И он хихикнул, покачал обеими руками голову, подергал и за волосья.
– Не открутишь, – сказал он.
– Ладно тебе, отец, – не выдержал я. – Я сам видел, как тело ваше сидело под сосной, а голова над болотом болталась.
Глава XV
Капитанская уха
– Ты что городишь? – сказал капитан. – Какая голова над болотом?
– Евонная, – ответил я, указавши на деда, и передернулся, потому что никогда в жизни не произносил этого дикого слова – «евонная».
– Евонная? – переспросил капитан и тоже передернулся, но только не от слова, а от его смысла.
Капитан поднял в воздух руку и постучал своим пальцем мне по лбу.
– Ты что, шутишь?
– Ты лучше деду постучи, – сказал я, отмахиваясь. – Глядишь, головка и слетит с места, как жаворонок.
– Да ты что, парень, – сказал дед обиженно. – Что ты на меня нападаешь? Чего я тебе сделал?
Дед явно прикидывался дурачком, делал вид, что не понимает, как это голова может жить без тела.
– Ладно, – сказал я, – плевать я хотел на вашу летающую голову. Летает она и пускай летает.
– Что такое-то с тобой? – сказал капитан, пораженный моим внезапным сумасшествием. – Дедушка! Не слухайте его, он нанюхался болотных газов.
Высказавши эту неожиданную белиберду, капитан замолк. К слову «евонная» он умудрился пристегнуть «не слухайте» и совершенно надорвал общий язык, который до этого находил с дедом.
Капитан-фотограф и дед Аверя сидели друг напротив друга возле костра и глядели в воздух, в котором и висел надорванный их язык. Ясно было, что говорить на нем они уже не могут. Дед Аверя даже высунул свой язык, чтоб сказать что-то, капитан высунул из солидарности свой. Пару секунд болтали они в воздухе языками, но не могли поймать ни слова.
– Слухайте, слухайте, – сердито сказал я, – евонная не летает, а ваша где хочешь болтается. К тому же она из травы сплетена. Но меня все это не интересует. Меня интересует только одно – уха. Как там, не готова ли? Жалко, что у нас одни окуни. Эх, сейчас бы лещовую головку! Ставлю лещовую голову против летающей!
– Вот это ты, парень, верно сказал, – с некоторым облегчением вздохнул дед, – лещовая головка сладкая.
– У леща в голове как у купца в сундуке, – вставил и капитан, которому пора было вернуться к разговорной жизни.
Капитан немного успокоился, достал из рюкзака насквозь прокопченную варежку и снял с костра ведро ухи.
Из прибрежных кустов налетел комар, закружился в пару над ведром. Пар, пропитанный каплями окуня, вкусный пар, густой, как кучевые облака, обволок наши лбы, затуманил глаза, прочистил мысли. Я не знаю, о чем думал летающий лоб деда Авери, но чистый лоб капитана в пару разгладился и думал о лавровом листе.
«В жизни все сложно, – размышлял я, – все непонятно. Но пора же отведать ухи!»
Под корнями высоких сосен мы сидим вокруг ведра с горячей дымящейся ухою. Мы не размахиваем ложками, не набрасываемся сразу на уху. Мы знаем, что она должна чуть поостыть. Мы внимаем ее аромату.
Невозможно сказать – «мы нюхаем уху». Мы – дышим ухою.
Ложки у всех в руках, миски стоят на земле. Пора, кажется, начинать?
Я переглядываюсь с капитаном. Он делает бровями некоторый знак, который можно прочесть так: «Вечно ты торопишься. Дай ей поостыть».
Летающая Голова – дед Аверя не вмешивается. Как человек, приглашенный к ухе в гости, он терпеливо ждет и глядит на дальние озера.
Я поднимаю ложку. Некоторое время я играю ею в воздухе, заслоняю солнечный луч, поглаживаю край миски, протираю черенок ольховым листом. Я делаю вид, что это не ложка, а, может быть, бабочка, порхающая над ухой, как над ромашкой.
Мне не хочется сразу огорчать уху, ведь она еще спит, еще не знает, что скоро будет съедена без остатка.
Я ввожу ложку в нежный организм ухи с тысячью предосторожностей.
– Поехали, – говорит уховар-фотограф и теперь тревожно заглядывает мне в глаза, спрашивая «ну как?».
Никак нельзя торопиться, пробуя уху. Хорошую уху нужно есть так, как писали стихи древние эллины. Хорошую уху нужно есть гекзаметром.
Отведав ухи, стоит задуматься, отложить ложку в сторону, отчего нервно вздрагивает душа уховара, и только потом степенно заметить:
– Ничего, неплохо. И соли в меру.
– Подходяще, – вздыхает Летающая Голова.
Уховар сияет, наливает всем добавки. И добавка сближает нас, а уж после третьей добавки мы все становимся родные братья, потому что никто и никогда на земле не ел этой ухи вместе с нами.
И я пожалел, что нет сейчас Орлова и Клары, Петюшки и милиционера-художника, и тех других людей, о которых не пишу здесь, в книжке. Конечно, с ними можно отведать и другой ухи, но ведь никогда не знаешь, получится ли она в жизни.
– А вы на Илистом-то озере бывали? – спросил дед Аверя.
– Не бывали.
– Вот где рыбы-то. И лещ, и карась, и окунь. Там ведь и Папашка живет.
Разморенный ухою дед Аверя прилег на травке, скинул с ног валенки, в которых оказался босиком.
– Папашка? – поперхнувшись, переспросил капитан.
– Папашка, ага, – подтвердил дед Аверя. – У него две головы и тело на подводных крыльях.
– Две? – переспросил капитан. – А мы слыхали – три.
– Откуда ж три? Две. Одна – щучья, другая – медвежья. Я его недавно видел, когда клюкву брал. Да недалеко отсюда-то – от деревни Коровихи три километра.
– Неужели вы видели Папашку? – взволновался капитан.
– Да что ты удивляешься, – сказал я. – С такой головкой, как у нашего деда, не только Папашку – самого черта повидать можно.
Дед Аверя засмеялся, толкнул меня пальцем в бок.
– Нравишься ты мне, парень, – сказал он, – ей-богу, нравишься.
– Да и ты мне нравишься, – улыбнулся я, – особенно головка твоя.
– О-хо-хо! – смеялся дед. – Ну чего ты к голове моей привязался?
– А чего она летает?
– Да кто тебе сказал?
– Я сам видел. А тебе, дед, стыдно врать. Если летает, так и скажи: летает, мол.
– О-хо-хо! – смеялся дед. – Ладно уж, тебе скажу. Уха мне ваша понравилась. Но чтоб никому ни слова.
Дед Аверя наклонился ко мне поближе и сказал:
– Голова-то моя, конечно, летает. Но не шибко далеко – километров на пятнадцать.
Глава XVI
Давай-давай, матушка!
Бедняга мой друг-капитан-фотограф все-таки надорвался.
– Ты что говоришь, дед? – сказал капитан, обиженно протирая глаза. – Как так – летает?
– По воздуху, парень, – пояснил дед. – Но не больно высоко, сила земного притяжения мешает. А вдаль, пожалуйста, но тоже недалеко, тело назад тянет.
– Эх, дед-дед, – сказал укоризненно капитан, – старый человек, а чего мелешь?
– Чего мне зря молоть? – усмехнулся дед. – Вот и друг твой видал.
Капитан усмехнулся в ответ.
– Если не врешь, – сказал он, – тогда покажи.
– Чего? – не понял дед.
– Покажи, как она летает.
– Пожалуйста, – ответил дед, – хорошим людям могу и показать.
Дед поднял с земли валенки, которые скинул прежде, сунул в них ноги.
– А то без головы замерзнуть могут, – сказал он, – когда она улетит. Ну теперь, ребята, держись! Сейчас пойдем на взлет.
Он вдруг раскинул, как птица, руки, прищурил глазки, а потом вытаращил их и зарычал как самолет: дррррррррр… Головою же он завихлял из стороны в сторону, зверски поглядывая то на меня, то на капитана.
Мы невольно отодвинулись от деда, не зная, чего можно ожидать при взлете человеческой головы. Голова, впрочем, пока не взлетела, а только лишь рычала, вертясь.
– Дррррр… стоп, – сказал дед и опустил руки, – чего-то не летит, застряла.
Тут он вдруг хлопнул себя по затылку и закричал, как на лошадь:
– Но-о-о-о… давай-давай! Трогай потихоньку, матушка!
Голова никак не реагировала и крепко сидела на плечах.
Стараясь расшевелить свою голову, дед подтягивал ее за уши кверху и даже, схватившись одной рукою за нос, другой пинал себя в затылок, чтоб оторвать голову от тела. Голова упиралась.
– Вот старый пень! – хлопнул вдруг дед себя по лбу. – Да я же с тормоза не снял!
Он торопливо расстегнул рубашку, выкатил голый живот и, надавивши себя в пупок, сказал:
– Чик! Чик!
– Дррррр… – зарычал он снова и рычал так мощно, что на лбу его выступил пот.
– Вот так всегда с нею мучаюсь, – сказал он наконец. – Стоит как вкопанная. Сейчас сделаем так: я буду мотором работать, а вы кричите: давай-давай! Все вместе-то небось стронем.
И дед зарокотал, раскинув руки, а мы с капитаном – два балбеса под сосной – дружно гаркнули:
– Давай-давай, матушка!
Но голова сидела на месте. Дед уж рычал так и сяк, то и дело чикал себя в пупок, но взлета добиться не удавалось.
– Тьфу! – плюнул капитан. – Так и знал, что все это вранье.
– Напрасно так говоришь, парень, – сказал дед, – обижаешь. Голова старая, поношенная, сразу с места ее не сдвинешь, приходится попотеть.
– Да ты дай ей передохнуть, – сказал я.
– И то верно, – согласился дед, вытирая пот со лба, – пусть передохнет, а то прямо закружилась.
– Вранье, – махнул рукой капитан, – смесь самолета с трактором.
– Ты что ж, не веришь, что ли? – спросил дед.
– Конечно, не верю.
– Мне, Аверьяну? – и дед ударил кулаком себя в грудь. – Мне не веришь? А если взлетит, сапоги даешь?
– Ну уж нет, – неожиданно пожадничал капитан. – Сапоги мне самому нужны.
– А лука даешь три головки?
– Даю.
– Ну смотри, парень, – угрожающе сказал дед и так яростно затряс головой, что она и вправду могла каждую секунду оторваться.
Бешеными порывами, грубо, как мотоцикл, тряслась голова и вдруг обернулась носом в сторону спины.
Дед еще принажал рычать – и медленно закружилась на месте голова. Она вертелась быстрее, быстрее, мелькал только нос и слышался голос:
– Давай-давай, матушка!
И, разинувши рты, мы увидели, как Аверьянова голова отделилась от пиджака и поднялась в воздух над нами. Приподнявшись метра на два, она перестала кружиться и сказала сверху капитану:
– Гони, парень, луку три головки.
Глава XVII
Глыба Разума
Ох и нанюхался же я все-таки болотных газов, нанюхался! Но не знаю, когда именно – здесь ли, в макарке, или когда-нибудь раньше, совсем давно. Только нанюханный может увидать такую несуразную картинку вроде отрыва головы от пиджака с карманами.
А самая легкая лодка? Она-то откуда взялась? Кому она нужна, кроме нанюханного? Только нанюханный может построить такую лодку и плавать на ней, чтоб нанюхиваться и дальше.
И я всегда знал, всегда предчувствовал, что самая легкая лодка в мире заведет меня неведомо куда. Но только думал, что это будет когда-нибудь потом, немного позже.
И вот прямо перед нами висела в воздухе Аверьянова голова. Она чуть шмыгала носом. Она висела легко и просто, и даже коровы не обратили на взлет ее никакого внимания.
Рядом с безголовым туловом сидели под сосной мы с капитаном.
Зачарованно смотрел капитан на дивное творение природы, висящее в воздухе. Страх и счастье, восторг и полоумие играли в его глазах. Как ребенок, он дергал меня за рукав, тыкал пальцем в воздух.
Я хоть и нанюхался болотных газов, а сидел на месте спокойно. Не дергался, не кричал. В этой чудовищной сцене, когда одна голова болтается в воздухе, а другая сходит с ума, мне была отведена одна роль – роль Глыбы Разума. Неторопливо превращался я в эту глыбу. Каменели лоб и затылок.
– Ты видишь? – толкал меня капитан. – Видишь или нет?
– Вижу, – тяжко, как жернов, провернулась в ответ Глыба Разума.
– Вот ерундовина-то, а?
– Точнее не скажешь, – туго сработала Глыба.
Обнюхивая веточки, Летающая Голова поднялась выше, добралась до сосновой макушки.
– Далеко-то как видать, – мечтательно сказала она, – все леса видны, все озера. Вот так, бывало, любуюсь, любуюсь, насмотреться не могу… Постой, кто это там на озере? Ну точно, Леха Хоботов. Не мою ли сетку проверяет?
– Вот так дед! – вскрикивал капитан. – У него голова как одуванчик, самая легкая в мире. У нас – лодка, у него – голова.
– А ты еще сапоги жалел, – хихикал сверху дед Аверя.
– Бери! – кричал вверх капитан. – Бери сапоги вместе с луком. Хочешь, дадим тебе лаврового листа?
– А чесноку у вас нету? – спрашивала Голова, опускаясь пониже. – Мне бы чесночку пару зубчиков, но главное – сапоги. Потому как валенки текут.
– Бери! – орал капитан. – Спускайся и бери.
– Ну спасибо, парень, – сказала Голова. – Спасибо, удружил.
И тут тело, которое сидело до этого спокойно, вдруг протянуло капитану руку.
– Что такое? – не понял капитан.
– Спасибо, – повторила Голова, а тело все протягивало руку, как видно, для рукопожатия.
Оглянувшись на меня, капитан робко пожал телу руку. Тулово, однако, на этом не успокоилось. Ткнув меня в бок, оно и мне сунуло руку, а Голова сверху крикнула:
– Спасибо и тебе.
Безголовое рукопожатие немного расшевелило Глыбу Разума, прочистило что-то в каменном мозгу.
– Сапоги не отдам! – крякнула Глыба гранитным голосом. – Луку бери три головки – и точка. Неизвестно, сколько вас тут с летающими черепами, сапогов не напасешься.
– Да нету больше ни у кого! У Лехи Хоботова рука летает, да и то рядышком, возле деревни.
– Не знаю, не знаю, но сапоги нам самим нужны.
Голова обиженно чихнула, повернулась к нам затылком, а тело вдруг зашевелилось. Оно сунуло руку в капитанский рюкзак, нашарило там пакет с луком и, отобравши три луковицы покрупнее, сунуло их в карман пиджака. После этого оно подняло руку к небу и пальцем поманило Голову к себе.
– Ну чего тебе надо? – сказала Голова. – Сиди спокойно.
Но тело изо всех сил махало правой рукой, а левую прижимало к сердцу, умоляя Голову скорей вернуться назад.
– Вот так всегда, – огорченно вздохнула Голова. – Только разойдусь – оно к себе тянет. Ну чего тебе надо, глупое? Дай погулять-то!
Тело разволновалось. Вскочив на ноги, оно подпрыгнуло, чуть не ухватив Голову руками.
Голова увернулась, прикрикнув:
– Цыц! На место!
Тело прыгнуло еще раз, но снова промахнулось.
– Сидеть! – крикнула Голова, отлетая в сторону, а тулово, воздев руки к облакам, побежало за ней.
– Осторожнее! – кричала Голова. – Ногу сломишь! Постой!
Тело не унималось. Спотыкаясь и падая, оно бежало вслед за Летающей Головой.
Голова в конце концов даже развеселилась.
– Не догонишь! – кричала она. – Не поймаешь!
Чуть не плача, тело сделало рывок, каким-то отчаянным козлом подскочило в воздух, схватило Голову за уши и крепко нахлобучило на законное место.
Глава XVIII
Горемыки
Ох, туман, туман. Да что же это за туман в моей-то бедной голове? Какой уж тут гранит, какая Глыба Разума – мутный, полусонный и беспросветный туман. И в тумане этом не моя ли нанюханная оторвалась от земли голова? Прав капитан, прав, нанюхались мы болотных газов, дурманящих болотных трав. Но если я и нанюхался их, то не здесь, не в макарке, а очень-очень давно, в сороковых годах XX века.
Превратившись снова в единое целое, дед Аверя вернулся к костру. Он налил из ведра в миску остатки ухи и залпом выпил.
– Ну ладно, – сказал он, отдуваясь. – Луку хоть заработал на уху.
Дед немного побледнел, видно, устал. Он сел, прислонившись спиною к сосне, прикрыл глаза.
Капитан-фотограф порылся в рюкзаке, достал пару головок чесноку, добавил к ним несколько перьев лаврового листа. Завернув все это в тряпочку, протянул деду.
– А за сапоги прости, – сказал капитан. – У меня-то голова пока не летает. Куда я в болоте без сапог?
Дед молчал, прикрывши глаза.
– Да что, обиделся, что ли? – спросил я. – Из-за сапог?
– Не в сапогах дело, – махнул рукою дед. – Так чего-то жалко стало. Летаешь, летаешь, а толку…
– Так ведь и мы, – сказал я, обняв деда за плечи. – Плывем, плывем, а что толку?