― Не можешь налюбоваться, а, Соловьёва? ― презрительно скривился он. ― Курсант, покиньте кабинет.
Она пробормотала что-то, зло сверкнув глазами, и уже взялась за ручку.
― Какого чёрта ты сейчас сказала? ― он сделал шаг вперёд, чувствуя закипающую злость. Она не смеет. Никто не смеет. Соловьёва будто не услышала, толкнув дверь.
― Стоять.
Замерла, упрямо уставившись на свои пальцы.
― Какого. Чёрта. Ты. Сказала? ― проговорил он, чеканя слова, будто роняя их на пол. Желание унизить её стучало в висках.
― Я ничего…
― Что ты сказала? ― с нажимом повторил он, подходя ― господи, как же тошно ― ближе.
― Сказала, что тоже не желаю оставаться в вашем обществе, ― огрызнулась она, резко вздёрнув подбородок.
Отлегло. Ему стало настолько легче, что захотелось зло засмеяться. Что ещё она могла сделать, кроме жалкой попытки обидеть (и неужели это возможно) его?..
Унизить. Не сейчас. Не после такого абсурда. Потом.
― Заступаешь в наряд сегодня, ― он не был уверен, что не улыбнулся.
Она хотела сказать что-то снова ― он видел. Но на этот раз, не решившись, просто сжала губы и направилась к двери.
― Не заговаривайся, Соловьёва, ― сказал он ей вслед. Дверь скрипнула и закрылась. Антон открыл форточку: с улицы пахнуло поздней осенью. Мокрым асфальтом, первыми заморозками и дождевыми червями, но он был доволен и этим воздухом. Лишь бы не вдыхать то, чем дышала Соловьёва.
Раздражает. Раздражает.
Ничего. Завтра круги под её глазами станут больше.
Удовлетворение. И в самой глубине ― пустота.
― Калужный? Проходите, ― Звоныгин, начальник этой шараги, приветливо улыбнулся ему, указывая на стул.
― Товарищ генерал-майор, старший лейтенант Калужный по вашему приказу прибыл.
― Да не стойте, садитесь.
Он сел, осматривая просторный кабинет без излишеств. Почти то же самое, что и у него, только просторнее: стол, несколько стульев, кожаный диван, портреты президента и министра обороны, карты. Тёмные тона. То, что нужно.
Звоныгину было лет шестьдесят. Подтянутый, ещё не старый: виски лишь слегка тронуты сединой. Он сидел, внимательно глядя на Антона и будто прикидывая, с какой стороны начать разговор. Какого ему нужно?
― Ну как вам у нас?
Хочется разбить головы курсантов о стену. Такой ответ подойдёт?
― Привыкаю, ― сухо ответил он, а потом добавил, сжав челюсти: ― Спасибо.
― Это хорошо. Как ваши подчинённые?
― Я... ещё не составил о них полного впечатления.
Стайка кретинов и тупиц, пришедшие сюда кто за чем: одни ― за понтами, другие ― за красивой формой, третьи ― за стипендией и местом для жилья. Но при нынешнем раскладе всем им рано или поздно вариться в одном котле и гнить в одной могиле. Идиоты.
― Знаете, подполковник Сидорчук мне недавно говорил, что ваши девушки по огневой занимаются не очень. Огневая, всё-таки, ― один из основополагающих предметов, ― заметил генерал-майор, испытующе глядя на него. А Антона покоробило. Его девушки. Он скорее пустит себе пулю в лоб, чем сможет повторить это.
Да они по всему не очень. В принципе не очень. По определению не очень. Только что они забыли здесь?!
― Я заметил это, ― спокойно соврал он, сцепляя руки в замок, ― и обязательно обращу внимание на их результаты. Поговорю с подполковником.
― Поговорите, да. Антон Александрович, ― тон голоса Звоныгина вдруг стал серьёзней, и Антон, чертыхнувшись, понял, что его ждёт разговор, ― я взял вас по очень настойчивой просьбе полковника Самсонова, вы знаете. Я не сомневаюсь в вашей компетентности или способностях, ― покачал головой он, ― но вы были на войне и, едва вернувшись с неё, начинаете работу с курсантами. Я умалчиваю о довольно странной истории вашего возвращения.
Он выжидающе замолчал. Ну, давай, спроси то, что спрашивают все. Что случилось, Калужный? Почему ты вернулся? Смотри, тут ведь какая-то несостыковка, и личное дело что-то не сходится…
Он не сможет объяснить. Даже пытаться не станет. Просто встанет и уйдёт, наплевав на всё. Но генерал-майор заговорил совсем о другом:
― В такое сложное время с курсантами должны работать только… полностью здоровые люди. Понимаете? Ведь им самим скоро на войну, конечно, мы хотим, чтобы они были правильно настроены. То есть… Антон Александрович, я настаиваю, чтобы вы посетили нашего психолога. С профилактической целью, разумеется. Просто бы поговорили. Юлия Леонидовна, знаете, настоящий профессионал, она вам обязательно поможет…
― Я не нуждаюсь в помощи, ― оборвал он, чувствуя, как грудь зудит от раздражения. Отчаянно хотелось почесать её. «Нельзя, нельзя», ― говорил себе он, останавливая руки. Расчешешь, сдерёшь ― кровь польёт рекой.
Чушь. Ты несёшь чушь. Крови там нет. Не может быть.
Всё зажило, Антон. Не сходи с ума.
― Разумеется. И всё же осмотр у психолога проходят все наши офицеры раз в год, и вы не станете исключением, ― без малейшего раздражения отрезал Звоныгин. ― Подойдите к Юлии Леонидовне сегодня после обеда, она будет в учебном корпусе на третьем этаже. Идите, Антон Александрович. Надеюсь, вы скоро привыкнете.
― Разумеется.
Дверь хлопнула всё же чуть громче, чем должна была. Странно, что в уставе не прописана положенная громкость её хлопанья в децибелах.
На обед давали какую-то мутную бурду, называемую супом, со слабым запахом курицы, и несколько ложек разварившейся гречки. Захватив несколько лишних кусков хлеба (молодая пышнотелая повариха явно благоволила ему), он направился к офицерскому столу. Сидеть рядом со своим курсом не хотелось: кусок в горло не полезет от их вытянутых серых лиц.
― Ай!
― Бл… Соловьёва!
Она налетела на него с размаха и едва не упала на недавно вымытый пол. Сердито нахмурилась, поправила погоны на плечах, коснулась ладонью копны волос, стряхнула с них невидимую пыль.
― Как будто с твоими лохмами могло что-то случиться, ― не удержался он и выдохнул раздражённо. ― Смотри, куда идёшь.
― Я смотрела, это вы вышли из-за угла, ― тихо, зло, упрямо прошипела она, поднимая глаза.
― Что-что? ― переспросил он, поднимая бровь и ощущая, как по позвоночнику прокатывается волна раздражения.
― Осторожней, ― она снова глупо вздёрнула подбородок. Грёбанная заносчивость.
― Закрой рот, Соловьёва, и не открывай его больше никогда в моём присутствии, ― терпение неумолимо заканчивалось. ― Ясно?
Несколько долгих секунд она молчала. Они застыли друг напротив друга, словно ощетинившись. Антон так сильно жалел, что она удержалась на ногах, что это сожаление можно было услышать. Многое он бы отдал, чтобы увидеть Соловьёву, растянувшуюся на полу.
― Ясно, ― она закусила губу, глядя на него как на ядовитую змею. Пусть смотрит.
― Не открывай. Рот. В моём. Присутствии, ― второй раз за день произнёс он по слогам, будто пытаясь вколотить смысл в недалёкую голову Соловьёвой. ― Повторяю вопрос: тебе ясно?
Промолчала. Только костяшки на сжатых кулаках побелели.
― Чудесно.
Сделал широкий шаг с расчётом уйти за её спину, не задевая плечом ― слишком противно ― и вдруг замер. Смотрела она зло, но на это было плевать…
Над слабо изогнутой (он не любил такие) невыразительной бровью было будто вдавлено внутрь светлое, почти белое, маленькое родимое пятнышко. Не просто пятнышко. Будто цветок. Будто… лилия. Он вдруг совершенно чётко увидел три изогнутых лепестка. Белая лилия.
Изорванный, подранный стул, руки, примотанные изолентой, кровь, вонь, запах гари и жуткое ощущение ожидания, горящее клеймо, настолько горячее, что его жар ощущался за несколько, кажется, метров, и невыносимое жжение в груди.
Жар, нестерпимый жар, он падает в бездну, он умирает, кричит так, что сейчас вот-вот лопнут связки и треснет грудь…
Антон моргает. Моргает. Умирает.
Он быстро зашагал к офицерскому столу, игнорируя злые взгляды со стола второкурсниц, к которым уже вернулась Соловьёва. Сел. Отодвинул поднос с едой.
В первом часу ночи он лежит на слишком белой нерасстеленной постели и смотрит в потолок. Он зашёл к мозгоправу в кабинет. Молодая энергичная женщина лет тридцати приветливо улыбнулась ему, пригласив войти, а потом он увидел кресло. Молча вышел, игнорируя её вопросы.
Встав, выпив стакана три воды (а лучше б водки, но её нет, а плестись в магазин ему лень) и плотно задёрнув все занавески, он ложится снова и ― удивительное дело ― часа через два засыпает.
Антону снятся реки крови, Антону снится, что он слеп, Антону снятся трупы людей, которых он никогда не видел, и во сне он знает: он их всех убил.
Комментарий к Глава 4 Извините за такую задержку и за длину главы, в следующий раз обязательно будет больше.
Уезжаю на две недели на море, обещаю стараться писать :)
http://vk.com/missandea – паблик со всякой всячиной.
====== Глава 5 ======
Весь мир был охвачен пожарищем, и ты одна могла спасти меня.
Я даже не думал, что мне будет нужна такая, как ты.
Chris Isaak ― Wicked Game
Понедельник, 28 ноября. Он оторвал от календаря до тошноты оранжевый листок с нарисованными осенними листьями, весёлыми и красочными, и взглянул в окно: серый промозглый дождь лил стеной, а соседнюю казарму было не видно из-за плотного слоя белого тумана. Восемь утра, и Антон снова здесь ― в своём кабинете. Спокойно. Здесь ― спокойно. Ремонт ― отличная вещь. Он с ужасом подумал, что было бы, если б канцелярия на пятом этаже была свободна. Если бы ему пришлось проводить целый день в окружении этих девиц.
Стук. Проклятый стук в дверь. Идиотская Соловьёва. Снова.
Нет. Соловьёва не стоит в наряде. Он вынужден был снять её вчера, потому что после трёх бессонных ночей она падала в прямом смысле этого слова. Ему-то пофиг, конечно, но у начальства могли возникнуть вопросы. Тогда какого чёрта он решил, что это она?
Он закрыл глаза, опуская голову на руки, просидел так целую вечность, прогоняя мысли как можно дальше. Они отползали, но всё-таки не уходили окончательно, замирали где-то там, в темноте. Об отце. О Максе. О Лёхе.
И о Соловьёвой ― зачем-то.
Произнесённое про себя имя ― и во мраке под веками снова всплывает она. Её глаза, которые смотрят на него, будто он самая последняя тварь, будто хуже него только американцы. Он видел это в голубизне её радужек, когда она жгла взглядом, наткнувшись на него в столовой. Он видел это в её сурово сдвинутых к переносице бровях, над которыми была лилия. Он запомнил, какого цвета её глаза.
Серо-голубые.
По-хер. Его не должны волновать её взгляды, жесты, само её существование. Его не волнует.
В дверь просунулась бледная рожица Ланской, белобрысой низкой подружки Соловьёвой.
― Товарищ старший лейтенант, вас товарищ генерал-майор вызывает, ― пискнула она, даже не входя, только просовывая в щель свой острый нос и большие оленьи глаза.
Боится. Умница.
― Выйди.
Открыв дверь кабинета Звоныгина и уже предчувствуя неприятную сцену, Антон, помимо него, увидел в помещении ещё одного человека, сидящего к нему спиной. Лейтенанта, судя по погонам.
― Товарищ генерал-майор… ― начал он, и в это время человек на стуле обернулся.
Антон услышал, как сердце внутри испуганно сказало что-то похожее на «тук» и замолчало.
Потому что на стуле сидел Макс.
Макс, которого он похоронил ещё в окружении сто второго десантного. Которого вместе с группой окружили эти грёбаные американцы, эти фашисты. У которого не было ни шансов, ни пуль, ни гранат.
Антон был в диверсионной группе далеко за линией фронта. Когда вернулся, Макс, как обычно, не вышел встречать его прямо к аэродрому за лесом, не хлопнул по плечу, не спросил шутливо-привычно: «Вернулся, деточка?». Антон не ответил ворчливо и раздражённо, но с диким облегчением: «Иди лесом, Назар». Он вернулся, и какой-то незнакомый пацанёнок из пополнения на вопрос о местонахождении Макса пожал плечами и ответил: «Лейтенант Назаров убит».
Убит. «Лейтенант Назаров убит», ― звучало так просто и легко. Звучало так правильно. Белобрысый парнишка произнёс это, будто говоря о сигаретах, картошке или водке. Антон не винил его. И ушёл добровольцем на другое задание на следующий же день, с которого по-настоящему не вернулся.
Ему давно пора было бы привыкнуть к смертям. Каждый месяц, каждый день он слышал имена парней, с которыми раньше учился, с обычным здесь словом рядом ― «убит». Блесс убит, убиты братья Куликовы, Мордвину оторвало обе руки, и он умер в лазарете, корчась от боли, у Лескова нет ноги, а у Лутая ― обеих, бедро Харын-Басарова превратилось в кровавое месиво, Холов убит, Шашников, не успев надеть противогаз, выплюнул свои лёгкие с кровью по дороге в госпиталь и умер, Карчинского разорвало миной пополам…
Назаров, его лучший друг, слишком весёлый и говорливый, тоже отправился в лучший ― лучший, он ни на секунду не сомневался ― мир. Разве в самом аду может быть хуже, чем здесь?
Но Макс сидел на стуле, живой, с перемотанной рукой, и буравил его глазами.
― Тон? ― его брови взлетели, но лицо осталось неподвижным, будто Макс не до конца понимал происходящее. ― Тон…
«Я и сам не верю. Не верю. Не верю в это, Назар». Как в такое поверить.
Он вдруг рванулся с места, сгребая Антона в охапку целой рукой. И тот, наплевав на всё и всех, просто обнял его в ответ так сильно, как мог.
― Руку оторвёшь, и так еле пришили, ― засмеялся Макс, отстранившись, но всё ещё держа здоровую кисть на его плече. ― Мне сказали, ты убит. Ну, не таращи так глаза, деточка, пол грязноват, чтобы собирать их.
― Иди лесом, ― выдохнул Антон. Чувствуя, как всё встаёт на свои места. ― Иди лесом, Назар.
― И не подумаю, ― хмыкнул Макс. В его глазах всё ещё светилось недоверие.
Потому что такое не может быть правдой. Чудес не бывает ― запомнил Антон ещё со времен мамы, отца, Лёхи и той, чьё имя он не называл даже в мыслях. Никогда.
Потому что это было слишком.
― Рад, что всё так получилось, ― кашлянул генерал-майор за столом. ― Можете на сегодня быть свободны. Калужный, только всё же загляните к психологу. Вы ведь так и не побывали там, если я не ошибаюсь.
― Ты как здесь вообще? ― набросился на него Макс, когда под их ногами оказался мокрый асфальт. ― Ведь так и знал, что ты не подохнешь…
― Что тогда так обрадовался? ― улыбнулся Антон. И вдруг замер.
― Ты чего?
Он не искал его. То есть совсем. И могилы его не видел. «Лейтенант Назаров убит», ― сказали ему, и Антон просто поверил. На вопрос о том, где он лежит, парень неопределённо мотнул головой (видно, точно не знал) и ответил, что в одной из братских могил. Тогда, в конце сентября, всё размыло — уже не найдёшь ни крестов, ни фамилий.
Антон поверил. И ушёл, и проглотил боль, и слёзы, проглотил всё. И смерть Макса проглотил. А сейчас она слишком прочно засела где-то там, в глубине, чтобы просто выкинуть её.
― Я должен был искать тебя.
― Брось, Тон, ― слабо, едва заметно улыбнулся Макс. ― Я знаю всё, что ты сейчас мне возразишь, и говорю тебе: брось. Не ешь себя понапрасну. Все были уверены, что я погиб.
― Но я должен был…
― Не должен. Ты думал, что я в братской могиле. О таком не врут. Ты ни в чём передо мной не виноват.
― Ну и где ты был? ― спросил Антон, когда они опустились на лавку перед штабом. ― Живучий, как чёрт.
― Но-но, деточка! ― засмеялся Макс. ― Знаешь, кстати, как зовут нас эти уроды? Ты бы слышал! Они говорят: «Русские ― это боги из замёрзшего ада. Если ты скажешь им, что при таком холоде жить невозможно, они засмеются и пойдут играть в снежки».
Антон подумал о том, что таким отзывом стоит гордиться.
― Я и правда тогда чуть не сдох. Знаешь, попали в окружение, думал ― всё, крышка, ору своим ребятам, чтобы оставили гранаты для себя, ― Макс вздохнул, засовывая руки в карманы бушлата глубже. ― А потом как накрыло. Не знаю, похоже на Марк 47*, хотя чёрт его там разберёт. В общем, всё, хана, уже увидел свет в конце туннеля, помолился святому Моисею и всё прочее. Но нет ― очнулся потом в госпитале. Сказали, что три дня искали, в воронке валялся, оглушило, мама не горюй. Отделался вот контузией и раздробленной рукой, ― он махнул своим гипсом, улыбаясь. ― Ну а ты? Как сам-то?