Впрочем, что бы ни рассказывала я ей, она слушала с одинаковым интересом. Восприимчивая, горячая натура девочки жаждала все новых и новых впечатлений. Ко мне она привязалась с необыкновенной верностью и преданностью и слушалась меня беспрекословно во всем.
Так, однажды утром, войдя в ее спальню, я увидела старую Барбале, стоявшую на коленях перед постелью княжны и с трудом натягивающую чулки на ее стройные ножки, которыми она болтала и дрыгала поминутно.
— Что это такое? — с удивлением произнесла я при виде этой картины. — Как, Барбале, вы одеваете такую большую девочку?
— Княжна не может одеваться сама, — произнесла покорно старуха.
— Полно, Барбале! Вероятно, у вас есть дело на кухне, не требующее задержки, — тоном, не допускающим возражений, сказала я ей, — ступайте же к нему, а вашу княжну одену я сама.
И, взяв чулок из рук служанки, я уже готовилась натянуть его на маленькую ножку Тамары, как вдруг она неожиданно вскочила с постели и со смехом вырвалась от меня:
— Нет-нет, mademoiselle Люда. Я не позволю вам! Вы слишком хороши для роли служанки.
— А Барбале? — спросила я серьезно. — Не находите ли вы, Тамара, что она слишком стара, чтобы исполнять ваши причуды?
Девочка вспыхнула до корней волос, но все-таки еще не хотела сразу сдаться на мои доводы.
— Барбале — служанка! — произнесла она смущенно.
— Да, вы правы. Она служанка, старая служанка, притом вынянчившая два поколения дома Джавахи и Кашидзе. Так неужели же в награду за свою честную, долгую службу она не годится ни на что иное, как для исполнения прихотей балованной девочки, потому только, что эта девочка знатного княжеского рода, а она, Барбале, бедная старуха?
— О, mademoiselle Люда, — вскричала Тамара со свойственной ей живостью, — я не знаю, насколько вы правы, но я очень люблю, когда вы так говорите. Ваш голос звучит, как студеный горный родник, а глаза ваши — точно глаза небесного ангела. Я сделаю все, что вы захотите, только бы не было у вас этой складочки между бровями! Она делает ваше лицо страдальческим, mademoiselle Люда, а я не хочу видеть вас страдающей и несчастной. Я люблю вас, так сильно люблю! Почти наравне с дедушкой Кашидзе! Андро говорит, что я люблю дедушку за то, что он богат и даст мне много-много золотых червонцев… Андро лжет, но я не могу доказать ему этого, зато я могу доказать, что вас я люблю бескорыстно: ведь вы мне ничего не дадите, ни червонцев, ни драгоценностей, а я люблю вас так крепко, что едва ли сумею вам это рассказать…
Ее наивный лепет трогал меня до глубины души. В этой своеобразной, необузданной девочке было много хороших, светлых сторон. Особенно симпатичным было в ней умение держать данное слово.
— Я родом из князей Кашидзе, — говорила она с гордостью в ответ на мои похвалы по этому поводу, — а князья Кашидзе славятся умением держать свои обещания!
Действительно, свое слово она держала свято, и это удивительно красило весь ее внутренний облик.
С этого дня Барбале уже не приходила раздевать и одевать Тамару. Я одержала первую победу над баловницей княжной.
Два обстоятельства, однако, несказанно волновали и заботили меня. Первое из них была непримиримая вражда между Андро и Тамарой, а второе — полнейшая невозможность заставить маленькую княжну учиться.
На первое я уже махнула рукой, признавая свою полную беспомощность в этом деле. К тому же Барбале шепнула мне, что князь Кашидзе думает отослать своего внука в полк, под начальство князя Джавахи, чтобы приучить мальчика к выправке и дисциплине, необходимой для военного.
Зато леность княжны и ее полнейшее нежелание приняться за книги доводили меня до отчаяния. Смешно сказать, взрослая четырнадцатилетняя девочка не умела читать!
Однажды, перебирая свои вещи в присутствии Тамары, которая была большая охотница до этого, я вынула большую книгу, заключающую в себе один из романов Купера, с изображением индейцев на обложке.
— Ах, что это за картинка, душечка? — восторженно всплеснула она руками и так и впилась в книгу загоревшимся от любопытства взглядом.
Я объяснила.
Тогда она стала быстро переворачивать страницу за страницей, отыскивая новые и новые картинки.
— Какие смешные коричневые люди, — изумлялась она, — а вот и белый! Это вождь? Да, mademoiselle Люда?
— Да, это охотник. Его звали Зверобоем. Хотите знать о нем подробно, Тамара?
— О да! — так и вспыхнула она вся от удовольствия. — Скорее, скорее прочитайте мне все это, mademoiselle!
— Нет, Тамара, я не буду читать вам этой книги, — отвечала я твердо.
Она мгновенно побледнела, потом густо покраснела, как это случалось с ней в минуты острых припадков гнева, и, вызывающе вскинув на меня свои черные глаза, спросила:
— Почему вы не хотите мне читать? Вы, верно, не любите меня больше? Конечно, меня нельзя любить, потому что я постоянно ссорюсь с Андро… И я знаю, вы меня не любите… Да-да.
— Успокойтесь, Тамара, — произнесла я спокойно, кладя ей руку на головку, — я и не думаю сердиться на вас и люблю вас не меньше прежнего. Я просто хочу, чтобы вы выучились читать сами и без моей помощи прочли эту книгу.
— Я не могу, mademoiselle Люда, — прошептала она беспомощно и тоскливо.
— Нет слова «не могу», Тамара, — произнесла я, ободряя ее улыбкой, — слово «не могу» выдумали слабые, беспомощные люди. Я надеюсь, что смелая и умненькая княжна Кашидзе не захочет походить на них?
— О, mademoiselle Люда, — вся вспыхнув от моей похвалы, вскричала самолюбивая девочка, — вы думаете обо мне лучше, нежели я этого стою!
— Я думаю о вас так, как вы этого заслуживаете, Тамара, — произнесла я, все еще не переставая улыбаться, — и надеюсь, вы не заставите меня раскаиваться в этом!
Горячий поцелуй был мне ответом.
В тот же день мы сели за работу, несмотря на явные насмешки Андро, подсматривавшего и подслушивавшего за нами, и через каких-нибудь две-три недели княжна, захлебываясь от восторга, читала «Зверобоя», сначала с трудом, потом все плавнее и плавнее.
— Вы маленькая волшебница! — в тот же день за обедом сказал мне князь Кашидзе с любезной улыбкой. — Укажите мне ту магическую палочку, которая превратила мою дикую, непокорную козочку в смирную овечку!
— О, Никанор Владимирович, вы заблуждаетесь! — поторопилась я отклонить похвалу старика. — Тамара еще далеко не представляет из себя того, чем бы я хотела ее видеть… Не правда ли, Тамара? Мы будем еще долго-долго совершенствоваться с вами?
Веселый взгляд и ласковая улыбка были мне ответом — взгляд, от которого становилось светло и радостно всем сидевшим за столом. Один Андро сидел молчаливый и угрюмый и смотрел враждебно исподлобья своими мрачными, недобрыми глазами.
ГЛАВА VI
Бабушкины драгоценности. Ворона в павлиньих перьях. Злополучная лезгинка
Это было накануне дня святой Тамары. Чтобы порадовать княжну, старый князь позвал несколько из ее подруг и кое-кого из горийской молодежи.
Тут была тоненькая, беленькая, как сахар, Анна Глинская — дочь одного из командиров казачьих сотен, стоявших под Гори, и Даня Фаин — племянница председателя городской управы, полная, рослая блондинка, и Зоя Кошелева — дочь купца, торговца рыбными товарами, и Марина Чавадзе, бледная чахоточная грузиночка, худенькая и прозрачная, как тень, и, наконец, богатая татарка Фатима Джей-Булат — дочь домовладельца в Гори, прелестная и нежная, как цветок Востока, девушка-невеста, с длинными змееобразными косами до пят, в пышном национальном наряде.
Еще задолго до прихода гостей слуги князя Кашидзе метались по комнатам, обкуривая их каким-то пряным, одуряющим голову курением.
Княжна Тамара заперлась в своей спальне с самого обеда, и я буквально терялась в догадках, что бы она могла там делать одна.
Я несколько раз подходила к дверям и бралась за ручку. Но напрасно, дверь не поддавалась. Она была закрыта изнутри на ключ.
— Тамара, откройте мне! — взывала я у порога. — Что вы там колдуете, маленькая колдунья?
— Чуточку потерпите, mademoiselle, душенька! — слышался из-за двери звонкий голосок. — Я вам готовлю сюрприз!
Наконец все гости съехались, и обширный дом Кашидзе сразу наполнился молодыми голосами и смехом. А юной хозяйки все еще не было.
— Где Тара? — недовольный ее отсутствием, произнес князь и чуть-чуть нахмурил свои седые брови.
— Она заперлась у себя, но я еще раз попытаюсь проникнуть в ее комнату, — сказала я и направилась уже с твердым намерением исполнить мое решение, как дверь в залу, наполненную гостями, внезапно распахнулась, и перед нами предстала княжна Тамара. Но — Боже мой! — в каком виде!..
На ней было длинное платье с тяжелым шлейфом, того старинного фасона, который носился несколько десятков лет тому назад. Ее пышные кудри были зачесаны кверху и перевиты нитями жемчуга крупной величины. На маленькой головке плотно сидела массивная диадема из разных камней — первая драгоценность рода Кашидзе. Такое же ожерелье обвивало ее худенькую шейку, которой казалась непосильной тяжесть драгоценного убора. Кисти рук ее были украшены браслетами, пальцы — кольцами и перстнями. Гордая улыбка самодовольства не сходила с ее губ. Она величественно раскланивалась со своими гостями, обмахиваясь громадным веером из павлиньих перьев.
Гости с нескрываемым удивлением смотрели на молодую хозяйку, изуродованную до неузнаваемости ее пышным костюмом. Удивленно смотрел и старик Кашидзе на внучку, ожидая пояснения этого странного маскарада.
Несколько минут длилось молчание. Потом резкий голос Андро произнес громко на всю залу:
— Ворона в павлиньих перьях!
Я видела, как его рябоватое лицо, со шрамом вдоль щеки, дышало торжествующей насмешкой. Дикий поступок сестры пришелся ему по вкусу.
Юные гости княжны старались остаться серьезными.
Однако это им не удалось. Хорошенькая татарочка Фатима Джей-Булат, не знакомая с правилами светского приличия, громко, добродушно расхохоталась и, указывая на княжну пальцем, быстро заговорила на ломаном русском языке:
— Большая… розовая птица с хвостом… Откуда прилетела? Йок, нехорошо, душечка джаным… Прежде лучше было… Косы… кафтан… сапожки сафьяновые… А так плохо… совсем нехорошая стала джаным… Ни один джигит замуж не возьмет… верь слову Фатимы…
— Я и не собираюсь замуж! — сердито нахмурясь, произнесла Тамара, в то время как все лицо ее так и заалело краской негодования и стыда.
— Тамара, — шепнула я незаметно, проходя мимо нее, — придите сейчас же в мою комнату. Мне надо сказать вам два слова.
Она было скорчила недовольную мину. Ей не хотелось уходить из ярко освещенной залы от ее гостей, на которых, как ей казалось, она произвела неотразимое впечатление, но и отказать мне она не могла.
Минут через пять она была уже у меня.
— Как вам нравится мой костюм и мои драгоценности, mademoiselle Люда? — самодовольно обратилась она ко мне с вопросом.
— Я нахожу, Тара, что вы выглядите очень безобразной сегодня! — отвечала я ей.
— Что?
Ее глаза и рот широко раскрылись… Она так и пожирала меня взглядом.
— Да. Вы напрасно надели это тяжелое платье. В нем вы кажетесь смешной маленькой старушкой! — безжалостно продолжала я. — А эти драгоценности? Они могут идти к взрослой даме, а никак не к девочке ваших лет.
— Вы ошибаетесь, mademoiselle, — холодно сверкнув на меня глазами, сказала княжна, — вы видели, как они все смотрели на меня? И Фатима, и Анна, и Даня — все-все! Они завидовали мне, уверяю вас!..
— Они смеялись над вами, Тара! — продолжала я невозмутимо.
— О! Это уже слишком! — вскричала она, затопав ногами. — Вы это нарочно выдумываете, чтобы только досадить мне! Все вы досадуете на меня за то, что у вас нет ни таких нарядов, ни таких драгоценностей! О, какие вы злые! Какие злые! И как я вас всех ненавижу!
— Даже меня, Тамара? — тихо спросила я, поймав ее руки и притягивая ее к себе. — Даже меня?
— Всех! — повторила она упрямо и, бросившись в угол тахты, залилась злыми, капризными слезами.
Я молча уселась в противоположный угол и ждала, когда она успокоится. Но так как Тамара плакала все громче и громче, то я предпочла оставить ее одну и выйти к гостям.
— Она капризничает, — тихо шепнула я в ответ на вопрошающий взгляд князя Кашидзе, — самое лучшее оставить ее в покое.
— Своенравная, избалованная девочка, но предобрая душа! — так же тихо проговорил тот. — У нее какая-то болезненная слабость — хвастаться своими богатствами. Искорените из нее этот недостаток, mademoiselle Люда, и вы кругом обяжете меня, старика, — заключил он, с чувством пожимая мою руку.
Между тем молодые гости княжны, соскучившиеся сидеть сложа руки, стали устраивать разные игры.
Ловкая и проворная Фатима так и мелькала между ними, бросаясь в глаза своим красивым личиком и живописным костюмом. Но вот послышались звуки зурны и волынки, к ним присоединилось звучное чиунгури — род нашей гитары, и полилась чудная, звонкая и быстрая по темпу мелодия, поднимающая при первых же ее нотах задорное желание плясать, кружиться и бесноваться.
Это князь Кашидзе, чтобы порадовать внучку, позвал трех музыкантов-армян, составляющих доморощенный оркестр Гори.
— Лезгинка! Лезгинка! — весело пронеслось в кругу оживившейся молодежи. — Мы будем плясать лезгинку! Вы позволите, князь?..
Он, разумеется, поспешил дать свое согласие. Тогда хорошенькая Фатима выступила вперед. Она повела на нас своими газельими глазами, молча подняла правую руку с захваченным в ней концом белой чадры и, кокетливо прикрываясь ею, плавно заскользила по устланной коврами комнате. Но вот струны чиунгури зазвенели чаще и быстрее… И хорошенькая плясунья ускорила темп… Вот она уже не скользит, а носится по комнате с легкостью бабочки, далеко разметав за собою белое облако кисейной чадры.
— Браво, Фатима! Браво! — кричат ей зрители, и она, разгоряченная и пляской, и похвалами, неожиданно прерывает танец и бросается со смехом на цветную тахту, в круг своих подруг.
За нею выступает Анна Глинская. Эта не может внести того жара и огня, который присущ восточной девушке в исполнении ее родной пляски. Анюта выучилась лезгинке на уроках танцев в тифлисской гимназии и тщательно выделывает каждое па, много, разумеется, уступая Фатиме в ее искусстве. Но и ей похлопали так же, как за минуту до этого хлопали хорошенькой татарке. В самый разгар пляски в залу незаметно вошла Тамара. Она успела снять свои злополучные бриллианты и, заменив массивный бабушкин наряд простеньким белым платьем с голубой лентой вокруг талии, сразу изменилась и похорошела от этого костюма.
— А-а, павлин растерял свои перья и обратился в простую ворону, — неожиданно произнес, заметя ее появление, Андро.
Но, к счастью, никто, кроме меня и Тамары, не слыхал его слов.
Княжна показалась мне как будто смущенной и пристыженной в первую минуту. Но, по мере того как лезгинка все больше и больше овладевала вниманием молодежи, Тамара также заметно оживилась, и все ее смущение рассеялось как дым. И вдруг, неожиданно сорвав со стены бубен, она, прежде чем кто-либо из нас опомнился, бросилась в пляс. Говорят, что лучшие исполнительницы лезгинки — татарки Дагестанских гор. Пляска Фатимы Джей-Булат очаровала меня. Но пляска маленькой княжны Кашидзе меня глубоко растрогала. Если Фатима внесла в свое исполнение весь огонь, весь жар родимого Востока, то юная Тамара была олицетворением какой-то трогательной, невинной красоты и грации. Каждое ее движение было строго выдержанно и законченно. Она не носилась, как Фатима, охваченная вихрем пляски, но, вся извиваясь, плыла перед нами, без слов говоря своими прекрасными, горячими глазами:
«Вот видите, я какая! Злая, капризная, своенравная… Но вы любуетесь мною, несмотря на это, и не осуждаете меня, потому что, в сущности, я добра и покорна и готова исправиться, насколько могу!»
И ее действительно нельзя было осуждать — эту полную своеобразной прелести девочку! Ее глаза горели как звезды, личико дышало таким светлым, таким детским оживлением, что оно — это хорошенькое личико с неправильным ртом и немного крупным носом, казалось чудно прекрасным в эту минуту.