Второй курс оказался наиболее подготовленным к таким чрезвычайным ситуациям. Всем курсантам объявляется благодарность.
После обеда Таня встретила на улице Радугина, который, потрепав её по плечу, заявил с оптимизмом:
― Ну как ты после вчерашнего? Сильно испугались?
― Нормально, товарищ подполковник. Ничего.
― Это всё... Это всё пройдёт, Таня, рано или поздно. Когда-нибудь война кончится, и мы все выйдем на пенсию, ― задумчиво проговорил Радугин, а потом будто стряхнул с себя эту серьёзность и довольно оптимистично продолжил: ― Я знаю, Соловьёва, что ты, как примерный курсант, мечтаешь поработать на благо училища. Иди-ка помой полы в штаб. Я тоже как раз сейчас туда иду ― совещание.
И вместо личного времени, которое можно было бы потратить хоть на какое-то осмысление и обсуждение всего произошедшего, Таня, взяв ведро и тряпку, отправилась мыть кабинет Звоныгина.
Состоял он из двух комнат. Вторая представляла собой что-то вроде подсобки и была завалена всяким барахлом. Убрав ведро и тряпку именно туда, Таня принялась вытирать пыль на полках.
Она написала смс-ку Вере, спросила у неё про Сашин детский дом. Вера, слава богу, ответила, что всё хорошо — и она, и Сашенька целы. Захотела встретиться дня через два. Таня обещать не могла, но сказала, что постарается. От дяди Димы лично приехал Ригер, его помощник, и заявил, что всё нормально и сам дядя Дима приедет к ней на днях поговорить.
Очнулась Таня, уже глядя на пол круглыми от ужаса глазами. Она разбила вазу Звоныгина. Как она, блин, могла это сделать?! Что ж ей на хрупкие вещи-то так везёт?! Зачем их вообще ставить нужно? О господи, это же не просто косяк, как на кафедре тактики, это самый настоящий косячный косяк, залёт, причём очень, очень серьёзный!
В коридоре послышались шаги, и она, стараясь не думать о том, что делает, мгновенно собрала четыре крупных осколка, схватила их и заскочила в подсобку. Сейчас Звоныгин зайдёт, возьмёт что-нибудь и уйдёт. А даже если и не уйдёт, Таня постоит немного, а потом выйдет и скажет, что просто убиралась. А осколки выбросит потом.
Послышался звук открывающейся двери, и Таня прижалась к стенке.
― У нас очень большие проблемы, господа офицеры, ― заговорил Звоныгин серьёзно, и она схватилась за голову: угораздило же попасть так! ― Садитесь.
― Погибли практически все секретные документы, ― противный голос был похож на заместителя Звоныгина, полковника Семёнова.
― Дело даже не в этом. Если бы они бомбили наудачу, то, конечно, разбомбили бы штаб как основной потенциальный носитель любых документов. Но штаб цел, ― Звоныгин невесело усмехнулся, понизив голос.
Таня прислушалась, стараясь дышать тише.
― Кто-то узнал, что секретный архив перевезли в медчасть. Узнал и передал эту информацию.
― У нас крыса, ― протянул Семёнов.
― Но кто это может быть? Офицерский состав тщательно проверялся, я сам следил за этим, ― возразил Карпухин, заместитель Звоныгина по ВДП. ― Если только новые офицеры…
― Калужный, ты хочешь сказать? ― усмехнулся Звоныгин снова. ― Мутная с ним история, здесь не поспоришь.
― А Назаров?
― Нет, этот чистый, как лист бумаги. Всё досье налицо. А у Калужного в личном деле о-го-го какие пятна, ― пробормотал Семёнов.
― Но мне поручился за него полковник Самсонов. Мы воевали вместе, и я верю ему, как себе, ― возразил Звоныгин. ― Будем следить за ним внимательнее. Что вы думаете насчёт курсантов?
― Думаю, это практически исключено.
― Я согласен.
― Ну что же, ― протянул Звоныгин задумчиво. ― Не распространяйтесь на эту тему. Будем обращать внимание на Калужного.
Гладя Майора, который удобно расположился в огромной коробке, стоящей пока в кладовке, Таня думала, думала, думала… Что, если россказни Машки ― не бред? Что, если теория с американским шпионом не так абсурдна, как казалась в начале?
― Соловьёва, прячь кота, беги в кубрик, старлей поднимается, ― в кладовку влетела Бондарчук.
С некоторых пор у них завелась такая традиция: едва Калужный переступал порог общежития, дневальный первого этажа быстро звонил на пятый, и второй курс хоть как-то успевал привести себя в порядок.
Когда дверь её кубрика распахнулась, с треском ударившись о стену, Таня даже не удивилась: конечно, кого же ему мучить, как не её?
― Мне жаль отрывать тебя от твоих важнейших дел, Соловьёва, но, будь добра, прошествуй в мой кабинет, ― язвительно выплюнул он, будто именно она была виновата во всех смертных грехах. Тане страшно не хотелось оборачиваться, потому что она знала, что увидит. Снова столкнётся с взглядом Калужного, ледяным и презрительным, как порывы ветра за закрытым окном. И это не самое неприятное: ужасней всего то, что он снова не выслушает ни одного её слова. Скажет проваливать, или топать быстрее, или что-то ещё, и она снова почувствует на себе это ― его превосходство. Как грязь.
Поэтому она молча, с мрачным видом приговорённой к смерти, стараясь даже не глядеть на эту высокомерно широкую спину, пошла за ним на шестой, стоически игнорируя жалобные взгляды девчонок.
Но в кабинете сидел дядя Дима, и у Тани отлегло от сердца, потому что Калужный, ядовито сказав что-то, удалился восвояси.
― Послушай меня, Ригер, почисть всё ещё раз, ― говорил дядя Дима в трубку мобильного, не замечая Таню. ― Парни стёрли всё, что нашли, и передали спецам, но ты же знаешь, что с таким, как Харренс, это не гарантия. Ну, всё, будь здоров, ― попрощался он, увидев её, и широко улыбнулся.
― Танюша, ― он раскрыл объятия, и Таня с удовольствием обняла его, большого, тёплого и доброго.
― Ты без формы сегодня что-то, ― улыбнулась она. ― Ох, как я рада, что ты цел. Как там тётя Катя, тоже в порядке?
― В порядке, в порядке, ― усмехнулся он и пристально посмотрел на неё. ― Как дела? Да ты похудела сильно.
Таня ощутила острую нежность к этому всегда добродушному, но собранному и серьёзному человеку, положившему свою жизнь во благо ФСБ.
Вообще-то дядя Дима фактически был её отцом. Об этом Таня узнала год назад, когда он нашёл её и прямо так, с порога, заявил: «Я твой отец». Они много и часто не понимали друг друга; сначала Таня и вовсе не хотела разговаривать с ним. Но дядя Дима сказал, что да, они расстались с мамой, да, он знал о её беременности, но они больше не могли быть вместе, не могли терпеть друга друга. Брак был ранний и безумно глупый. Разошлись они по обоюдному желанию, и дядя Дима хотел помогать, давать деньги, общаться с ребёнком, то есть с ней, но мама вдруг бесследно пропала. Переехала, и он не знал, куда.
Он работал в ФСБ, отдавая этой структуре всю свою жизнь, и лишь недавно смог найти маму, а через неё ― и Таню. Узнал о Рите, Вике и Димке. Но познакомился только с ней. Она написала об этом маме, спросила, что она думает. Мама ответила коротко и просто: «Он говорит правду. Поступай, как считаешь нужным».
Детей у дяди Димы и тёти Кати, его жены, не было, но оба любили Таню. И она их. Таня чувствовала, как бы дяде Диме хотелось, чтобы она хоть раз назвала его папой, но она не могла.
― Всё как всегда, ― Таня заставила себя улыбнуться. ― На работе проблемы?
― Там всё время проблемы, ― отшутился он, но складка, лежащая между бровями, не разгладилась. ― Я на секунду к тебе, на самом деле. У нас такая история приключилась… Рассказывать долго и нудно. В общем, Таня, ― он сделал движение, будто хотел взять её руки в свои, но тут же отстранился и снова сел на диван, ― будь в ближайшие дни осторожна. Твои подружки, друзья, знакомые, особенно недавние и особенно не из училища, могут спрашивать тебя о семье. Обо мне, о маме. Не распространяйся особо, хорошо? ― нахмурился он.
― Ничего себе конспирация, ― усмехнулась Таня. ― Хорошо. Рот на замке, ключик выброшен и всё такое.
― Вот и отлично. И не звони мне пока, подожди, пока я свяжусь с тобой сам через Ригера, ― дядя Дима на секунду задумался. ― Если будет очень нужно, попроси старлея.
― Кого?! ― Таня выкатила глаза.
― Калужного вашего.
― Ты его знаешь?
― Знаю его отца.
― А. Ну ладно. Конечно. Да, определённо, ― подняла брови Таня. ― Это же в порядке вещей.
― Ну, беги, если занята. Я навещу на днях, свяжусь с тобой, ― он постарался улыбнуться, но вышло плохо; дядя Дима встал и направился к двери, но вдруг обернулся. ― Таня, не называй ни имён, ни фамилий. Не говори о матери, брате и сёстрах, о моей должности и характере моей деятельности. Запоминай людей, которые спрашивают.
― Вы не дадите мне автограф, пани Верженска? ― застенчивая молодая медсестра убрала шприц и улыбнулась ей, протягивая какую-то бумажку.
― Ну конечно, дорогая, ― улыбнулась Вера: как всё-таки приятно чувствовать хотя бы отголоски прошлой славы. ― Как ваше имя?
― Эдита.
― Вы давно из Польши?
― Да, приехала год назад, а как началась война, выехать обратно не смогла, ― смутилась Эдита.