Татьяна Бочарова
Кормилица по контракту
1
Было раннее августовское утро, когда пассажирский поезд «Ульяновск — Москва» прибыл под своды Казанского вокзала. Толпа, вывалившаяся на перрон, быстро таяла — кого-то подхватили встречающие, кто-то ушел сам, торопясь по неотложным столичным делам, кому-то предложили услуги носильщики с огромными телегами.
Вскоре на опустевшей платформе осталось не более десяти человек, в том числе и совсем молоденькая девушка, на плече у нее висела туго набитая сумка, явно китайского производства, с пиратской надписью «Адидас». На вид юной пассажирке казалось не больше восемнадцати, она была одета в темно-серые джинсы с широким ремнем и слегка приспущенной талией и белую трикотажную кофточку, глубоко вырезанную на груди. На беглый взгляд ее нельзя было назвать красавицей, во всяком случае, стандартные параметры модели «девяносто — шестьдесят — девяносто» к ней явно не подходили.
Среднего роста, крепко сбитая, с круглым румяным лицом и ясными серыми глазами, смотревшими живо и весело. В ее внешности имелась лишь одна изюминка, отличающая хозяйку от прочих симпатичных и современных молодых особ, наводняющих столицу в жаркие летние деньки, — роскошная, темно-каштановая коса толщиной в четыре пальца и длиной ниже пояса. На кончике косы алела бархатная резинка, волосы блестели на солнце, вызывая жгучее желание дотронуться до них. Немногочисленные обитатели перрона мужского пола, с самого утра разогретые пивком и кое-чем покрепче, косились на соседку с возбуждением и интересом.
Девушке, однако, плевать было на их внимание. Она решительным жестом поправила сумку на плече, подняла повыше и без того задорно вздернутый носик и бодро зашагала в сторону метро, упруго и мягко ступая по асфальту резиновыми подошвами дешевых кроссовок.
Пройдя стеклянные двери и остановившись у окошка кассы, девушка, нимало не стесняясь, сунула руку в довольно глубокое декольте и вытащила оттуда старенький, матерчатый бумажник. Раскрыла его, достала сотенную купюру и, протянув кассирше, потребовала уверенным и звонким голоском:
— Пожалуйста, билет на две поездки и телефонокарту.
Получив желаемое, она дождалась, пока освободится ближайший таксофон, умело засунула карту в прорезь аппарата и, старательно шевеля губами, по памяти набрала номер.
Послышались долгие гудки, затем неприятный и резкий женский голос произнес ей в ухо:
— Слушаю!
— Это Евгения Гавриловна? — приветливо и мягко осведомилась девушка.
— Я. — В трубке воцарилась выжидательная пауза.
— Здравствуйте, — так же любезно проговорила девушка, немного волнуясь и из-за этого переминаясь с ноги на ногу, — меня зовут Валя. Валя Колесникова. Я дочка Нины и Николая Колесниковых из Ульяновска.
— Не знаю никакой Нины Колесниковой, — отрезала трубка. — Вы, наверное, ошиблись номером.
— Ну как же не знаете? — расстроилась девушка. — Нина… она еще к вам в Москву приезжала, когда Олимпиада была. Помните?
— Нет.
— Ой, ну да, — девушка звонко хлопнула себя по лбу ладошкой, — какая же я глупая! Она ж тогда еще не замужем была, а девичья фамилия ее Перепелкина. Теперь вспомнили?
— Нина Перепелкина? — задумчиво и недовольно произнес голос.
— Да, да! Племянница вашего мужа.
— У меня нет мужа.
— Как нет? — испугалась девушка. — Он… умер?
— Он ушел от меня пятнадцать лет назад, — бесстрастным тоном произнесла женщина. — Впрочем, Нину я помню. Что дальше?
— Дальше? — Девушка растерянно похлопала ресницами, но тут же взбодрилась: — Дальше… я приехала в Москву.
— Когда?
— Сегодня. Только что.
— Я счастлива, — язвительно и колко проговорила Евгения Гавриловна. — Уж не имеете ли вы в виду, что собираетесь с вокзала нагрянуть ко мне домой?
— Имею, — наивно подтвердила девушка и добавила успокоительно: — Вы не волнуйтесь, я вас сильно не стесню. Завтра же пойду работу искать, устроюсь в хорошее место, денег подкоплю и сниму свое жилье.
— А до этого, значит, ты собралась жить у меня?! — От возмущения тетка мигом перестала надменно-вежливо «выкать», тон ее утратил ледяную сдержанность и сделался откровенно грубым и сварливым. — Нет уж, милая! — решительно произнесла она. — Я тебя никогда в жизни не видела, а мать твою лишь однажды. Нечего шляться в Москву, кому ни попадя, да обременять людей. У меня и так одна комната, и та двенадцать метров.
— Я на кухне могу, — робко возразила девушка, уже отлично понимая, что расчеты ее провалились самым плачевным образом.
— И не думай! — рявкнула в трубку тетка.
— Куда же мне теперь? — жалобно проговорила незадачливая столичная гостья, теребя молнию на сумке. — У меня ж в Москве никого, кроме вас.
— В общежитие иди. Там недорого сдают.
— Денег совсем нет, — доверительно пожаловалась девушка, — папе зарплату уже полгода не платят, детскими пособиями живем да огородом.
— Меня не волнует, чем вы живете. — В голосе тетки, несмотря на безапелляционность сказанного, наметилось некоторое сомнение. Девушка живо уловила его и предприняла еще одну, отчаянную попытку:
— Пожалуйста, Евгения Гавриловна, миленькая! Ради Бога!
— И наглые же вы, деревенские, — ворчливо и обреченно заметила тетка, — дай вам палец, всю руку откусите. — Она помолчала, шумно и демонстративно вздыхая в трубку. Потом проговорила чуть мягче: — Небось, бездельница. Или, того чище, гулена. Смотри, у меня с этим строго, не забалуешь. Завтра же пойдешь место искать, а не то выставлю через неделю и конец. Уразумела?
— Уразумела, — радостно подтвердила девушка. — Можно ехать?
— Езжай, что ли. — Евгения Гавриловна старательно прокашлялась. — Адрес-то есть у тебя?
— Есть. Мама дала.
— Ну, жду.
Трубка коротко загудела. Обладательница роскошной косы вынула карту, аккуратно и деловито спрятала ее в бумажник. Затем жестом истинного тинейджера выставила кверху большой палец и торжествующе произнесла:
— Ес!
2
Вале Колесниковой на самом деле только-только исполнилось восемнадцать. Этим летом она окончила одиннадцатилетку. Девушка нисколько не кривила душой, говоря тетке о трудном материальном положении своего семейства: ее мать и отец работали на фабрике, которая давно уже не существовала, а агонизировала, доживая, по всей вероятности, последние месяцы. Рабочим по целым кварталам не выдавали получку, платили либо частично, либо продукцией самой фабрики, реализовать которую было невероятно сложно. Устроиться же на другую работу Валины родители не могли — мать потому, что на руках у нее кроме Вали были три малолетние дочери, а отец по причине банального пьянства.
Валя уже с тринадцати лет в любое свободное время подрабатывала, как могла: мыла полы в ближайшем гастрономе, по утрам разносила почту и даже ухитрилась прошлым летом два месяца прослужить официанткой в небольшом кафе на окраине города. То, что по окончании школы она уедет из Ульяновска, у нее было давно и твердо решено. О поступлении в институт Валя и не мечтала — на это не было средств, да и училась она далеко не блестяще. Столица манила ее вполне реальной перспективой найти приличную, хорошо оплачиваемую работу, помочь родным вырваться из нищеты, самой приобуться-приодеться, а там, глядишь…
Что должно было произойти дальше, в недалеком и прекрасном будущем, Валя толком не представляла, но твердо верила в то, что ей обязательно повезет. Удивительно, но Валина мать, Нина, так же была убеждена, что дочку в Москве ждет удача. Она и не противилась особо, когда та поведала ей о своем решении. Задумчиво нахмурила брови, помолчала немного, потом порылась в старых бумагах и документах и откопала там телефон и адрес дальней тетки, у которой некогда была проездом в столице и которую с тех пор не видела без малого двадцать лет. Тетка запомнилась Нине приветливой и гостеприимной, а то, что за столь длительное время характер у нее мог существенно измениться, да и вообще, сама тетка могла запросто сменить место жительства, даже и в голову не пришло.
Что поделать, Нина, несмотря на свои тридцать восемь, была наивна и оптимистична, хоть жизнь упорно старалась лишить ее этих качеств. Своей верой в лучшее она наградила по наследству и дочь. Именно от нее, от Нины, досталась Вале ясная, лучистая сероглазость, легкий, неунывающий нрав и великолепный цвет лица, происходящий, как известно, от здоровой нервной системы. В остальном же она, как две капли воды, походила на отца: та же ладно сбитая коренастая фигура, те же густые волосы цвета каленого ореха, цепкий, практичный ум и ловкие руки.
Решив таким простым образом проблему первоначального проживания дочери на чужбине, Нина потребовала от нее только одного: уехать не раньше, чем кончится огородная страда. Валя не протестовала, весь июль и половину августа терпеливо пропалывала грядки, таскала из колонки воду для полива, опрыскивала помидоры и огурцы, давила соки из ягод. Собираться она начала, лишь когда лето ощутимо и стремительно полетело к концу, и сборы ее заняли всего пару дней. И правда, что ей было особенно собирать? Весь Валин гардероб ограничивался теми самыми серыми джинсами, купленными на барахолке, парой синтетических кофточек, короткой куртенкой на холода, да пушистым рыжим свитером маминой вязки. Прибавить к этому черное трикотажное платьице и черные же лодочки «на выход» — и, пожалуй, больше перечислять нечего.
Все добро без труда уместилось в вышеупомянутой сумке «псевдо адидас». Нина повздыхала, залезла в спрятанную от мужа денежную заначку и выделила старшей дочери огромную для семьи сумму в пятьсот рублей. Деньги предназначались Вале на питание в первые пару недель проживания в столице. Предполагалось, что далее она уже сможет кормить себя самостоятельно.
Ульяновск Валя покидала с легким сердцем, ни по кому особенно не тоскуя. В семействе у них сантименты были не приняты, школьные подруги так же, как и она, по большей части разъехались сразу по окончании выпускных экзаменов, а настоящей, крепкой любви в родном городе Валя нажить не успела. Бегал за ней вот уже пару лет одноклассник Вовка Алтуфьев, но она как-то не могла принять его ухаживания всерьез — может, потому, что слишком хорошо помнила, как в яслях они рядышком сидели на горшках.
Так или иначе, Вовке Валя обещала писать в армию, сестрам посулила через полгода привезти столичных шмоток, а мать просто обняла и поцеловала — без слез, без лишних громких и красивых слов. Отец в день ее отъезда в очередной раз надрался с приятелями и пребывал в глубокой отключке, а потому прощания с ним не получилось вовсе.
Вечером Валя села в плацкартный вагон, который к утру благополучно доставил ее по месту назначения…
Конечно, теткина неприветливость несколько обескуражила девушку, с детства привыкшую к тому, что у них в доме двери всегда были гостеприимно распахнуты для любого, страждущего крыши над головой. Так уж ведется в провинции — и Нина, и Николай предпочли бы выставить на стол последнюю банку огурцов, чем прослыть среди соседей скрягами и жмотами.
Но Москва — не Ульяновск, и законы здесь другие. В глубине души Валя отлично понимала это, и потому изо всех сил убеждала себя не расстраиваться и не принимать теткину грубость близко к сердцу. Почему, в самом деле, та должна была обрадоваться ее приезду — ведь Валя ей никто, седьмая вода на киселе. Вот когда она узнает ее поближе, когда поймет, что внучатая племянница не дурить в столицу приехала, а делом заниматься, тогда и разговор другой пойдет.
Утешив себя подобным образом, Валя совсем приободрилась, села в поезд и, внимательно изучив схему, поехала прямиком на Юго-Западную.
3
Теткин дом был грязно-серой семнадцатиэтажкой, окруженной чахлым, неухоженным двориком. Прежде чем попасть в подъезд, Вале пришлось пройти через кордон зорких и сердитых старух, с величественным видом восседавших на блеклой, рассохшейся лавчонке.
Бабки наперечет знали всех жильцов, и Валино появление вызвало у них живейший интерес. Как только она миновала лавочку, за ее спиной послышалось зловещее шушуканье, из которого Валя явственно разобрала лишь одну фразу: «Ишь, выставила сиськи, похабница!» В ответ на это девушка лишь презрительно улыбнулась и горделиво выпрямилась, еще больше демонстрируя свою действительно великолепную грудь ни много, ни мало, аккурат третьего размера. Она не собиралась пасовать ни перед кем — ни перед теткой, ни перед ее склочными соседями.
Поднявшись в лифте на седьмой этаж, Валя уверенно надавила на кнопку квартиры номер двадцать шесть. Послышался мелодичный звонок. Дверь тут же распахнулась, и на пороге появилась высокая, сухопарая женщина лет шестидесяти, с пегими волосами, забранными на затылке в жидкий пучок. Мясистый нос ее украшали круглые очки в роговой оправе, тонкие, поджатые губы были слегка тронуты коричневой помадой.
— Евгения Гавриловна? — полувопросительно-полуутвердительно произнесла Валя.
— Она самая. — Тетка без улыбки посторонилась, пуская Валю в квартиру.
— Огромное вам спасибо, — прочувствованно проговорила та, проходя в небольшую, но вместительную прихожую.
— Это что ж, у тебя из багажа только сумка? — старуха в недоумении покосилась на скудную Валину поклажу. — Мать тебе даже гостинцев не положила?
— Положила, — с готовностью ответила Валя, — поллитровку варенья клубничного и маринованные помидоры. Все тут. — Она с гордостью провела по оттопыренному боку «Адидаса».
— О Господи, — с тяжелым вздохом проговорила тетка, и Валя не поняла, к чему относилась ее реплика — то ли к тому, что ей не понравились Нинины подарки, то ли к чему-то еще, о чем сложно было догадаться так, с ходу.
— Я зайду в комнату? — осторожно спросила она.
— Зайди, зайди, — немного приветливей согласилась Евгения Гавриловна. — Обувку только сними, вон там, под вешалкой, тапочки. Сейчас тебе полотенце дам, для душа.
— Спасибо, — снова повторила Валя, стаскивая кроссовки.
— Пожалуйста. — Тетка повернулась к ней спиной и скрылась в комнате.
Валя надела мягкие, войлочные тапки с белыми, пушистыми помпонами и, тихонько ступая, пошла за ней следом.
Комната оказалась просторной и чистой. Потолок просто сиял белизной, стены были оклеены новенькими обоями в симпатичный голубой цветочек. У одной стены стоял диван, покрытый коричневым, клетчатым пледом, у другой квадратный стол. В углу высился старинный дубовый шкаф — такие в Ульяновске называли «шифоньерами». У окна поблескивала черным металлическим боком швейная машинка, рядом с ней громоздился комод со множеством ящиков.
Возле этого комода и стояла сейчас Евгения Гавриловна, низко нагнувшись и выставив тощий зад, обтянутый длинным трикотажным халатом.
— Спать будешь на раскладушке, — не оборачиваясь, бросила она, — другой кровати у меня нет, как видишь. На ночь поставишь вон туда, за шкаф, утром уберешь. Понятно?
— Да. — Валя аккуратно пристроила сумку на один из стульев, стоящих у стола.
Тетка наконец выпрямилась и обернулась, держа в руках большое, мохнатое полотенце,
— Вот, возьми. Да смотри, будешь мыться — аккуратней: у меня шланг подтекает, пол не залей.
— Хорошо. — Валя послушно кивнула и взяла полотенце.
Евгения Гавриловна, ничего больше не говоря, покинула комнату. Валя, едва заметно вздохнув, принялась стаскивать через голову кофточку. Повесила ее на спинку стула, расстегнула ремень на джинсах. И тут за ее спиной громко и хрипло раздалось:
— Здор-рово!
От неожиданности Валя вздрогнула и выпустила из рук пряжку. Потом медленно обернулась. В самом углу, за машинкой, на высокой тумбочке сидел в клетке маленький, пестро-зеленый попугай и смотрел на нее немигающими красноватыми глазками.
Валя облегченно выдохнула и улыбнулась.
— Здравствуй. Какой ты красавец! И как, интересно, тебя зовут?
— Петр-руша! — тотчас гаркнул попугай, будто ожидал этого вопроса.
— Хорошее имя, — похвалила Валя и, сняв джинсы, осталась в тоненьких кружевных трусиках и лифчике, в глубине которого уютно пристроился бумажник.