– Наверное, – вздрогнула от неожиданности Любаша, – я не знаю, Владимир.
– А я знаю, – задумчиво сказал Владимир Петрович, – потому что знаю, что такое любовь.
– Любовь питается откликом, – словно поддакивая Петровичу, продолжает парень из телевизора. – Отклик – это когда на пылкий взгляд отвечают искрящимся взглядом, на тихую улыбку радостной улыбкой, на страстный поцелуй нежным поцелуем, на боль – состраданием, сочувствием, и вообще, соучастием во всем. Отклик – это интерес друг к другу. Это закон: нет интереса – нет и внимания.
– Жаль, что женщины редко проявляют инициативу, – тихо сказал Владимир Петрович.
Видели бы вы Любу в этот момент. Она побледнела, было такое ощущение, что она вот-вот потеряет сознание.
А телевизор продолжал:
– Женщины более цельные натуры, они талантливы в искусстве любви. И вообще любовь живет благодаря женщинам. Они щедры и отзывчивы, к тому же готовы к самопожертвенной любви и потому так часто попадаются в сети мужчин, желающих лишь поразвлечься, при этом мужчины с удовольствием уделяют так много внимания своей временной избраннице, что женщина начинает думать и заблуждаться, что ее тоже любят.
– Согласен, – закивал Владимир Петрович. – Вот тут я согласен, негодяев очень много.
– Британские социологи составили портрет современного европейца в цифрах и фактах, – продолжает диктор. – По их мнению, настоящую любовь человек способен испытать два раза в жизни.
– Какие-то странные ученые, – рассмеялся Владимир Петрович. – Тебе не кажется, Люба?
– Наверное, – тихо ответила Люба. – Я… я не знаю, Володь.
– Любовь приходит два раза в жизни, так считают ученые, – говорит теледиктор.
– Люба, признавайся, – шутит Петрович, – ты уже любила кого-нибудь? Ну, там в школе или в училище?
– Любила, любила, – рассмеялась Люба. – Только мой жених давно уже женат и двоих детей воспитывает.
– Отлично, – хлопнув в ладоши, Петрович потер ладони друг о друга, – значит, вторая любовь приведет к замужеству. Верно? Ты слышала, что ученые по этому поводу говорят?
Люба снова покраснела и вжалась в кресло.
После вечернего чая Петрович уже было направился к себе в спальню, но Люба попросила его задержаться.
– Что такое, Любаша? – удивленно спросил Владимир Петрович. – Что-то случилось?
– Да, – тихо произнесла Люба, – случилось.
– Что? – испуганно переспросил Владимир Петрович.
– Понимаешь, Володя, – откашлялась Люба, – я… я вижу, что ты сам никогда не решишься на такой шаг, потому и беру инициативу на себя.
Возникла пауза.
– Ну, говори же, Люба, – наконец не выдержал Владимир Петрович. – Говори! – Губы его дрожали.
– Я люблю тебя! – тихо произнесла Люба и, прижавшись к Владимиру Петровичу, громко и твердо добавила: – По-настоящему люблю, хочу стать твоей женой!
Петрович, конечно, герой – не зря ведь его орденом Мужества наградили, но тут что-то растерялся. А может, мне показалось. Но как-то он уж долго раздумывал с ответом. Но наконец собрался с силами.
– Любушка, миленькая моя, – Петрович крепко обнял девушку, – спасибо тебе, дорогая, за смелость. Я бы никогда в своем положении не решился сказать тебе такие слова. Я тебя тоже люблю, но…
– Молчи! – вскрикнула Люба и прижала к губам мужчины свою ладонь. – Молчи, умоляю тебя. Ничего больше не говори. Главное сказано. Все!
Люба забралась Петровичу на колени. Обнявшись, влюбленные долго сидели молча. Мы с Фуку боялись даже пошевелиться. Такое событие в нашей семье! С ума можно сойти.
Первым заговорил Петрович:
– И все же, родная, мы должны поставить точки над «i».
– Сейчас ты со своими точками все испортишь, – нахмурилась Люба.
– Понимаешь, в чем дело, Любань, – Петрович склонил голову и, если бы он видел, наверное, смотрел бы сейчас в пол, – я не могу принять такую жертву. Это…
– Какая жертва? – вскрикнула Люба. – Ты о чем сейчас говоришь? О какой жертве?
– Ну, – растерялся Владимир Петрович, – зачем тебе это? Ты молодая, красивая девка, зачем тебе слепой инвалид?
– А что, слепой инвалид не человек? – возмутилась Люба и принялась прохаживаться по кухне. – Слепого человека нельзя полюбить? Может, и жить таким людям нецелесообразно? Или слепые должны жениться только на слепых? Ты вот сам понимаешь, что сейчас говоришь? Я ведь не слепая. Я вижу человека, я люблю его… А ты… а ты…
Люба неожиданно расплакалась и села в кресло напротив, закрыв лицо руками.
– Люб, ну, прости, – заговорил Петрович, – ну, честное слово, я счастлив. Вот клянусь тебе. Я люблю тебя, просто…
– Ничего простого не вижу, – буркнула Люба. – Нет ничего тут простого. Мне не четырнадцать лет, и я не играю в любовь. Прежде чем сказать тебе такие слова, сто раз подумала.
– Ты хоть представляешь, что тебе всю жизнь придется за мной ухаживать?
– А что за тобой ухаживать? – неожиданно рассмеялась Люба. – Маленький, что ли? Это я пока на работе у тебя, пичкаюсь тут с тобой, как с ребенком. А выйду замуж, будешь у меня тут как миленький и обеды готовить, и квартиру пылесосить, и в магазин ходить! – Люба, повернувшись ко мне, подмигнула: – Правда, Трисон?
– Ав! – подтвердил тут же я.
«Люди мои дорогие, да я ради такого дела готов даже в супермаркет каждый день ходить!»
– Ого! – захлопал в ладоши Владимир Петрович. – Да у вас тут, я смотрю, целый сговор!
Эх, так все хорошо складывается. Но.
Как же печально! Фукусиме становится все хуже и хуже. Не умирай, дорогая. Держись. Давай уже поженим наших человеков. Должны же мы с тобой побывать на свадьбе дорогих наших людей. Фукушка, милая моя, потерпи немножко…
Фуку перестала самостоятельно жевать. Люба кормила ее с ложечки и при помощи специального шприца бульончиком, кашей. В тот вечер мы снова вызвали ей «Скорую». Врач порекомендовал усыпить собаку, но Владимир Петрович наотрез отказался.
– Нет! – твердо заявил он. – Никаких усыплений. Это вам не просто собака-гуляка. Это боевая псина. Это герой. Ее наградили орденом Мужества!
Ветеринар с изумлением посмотрел на Петровича.
– Да-да, – продолжил Владимир Петрович. – В наградной книжке стоит моя фамилия, но наградили нас обоих вместе. Если ей и суждено умереть, то пусть умрет достойно, как настоящий воин. Люба, слышишь? Никому не позволяй убить мою собаку. Пусть умрет своей смертью.
– Не беспокойтесь, Владимир Петрович, – поспешила успокоить ветврач, – как вы скажете, так и будет! Мы…
– До свидания, – не дослушав, сказал Петрович.
Глава 21
Это был, наверное, самый ужасный день в моей жизни. Даже когда меня пацаны-беспризорники перед съедением к батарее привязали, мне не было на душе так муторно, как сегодня. Как вы думаете, кто приезжал к нам в гости? Не стану тянуть кота за хвост (кошачьи фразеологизмы, оказывается, тоже есть), сразу отвечаю: родители нашей Любы – и мама, и папа. Как я понял, атаманом в этом «войске» была мама. Люба с утра уехала по своим де лам. Владимир Петрович, как обычно, сидел за компьютером, мы с Фуку, раз уж представилась такая возможность, на славу отсыпались. Раздался звонок в дверь, Петрович никогда и не спрашивал «кто там», сразу отворил дверь.
Незваная гостья начала с порога:
– Сколько вам лет, уважаемый?
– Простите, с кем имею честь…
– А вы уверены, что вы ее имеете? О какой чести вы говорите? – перебила женщина.
Владимир Петрович сразу догадался, что это мама Любы, и предложил ей пройти в гостиную. Следом за женщиной вошел мужчина, поздоровался, пожал руку хозяину, представился:
– Геннадий Витальевич.
– А как зовут вашу супругу? Я правильно понимаю, что это ваша жена? – спросил Владимир Петрович.
– Правильно-правильно, – язвительно ответила женщина и наконец-то назвала свое имя: – Екатерина Львовна я.
– Вы родители Любаши? – спокойно спросил Владимир Петрович.
– О-о-о-о! Тут у них уже маши-любаши полным ходом…
Геннадий Витальевич кашлянул в кулак и строго сказал:
– Катюша, пожалуйста, веди себя повежливее, мы все-таки не у себя дома…
– А ты мне рот не затыкай, и не надо меня тут воспитывать…
– Катя! – прикрикнул мужчина, пытаясь урезонить жену.
– Что Катя? Что Катя? – Чувствовалось, женщина сейчас расплачется, однако каким-то невероятным усилием ей удалось подавить в себе этот позыв, и она продолжила: – Как же вы, Владимир Петрович, решились на такое дело? Совесть не мучает? Хотя понимаю, вопрос риторический. Решили служанку себе пожизненную завести?
Я наблюдал за подопечным. Со стороны могло показаться, что он спокоен, но меня-то не обманешь. Я видел, вернее, чуял, как все внутри Владимира Петровича напряглось и закипело. Какую же нужно иметь силу воли, чтобы в такие минуты, в собственной квартире, вот так не встать и не закричать: «Во-о-о-н! Пошли вон отсюда!» Но…
– С чего вы взяли, что я нуждаюсь в служанке? – спокойно спросил Владимир Петрович.
– А что, у нас слепые теперь сами себя обслуживают? – всплеснув руками, ехидно спросила Екатерина Львовна. – Может, вы еще сами себе и обед готовите?
– Ну, если вас интересуют именно эти вопросы, то да! – улыбнулся Владимир Петрович. – А еще я самостоятельно могу постирать, погладить, почитать книгу, причем даже обычную, могу с кем угодно самостоятельно общаться в Интернете, писать, отправлять и получать электронные письма. Что вас еще интересует? Вы пришли проконсультироваться?
Гости явно не ожидали такого поворота, и Екатерине Львовне пришлось сменить тон:
– Владимир Петрович, извините за такое начало, но вы должны меня понять. Пожалуйста, отпустите Любу.
– А Люба знает о вашем визите ко мне и вообще о вашей просьбе?
– Нет, что вы, что вы! – Екатерина Львовна испуганно замахала руками. – Я попросила съездить ее сегодня по нашим семейным делам. И очень вас прошу, как мужчину, не говорить ей о нашем приезде и… о нашем, так сказать, разговоре. Могу я надеяться на это?
«Вон оно что! «Свои дела» Любы оказались делами мамы!»
– Можете, – твердо ответил Владимир Петрович. – Слушаю вас.
– Пожалуй, начну я, если не возражаете, – робко произнес Геннадий Витальевич. – Понимаете, дорогой Владимир Петрович, Люба у нас с Катей… с Екатериной Львовной единственный ребенок, и нам… понимаете… Ну, как бы вам это сказать…
– А вы говорите прямо, – усмехнулся Владимир Петрович. – Не бойтесь, я не из обидчивых. Не барышня, в обморок не упаду.
– Ну, в общем, мы не такого будущего хотели своей дочери… в смысле…
– В смысле, всю жизнь возиться с калекой? – подсказал Владимир Петрович.
– Зачем так грубо? – смутился Геннадий Витальевич. – Я хотел сказать… это… ну…
– Да не оправдывайтесь вы, – тяжело вздохнув, сказал Владимир Петрович, – я вас понимаю. Но… обещать ничего не буду. Я подумаю…
Екатерина Львовна подпрыгнула на стуле.
– Как это? – неожиданно всхлипнула она. – Что значит «не буду обещать»? Вы хотите сказать, что вы не откажетесь от Любы?
– То, что я хотел, я сказал, – отрезал Владимир Петрович. – Мне нужно подумать.
– Я бы хотела получить более конкретный ответ на свою просьбу. Вы отпустите нашу дочь?
Хозяин квартиры некоторое время молчал, затем тихо сказал:
– Вашу дочь никто здесь на привязи не держит.
– Ну, я, конечно, образно выражаюсь, но ведь мы понимаем, что все зависит от вас.
– Вряд ли от меня, – сказал Владимир Петрович. – Вашей дочери не шестнадцать и даже не восемнадцать лет. Она совершенно взрослый человек и…
– Это заблуждение! – вскрикнула Екатерина Львовна. – Я лучше знаю свою девочку. Она и в двадцать семь остается ребенком. Иначе… иначе она никогда бы не вляпалась в такую историю… Откажитесь от нее, пожалуйста…
– Послушайте, – процедил Владимир Петрович, – давайте договоримся все-таки выбирать выражения. В конце концов, здесь собрались взрослые люди. И вы должны понять, что мы с Любой любим друг друга. Как это вы так легко распоряжаетесь чужими судьбами? «Откажитесь», «отпустите»! У нас что, крепостное право или рабовладельческий строй? А вы у нее спросили?
– Да поймите же вы, нет здесь никакой любви. Вы как подросток, ей-богу! Здесь обыкновенная жалость к инвалиду… простите.
– Не думаю, – замотал головой Владимир Петрович. – Наша любовь зиждется не на жалости. Жалость мне и самому не нужна. Я не чувствую себя неполноценным человеком. Вон, посмотрите, – Петрович кивнул в нашу с Фуку сторону, – это мои глаза.
Екатерина Львовна покосилась в нашу сторону. По-моему, до этого момента она нас и не замечала.
– Одного не могу понять, – закатила глаза женщина, – как можно полюбить девушку, ни разу ее не видя? Согласитесь, это ведь какой-то бред…
– Не соглашусь, – возразил Владимир Петрович, – я слышу ее запах, чувствую, когда она улыбается, когда она смотрит на меня. Я… я вижу ее сердцем! Вы можете это понять? Впрочем… – Петрович махнул рукой и тяжело вздохнул.
– Владимир Петрович, умоляю вас, – словно не слыша собеседника, прошептала Екатерина Львовна, – отпустите Любу. Вы понимаете, о чем я говорю. Очень вас прошу. Ну не портите девчонке всю жизнь, я этого не выдержу.
– Так вы о себе беспокоитесь, – снова усмехнулся Владимир Петрович, – или о дочери?
– Прошу вас, не ерничайте, – Екатерина Львовна всхлипнула и полезла в сумочку за носовым платком.
Владимир Петрович неожиданно встал из кресла и, давая понять, что разговор окончен, сказал:
– Хорошо, я попробую исправить ситуацию.
Вечером состоялся нелегкий разговор с Любой. Он оказался еще тяжелее и непонятнее для нас с Фуку, чем беседа Владимира Петровича с родителями Любы.
– Люба, миленькая, – начал Петрович, – пока не поздно, я все-таки должен тебе признаться. Ты знаешь, ничего у нас с тобой, наверное, не выйдет.
– В каком смысле? – испуганно вздернула брови Люба.
– В прямом, – ответил Владимир Петрович. – Понимаешь, какое дело. Есть вероятность того, что ко мне вернется моя Лариса…
«Во заливает! Владимир Петрович, дорогой, ты чего это задумал? Ты хочешь расстаться с нашей Любашей? Ой, что это такое творится! Ой-ой-ой!»
– Она приезжала к тебе? – на удивление спокойно спросила Люба.
– Нет-нет, звонила, извинялась…
– И когда же она собирается вернуться? – спросила Люба и, взяв со стола мобильный телефон, что-то там начала смотреть.
– Да, говорит, в любое время…
– Володь, извини, у нее какой-то особенный номер?
– В каком смысле? – удивленно спросил Владимир Петрович.
– В прямом, – улыбнулась Люба и, показывая мне трубку телефона, подмигнула. – Когда она звонит, ее телефон никаким образом не фиксируется в трубке абонента? Правильно я понимаю? Я вот смотрю твои входящие, здесь как был мой вчерашний тебе звонок, так и остался. Или ты забыл, что у нас городского телефона уже как полгода нет? А-а-а, я поняла. Она, наверное, через окошко с тобой разговаривала. Точно?
Я радостно кивнул Любе, мол, так его, так его, лгунишку.
– Ну, ладно-ладно, – махнул рукой Петрович, – соврал я. Родители твои приезжали, они категорически против нашей свадьбы.
– Послушай, Володя, – Люба подошла вплотную к Владимиру Петровичу, – ты взрослый мужик и наверняка знаешь, что чуть ли не в половине случаев родители против то жениха, то невесты. И что? Конечно, мне не хотелось бы ссориться с родителями, но, думаю, после моей беседы с ними они согласятся с моими доводами, причем оба – и мама, и папа. Не знаю, чего они тебе тут наговорили, но они очень хорошие люди. И все поймут. Так что хватит мне тут фантазировать. Или ты уже разлюбил меня? – Люба наклонилась и чмокнула Петровича в нос.
– Эх, Любаша, – выдохнул Петрович. – Как я могу разлюбить тебя? Но ты понимаешь…
– Ничего я не понимаю, – рассмеялась Люба. – Дал слово – держи!
– Хорошо, дорогая! Спасибо тебе. А насчет «разлюбил не разлюбил», знаешь, как я тебя люблю? Знаешь?
– Как? – Люба прижалась своей щекой к щеке жениха и закрыла глаза.