Ася вдохнула глубоко, длинно, будто хотела вобрать в себя побольше этого рассветного воздуха и неба, и розовые следы самолетов, и соловьиную трель. А потом полетела, раскинув руки, прямо к горизонту. Сосны, как большие строгие птицы с темными крыльями, смотрели ей вслед.
Окунувшись в зарю, Ася вернулась в лагерь. Спать совсем не хотелось. Пролетая мимо изолятора, она увидела, что у Кольки в палате открыто окно. Ася осторожно влетела и положила на тумбочку только что сорванную ромашку. И услышала:
— Па-ашка…
Колька смотрел на нее спокойно так, ласково и без всякого удивления, будто к нему каждый день девочки прилетают. Но Колька сказал:
— Опять снишься, да? Ну ладно… А чего ты в воздухе висишь? Летаешь, что ли?
— Летаю, — вздохнула Ася и присела на краешек стула у Колькиной кровати. — Колька, это я во всем виновата. Я же не сама туда забралась, я взлетела…
— Ты, Пашка, даже во сне выдумщица. Ну разве люди умеют по-настоящему летать?
— А меня гномы научили. То есть феи…
— Ага, и Леший со Змеем Горынычем.
— Не хочешь — не верь, — обиделась Ася.
Колька тут же перестал смеяться, сказал ласково:
— Не обижайся… Хочешь, никогда больше не буду Пашкой звать?
— Да зови, пожалуйста, мне-то что, подумаешь…
Они замолчали, друг на друга не смотрели. Потом Ася сказала:
— Соловьи поют.
— Ага, а один прямо над моим окном на черемухе живет. Каждую ночь поет.
— Красиво…
— Ага. Пашка, а правда, зачем ты подстриглась, такая коса была…
— Говорю же: голова от них болит.
— Врешь ты все. Столько лет не болела, а тут вдруг заболела. Еще и во сне без кос! Почему ты мне стриженая снишься?
Ася усмехнулась:
— Твой сон, себя и спрашивай. Я пойду, ладно?
— Ну, давай.
— Спокойной ночи. То есть доброе утро. Ты поправишься, правда.
Колька криво усмехнулся.
— Помочь мне может только чудо. Это вчера Ольга Алексеевна папе сказала.
— Будет тебе чудо, — улыбнулась Ася и вылетела в окно.
Когда она пролетала мимо Единственного дуба, ее окликнули. На ветке стоял сияющий Сева в зеленом комбинезоне.
— Ася! Ура! — Сева от радости подбросил в воздух свой колпачок. — А знаешь… — он склонил голову набок, глаза стали хитрыми-прехитрыми. — Вот Сдобная Булочка вчера говорит: «Чует мое сердце, не вернется ваша Ася, не выдержит». Но это ее сердце, а мое чуяло как раз наоборот!
Ася рассмеялась. Ну и Сдобная Булочка! Как это Ася могла не вернуться?
— Полетаем? — она протянула Севе ладонь. Сева спрыгнул на нее, и они взмыли в небо.
— Сева, а я теперь всегда-всегда буду летать?
— Пока не вырастешь.
— А потом?
— Потом пыльце герани тебя будет уже не поднять. Хотя… если не повзрослеешь всерьез…
— Как это?
— Ну как, как… Знаешь, в детстве очень многие с гномами дружат, а потом вырастают и говорят, что это были детские игры и выдумки. Или вообще забывают.
— Я не забуду.
Розово-золотое солнце поднималось над горизонтом.
Глава 22
Встретившись чуть позже с Ежом и Горынычем в саду, Ася рассказала о прекрасной певунье, которую видела на берегу вчера.
— А что за песню она пела? — спросил Горыныч.
Ася свела брови, вспоминая, и поняла, что помнит песню, тот услышанный кусочек, в точности, хотя обычно песни и с третьего раза не запоминает. Ася спела и опять защемило сердце, тревожно и нежно.
— А потом?
— Превратилась в белого лебедя и улетела, а на спине, представляете, между крыльев птенчик свернулся калачиком, как ребенок, и спит. Я лебедя первый раз видела, разве они у нас водятся?
— Да ты же Царевну-лебедь видела! — воскликнул Еж, и по глазам гномов Ася поняла, что это что-то очень волшебное.
— Царевна-лебедь?
— Да! Она — Хозяйка Лета, она может в лебедь превратиться, а может — в стрекозу….
— Или в дерево…
— Или даже в луну…
— В цветок, в травинку, в облако, в дождик, в радугу…
— И в человека. Она очень редко кому показывается.
— Ох, и повезло же тебе, Ася!
— Да уж, Хозяйка Лета раз в сто лет на берег приходит, своему сыну песни петь, спать его укладывать.
Гномы замолчали, только смотрели на Асю выразительно, будто проверяя, достаточно ли она впечатлилась. Ася молчала. Ну и лето! И гномы, и Грозовой Человек, и Царь речной, а теперь еще и Хозяйка Лета!
— Я думаю, она нам знак подала, — авторитетно заявил Горыныч.
— Какой знак?
— Ну, в песне как было?… М-м-м… «Посажу тебе я сад, время поверну назад» — значит, все получится с садом, и время будто назад повернется, и Колька будет здоров, как будто никогда и не падал. Понимаете?
— Понимаем, — вздохнула Ася.
Глава 23
На вторую смену приехало много Колькиных друзей и знакомых: одноклассники, соседи, двоюродные и троюродные братья-сестры. И каким-то неведомым способом по лагерю разнесся слух, что седьмой отряд восстанавливает сад по личной просьбе Кольки Огурцова. Желающих участвовать в этой затее сразу прибавилось. Василий Николаевич выделил им пятнадцать ведер, четыре лопаты, пять тяпок и двое грабель. Так что сад день ото дня становился все краше. И даже гадюка с гаденышами его покинула. Уползла у всех на виду, уводя свой выводок, и так шипела, что Асе даже слова почудились:
— Шумят, шумят… Сущий ад!
Гадюку проводили бурными аплодисментами.
А однажды в сад пришла Наташка Ястрова со своей футбольной командой: Витей, Вовкой Захаровым, Артемом, Максом, Даней и Дашей. За Гошкой пришли, своим нападающим. Встали у поваленного забора, смотрят.
— Ну, чего уставились, заняться нечем?
— Нам-то есть чем, — ядовито сказал Даня. — Только вот Гошки не хватает. Конаков, ты что, девчонка, — в грядках ковыряться?
— Кто девчонка?! — двинулись к нему Азат, Кирилл и Гошка.
— А чего? Не так, что ли? Делать вам нечего!
— Команду подводишь, — крутанув на указательном пальце мяч, сказал Артемка.
— Да надоел мне ваш футбол! — закричал Гошка. — В школе Футбол, в лагере футбол! Вот уже где этот футбол!
Наташка молчала. Гошка, конечно, слабак и дезертир, но все-таки что они в этом саду забыли? Может, клад ищут? Наташке было обидно. Обидно, что у этих садоводов чокнутых есть какой-то секрет от нее. Она все-таки командир отряда и со всеми такая справедливая. А ее не позвали. Наташка перемахнула через забор. Команда потянулась следом. Даша сорвала одуванчик, дунула, усмехнулась Азату в глаза:
— Колька выбыл, и вы все сдулись. Без него слабо с нами сыграть?
— Отвали, а?
Наташка прохаживалась по саду, осматривалась. Сашенька Рекунова сказала Асе сердитым шепотом:
— Чего она здесь, как хозяйка, ходит!
Асе тоже сердилась: только Ястровой здесь не хватало. Пусть катится, в свой футбол играет! Ася ни за что бы не призналась, что Наташка ей нравится. Нравится ее независимый характер и честность, ее смелые серые глаза и взгляд — всегда открытый, даже с вызовом. И что она всегда за справедливость. И уж точно бы Ася не призналась, что ей хотелось с Наташкой подружиться. Ну, может быть, не сразу захотелось, а когда она ее смелость похвалила, после гномьего бала.
А Наташка вдруг вздохнула, наклонилась и вырвала разросшийся одуванчик. Наташка тоже никому бы не призналась, что единственная девчонка в отряде, которая заслужила ее уважение, — это Прасковья Шустова.
— Куда сорняки? — спросила Наташка, глядя Асе в глаза.
Ася захлопнула рот и молча кивнула в сторону травяной кучи.
Мальчишки Наташку освистали и ушли. Даша осталась.
Грустно смотрела она на капитана команды, рвущего сорняки. Потом покачала головой и тоже ушла. Но через два дня вместе с Артемкой и Витей Даша пришла работать в сад. Не дело это — бросать капитана, даже если он… того… временно помешался.
Очень обижались малыши из пятнадцатого и четырнадцатого отрядов, что их на прополку не берут. Лопоухий Максимка Арсенов ходил за Асей по пятам и требовал:
— Я тоже человек! Я тоже хочу морковку сажать!
— Поздно уже сажать, — терпеливо объясняла Сашенька Рекунова. — Не сажаем мы там ничего. Крапиву рвем и землю копаем.
— Я тоже буду землю копать! Я тоже человек! И Колька мне тоже друг! Он мне лук сделал, настоящий!
— Колька-то здесь при чем? — удивлялась Сашенька.
— Как это при чем? — удивлялся в ответ Максимка.
Наконец Ася нашла дело и ему, и всему его отряду. В овраге у реки было много круглых белых камней величиной с кулак. Ими решили выложить в саду дорожки. Ася поручила малышам из пятнадцатого отряда доставать камни из оврага. Карина с Машей за ними присматривали, а Кирилл и Гошка мыли камни в реке.
— Сумасшедший дом! — говорила вожатая пятнадцатого отряда Оля вожатой четырнадцатого отряда Юле. — Моим крошкам больше ничего не надо теперь, кроме этих камней. Ни игр на свежем воздухе, ни конкурсов, ни походов в лес. Сразу после завтрака незаметненько так, по одному, сбегают они в этот овраг и сидят там до ужина! Нет, я ничего не хочу сказать, эти девочки — из седьмого отряда, кажется? — о них заботятся, в столовую приводят, в сончас спать укладывают…
— Хорошие вожатые будут, — вставила Юля. Оля посмотрела на нее обиженно, но, подумав, согласилась:
— Наверное. Но мне-то что делать?
— Тоже сиди в овраге, — жизнерадостно предложила Юля.
И для ее ребятни нашлось дело. Они белые камни носили от реки в сад. Простое было дело: бегай с двумя камушками в руках, вот и все. Зато в сончас весь отряд спал без задних ног.
— Смеешься, да? — обиделась Оля и тут же возмутилась: — Куда только Василий Николаевич смотрит?!
— Ты знаешь… — осторожно начала Юля и оглянулась, — мне кажется, он это одобряет.
Глава 24
Плотно закрыли двери, опустили жалюзи. Но настырный свет фонарей упрямо пробирается сквозь щели. Поэтому все в комнате — полосатое. Столы полосатые, и флаг лагеря на стене, и старое кресло, и шкафы с методическими пособиями. И те, что сидят за столами, — тоже полосатые. Столы стоят буквой «Т». Во главе стола — высокий худой человек, он сложил ладони домиком и уперся в них подбородком. Слева от него — кто-то очень прямой и изящный, а справа — еще двое: один большой, широкоплечий, второй поменьше, но тоже ничего. Свет эти четверо не включали, сумерничали. Может быть, не хотели привлекать внимания, а может быть, тот, кто сидел во главе «Т»-образного стола, не хотел, чтобы видели, какие тени залегли у него под глазами, как укрупнились морщины и постарел веселый рот. Как сдал он за последние дни. А директор не имеет права сдавать ни при каких обстоятельствах.
Невысокий изящный сказал:
— Работают.
Это была Жанна Мартемьянова, старшая вожатая.
— Работают?
— Работают, Василий Николаевич, — вздохнул большой широкоплечий. Это был Жора, физрук лагеря. Его дело зарядку проводить и «Веселые старты» организовывать, но за те дни, что он помогал Лене, он душой прикипел к седьмому отряду, и ему не безразлично было, что половина этого отряда пашет с утра до вечера в диком саду.
— И неплохо работают! — то ли удивился, то ли обрадовался четвертый. Это был Леша Зонов, лучший вожатый в мире.
— Работают, работают, работают… — пробормотал Василий Николаевич и уткнулся взглядом в свои скрещенные ладони. — Знаю, что работают. Огромную работу провернули. Траву вырвали, землю перекопали, лишние ветки обрезали, даже дорожки камнем выкладывают. Что делать будем?
— Может запретить строго-настрого? — предложил Жора. Жора был просто физрук, он не знал, что если запретить, то завтра не половина, а весь не безразличный ему отряд будет пахать в саду круглосуточно.
— Не выйдет, — хором сказали Василий Николаевич, Жанна и Леша.
— А может, бог с ними, пусть работают? — сказал Леша.
— Там змеи, — вздохнул Василий Николаевич. — Сам видел. Гадюки. Целое гнездо.
— И потом, Леша, они же все мероприятия пропускают, все отрядные дела, — возмутилась Жанна.
— Подожди, Жан-Жак, — заспорил Леша, — нет у них никаких отрядных дел — это раз. Точнее, у них одно отрядное дело — этот сад. Ну и… пусть. Раз им нравится. Хорошее ведь дело, разве нет, Василий Николаевич?
— Хорошее, — вздохнул Василий Николаевич. — Только ведь гадюки.
— Может, показалось вам?
— Да нет, ясно видел, когда еще не знал ничего.
— Чего не знали?
— А? — будто очнулся Василий Николаевич. — Нет, это я так, о своем… На днях видел: выползает прямо из сада гадюка и целый выводок. Впереди здоровая такая, а сзади гадюнчики… гаденыши… тьфу ты! Гадюкины дети, в общем. И шипят так злобно, будто возмущаются.
— Это они от наших деток сбежали, — хихикнула Жанна и тут же стала серьезной. — А в какую сторону поползли?
— К лесу. Чертовщина какая-то! Надо еще раз со Степаном поговорить.
— С кем?
— Слушайте! — будто не расслышал Василий Николаевич. — Надо нам с вами как-то незаметно сад прочесать, убедиться, что змей там нет. Так… Какие по седьмому отряду предложения будут, братцы-кролики?
— Я, Василий Николаевич, предлагаю не запрещать, а поощрять, — сказал лучший в мире вожатый Леша. — Классно работают, молодцы! Они и малышей подключили, и из других отрядов кое-кого…
— Да, близнецов моих… Бабушке в деревне не допроситься, а тут…
— Вот видите! А то получается, что мы одно веселье поощряем, а как же трудовое воспитание?
— Не переутомились бы, — вздохнул Жора.
— Ничего, они крепкие, — успокоил Василий Николаевич. — Как же ей это удалось?..
— Что? О чем-то вы своем думаете все время…
— Я вот о чем думаю: вся эта садовая эпопея началась с одной девочки. И каким-то непонятным образом ей удалось включить в работу — да еще в такую, прямо скажем, нудную — весь отряд.
— Два отряда.
— Три. И еще кое-кого.
— Моих близнецов… Ладно, пусть работают. Надо только это официально оформить.
— «Три Д» объявить? — загадочно спросила Жанна.
— Да, Жася, голубчик, объяви. И все подготовьте. Успеете? Ну, отлично. Ну, все, други мои, спать, спать, спать!
Глава 25
Ночь спустилась так низко, что можно было заглянуть ей в глаза. Тихая ночь, кроткая. А по улицам «Светлячка» ходили-бродили Сон Большой и Сон Маленький. Шептались о чем-то, в окна заглядывали, присаживались на крылечко то одного, то другого корпуса — передохнуть. И к вожатым заглянули, повздыхали, головами покачали. Не спят вожатые, хотя давно уже за полночь перевалило. Сидят тесным кругом, обсуждают что-то. Внеплановое мероприятие — дело нешуточное. Все продумать надо, подготовить, обязанности распределить.
Трудный был день у вожатых. Такой же трудный, как и вчера, и позавчера, как все дни в лагере. Но почему-то они все равно сидят в вожатской, разговаривают весело, глаза горят, будто спать и не хотят вовсе.
Странный народ — вожатые, и ни Большой Сон, ни Маленький ничего не могут с ними поделать. В углу кипит на стуле чайник. Чайник зовут Булькин, он здесь любимец. На стуле — кружки, башня бисквитов, это добрейший шеф-повар Александр Петрович испек, зная, что вожатые сегодня припозднятся. На большом столе орудует художник Юра. Разноцветные баночки гуаши толпятся у его рук, россыпи кисточек и карандашей. Юра, сдвинув хмурые брови, выводит буквы. Юра стал художником совсем недавно, когда в лагерь приехал. А вообще-то он вожатый двенадцатого отряда. Под руку Юре лезет Галка:
— Вот тут бы, знаешь, желтеньким оживить, чтобы, знаешь, ярко так было, весело.
— Оживим, — соглашается Юра. Он добрый.
— Пресс-центр как выбирать будем? Как обычно?
— Да, по человеку от отряда. Сами посмотрите таких…
— Шустрых…
— Ответственных…
— Честных выбирать надо, чтобы объективно могли оценить.
— Ну, и чтобы рисовать умели, хоть немножко, — подал голос Юра.
— Жан-Жак, а если мои захотят… ну, я не знаю… реку от водорослей очистить, что делать? Разрешить?