Она насмешливо вздернула черные брови.
— Ты воображаешь, я туда зелья намешала? — В ее голосе звучала явственная ирония. — Это же корица, специи, изюм. Ужасно вкусно. Садись.
Я опустилась в одно из двух стоявших у огня кресел, больших, мягких, из тех, в которых невозможно сидеть — органично только лежать и лениться.
— Вы — Иванна Карамазова? — уточнила я на всякий случай.
— А то кто? — улыбнулась она, прикуривая новую сигарету, и, явно корча из себя цыганку-гадалку, пропела:
— А тебя как звать, испуганная, зашуганная? Зачем пришла?
— Вы не узнаете меня? — поинтересовалась я осторожно.
Иванна снова сощурила глаза, и я поняла, что девушка близорука.
— Мы встречались? — неуверенно предположила она.
— Вы знаете меня по фотографии.
Она прищурилась еще отчаянней. Затем внезапно достала из кармана круглое стеклышко и вставила его себе в глаз.
Я удивилась: «Надо же, монокль!»
Барышня вгляделась и безрадостно усмехнулась, скорее даже поморщилась.
— Точно, знаю, — вздохнула ворожка. — Летняя история. Я ее хорошо запомнила, ничего подобного в моей практике еще не было. Одно не понимаю: зачем ты явилась, морду мне бить, что ли?
— Нет-нет, — поспешно заверила ее я. — Просто понимаете какое дело, вы то ли слишком сильно меня заколдовали, и я до сих пор его люблю, то ли чересчур расколдовали, и я теперь вообще никем увлечься не могу. Мне о любви и сексе даже думать противно. Я всегда живая была, может, даже слишком живая и горячая, в новые романы с головой бросалась, а теперь из меня словно нутро все вычистили — пусто, как после аборта. А в то же время ночами мне все время снится…
— Не говори, сама скажу, — прервала она. — Море, развевающиеся занавески в спальне, любовь и парень твой.
— Не мой — Линды, — горестно поправила я.
— Нет, не Линды, — опровергла она убежденно. — Твой! Слушай, красавица, одной тебе это говорю, не вздумай растрепать. Заявилась ко мне летом эта краля с бледным именем, притащила снимок жениха и просит: «Приворожи его к моей подруге». Я чуть с этого самого кресла не упала. И так ей объясняла, и эдак: ерунду ты, девка, задумала. Одно дело — своего мужа от разлучницы отворачивать. Или даже чужого отбивать, если уж никаких сил нету, такая страсть тебя к нему гложет. Но вот так, с холодным носом, привораживать своего жениха к другой бабе, чтобы какую-то там абсолютную любовь проверить, — это ж кем надо быть? Но у подруги твоей сердце даже не ледяное — пластмассовое. Ничем его не растопишь. И любовь для нее не чувства, а схема, она ее сантиметром меряет. Выкройку себе состряпала, а теперь фигуру под нее подгоняет, а если не влазит — лишнее ножом по живому резать готова. Хорошо, думаю. Я вообще-то девушка не дешевая….
— Знаю, знаю… — Я нервно потянулась к сумке, где лежали скопленные пятьсот долларов — моя зарплата за два месяца.
— Расслабься, — одернула меня Иванна. — Не о том я. Я твоей дружбанке такую немыслимую цену за ворожбу заломила только для того, чтобы она от планов своих дурацких отказалась. Но и это не помогло. Ну и я не дура полштуки упускать. Согласилась. А она, не прошло и недели, из Севастополя мне трезвонит: «Плачу еще пятьсот, только приворожи ты и мою подругу к жениху». Ладно, говорю, о’кей, твои проблемы. А еще через неделю прискакала сюда, злая, бледная, визжит: «Вот тебе тысяча баксов, только расколдуй их, немедленно расколдуй обратно! Так отвороти, чтобы ни он ее, ни она его даже на дух не переносили!»
— И вы постарались, — грустно насупилась я. — Теперь я не только его, никого другого на дух не переношу. От всех мужиков воротит. Вы мне жизнь испортили!
— Я еще не окончила, — осклабилась ведьма. — К самому интересному подхожу. Сейчас я открою тебе свою самую большую волшебную тайну…
Карамазова развалилась в кресле и озорно поглядела на меня. Только сейчас я заметила, что глаза у нее совершенно желтые — янтарные, как у кошки. Да и сама она похожа на кошку, одновременно веселую и ленивую.
— Не умею я колдовать, — произнесла она нараспев. — И не умела никогда! Так что никто вас, дорогие мои, не завораживал и, соответственно, друг от друга не отворачивал. Все это сказки, выдумки для доверчивых лохов, которые мне ни за что ни про что деньги платят. Давай выпьем за это!
— Не может быть! — вскричала я. — Мы же действительно полюбили друг друга. Сначала он, потом я…
Иванна протянула мне горячий стакан с дурманным запахом.
Я машинально отхлебнула. И впрямь обыкновенное красное вино с корицей — ужасно вкусно.
— Я хоть ворожить и не умею, — хихикнула лжеколдунья, — но факультет психиатрии с отличием закончила. И не моя вина, что наше население больше верит в заклятия и привороты, чем в элементарные законы психологии. Перед тем как браться за ваше дело, я подробно-подробно все выспросила и про тебя, и про того парня. И поставила сумасшедшей невесте конкретные условия. Во-первых, никаких цивильных курортов, только дикая натура. Во-вторых, самоустраняться и чаще оставлять вас наедине. В-третьих… Впрочем, больше ничего и не понадобилось. Природа взяла свое. Парень этот изначально ей не подходил, ему нормальная девка нужна была, не вобла сушеная, а кровь с молоком вроде тебя.
— А если бы вы просчитались? — спросила я оторопело.
— Мой вариант беспроигрышный, — беззаботно парировала ведьма. — Tertium non datur[2].
Если бы он на тебя не повелся, Линда решила бы, что его любовь абсолютная и никакие испытания ей не страшны. Так?
— Нет, тут что-то не так, — засомневалась я. — Я же долго в него не влюблялась. А потом нас точно отбросило друг от дружки.
— Не влюблялась ты потому, что порядочная сильно, угрызениями совести маялась, за подругу переживала, вот и боролась изо всех сил. Ведь верно я угадала?
— Верно, — повторила я огорошенно.
— А разрезало вас, когда Линда про ворожбу сказала. Кому приятно марионеткой себя почувствовать, узнать, что твои поступки — результат чужой воли. Человека всегда от такой информации воротит, без всяких заклятий.
— Выходит, не было никакого колдовства?
— Ну почему не было… — хитро прищурилась Карамазова. — Было! Солнце завораживающее, море волшебное, любовь вообще штука колдовская. А потом, Феолент, такое странное зачарованное место, там издавна язычники богине любви поклонялись, жертвы ей приносили. И кто со скалы прыгнет…
— Но Линда утверждала: все это неправда! Никаких исторических доказательств не существует.
— Линда твоя и от любви сертификат качества требует. Не понимает, что любовь как море, и жизнь как море… То, что таится в его глубине, часто не видно глазу! И в путеводителях не указано, и в учебниках не написано, а оно есть все равно. Ты ведь тоже наверняка не раз себе говорила: «Это была не любовь!», а в глубине души все равно его любила. И сейчас любишь. Потому и на других смотреть не можешь.
— Что же теперь делать? — жалобно пискнула я.
— А ничего, — развела руками психоаналитическая ведьма.
— Почему?
— А потому, что Шурик твой ко мне уже приходил, — растянула она губы в улыбке. — Я ему все рассказала. Он, бедный, тоже руки заламывал: «Что теперь делать? Маша квартиру сменила, я ее найти не могу!» А я ему говорю: «Расслабься! Без всякого волшебства, как психолог, предсказываю: барышня твоя еще придет ко мне. Здесь ты ее и отыщешь, сердцем почувствуешь и примчишься…»
— А вдруг не почувствует? — забеспокоилась я.
— Почувствует, — рассмеялась Карамазова. — Мы на волшебство полагаться не будем, я ему сейчас на мобильный позвоню.
* * *Я вышла из дома. Машина, стоявшая у подъезда, подмигнула мне фарами. Открыв дверцу, я села на переднее сиденье.
— Гав! — приветствовали меня сзади.
— Это Семка? — обрадовалась я. — Как он вырос!
— Зато я совсем зачах, — довольно заныл Шурик, но вид у него был самый цветущий и счастливый. Он смотрел на меня, как на седьмое чудо света, не отрывая глаз. По его круглому лицу растекалась радостная улыбка.
— Как ты быстро приехал…
— Знаешь, сердцем почувствовал…
Я иронично улыбнулась.
— Честное слово, — стал убеждать он. — Звонок Иванны догнал меня уже по дороге.
— Я верю, верю…
— А знаешь, какой сегодня праздник? — встрепенулся он вдруг. — Черт, это же чудо, что мы с тобой встретились именно сегодня!
— Ну! — подначила я его.
— Двадцать девятое октября — Международный день Черного моря!
— Ура! — заорала я.
Он сгреб меня в охапку. И как тогда, на Феоленте, взрыв тепла пожаром разорвался в моем сумасшедшем от счастья животе.
И хриплый шалый голос капитана Флинта запел во всю свою луженую ликующую глотку…
Иванна Карамазова сидела за письменным столом.
Небрежно подбрасывая парчовый тапочек на ноге, ведьма открыла ящик, помеченный буквой «П», и, с секунду порывшись в нем, вытащила из вороха фотографий две: паспортно-серьезного Шурика и растрепанную, разнеженную солнцем Машу на фоне морского побережья. В груди у них обоих была видна явственная, обожженная по краям дыра от иглы.
Подушка с большими цыганскими иголками лежала рядом. Неизвестно почему, они были выкрашены в разные цвета: черный, синий, золотой, лиловый. Подумав, Иванна выбрала красную.
— «Расколдуйте их, немедленно расколдуйте!» — глумливо проблеяла ведьма, явно пародируя манерные интонации Линды. — Сейчас, разбежалась! Не научилась я еще расколдовывать. Так что, дорогие мои, живите-ка вы лучше долго и счастливо.
И, сложив фотографии лицом друг к другу, прищурясь, проткнула их насквозь ярко-алой иглой.
Африка
Жара обнимала меня со всех сторон с навязчивостью сексуального маньяка-насильника. Прижималась ко мне тяжелым горячим телом. Лапала похотливыми потными руками грудь, лезла под мышки, заползала в трусы. Терлась, тискала, липла, большая, противная, неприятная до тошноты.
На мне была лишь прозрачная иллюзия одежды — легкая шифоновая юбка и майка-тряпочка, привязанная двумя тесемками к голой спине, — но и она раздражала меня ужасно. Тяжелая торба оттягивала плечо. Нет, это была безумно глупая идея — топать в такую жарынь невесть куда и невесть зачем. И если бы не дурацкое свойство моего характера всегда оканчивать начатое, я бы вернулась домой с полдороги и пролежала весь оставшийся день в ванной, заполненной ледяной водой.
«Но если я чего решил — выпью обязательно!» — дразнила меня моя мама. Не без оснований.
Палец с коротко подстриженным ногтем ткнулся в мордочку раскаленной от жары железной кнопки.
«Три, три, три — код двери. Легко запомнить, правда?» — сказал мне женский голос по телефону. По этому голосу невозможно было определить возраст его обладательницы. Но именно его загадочная обладательница устроила личную жизнь моей подруге Маше.
«Мне сказали: она ведьма. Но она никакая не ведьма — она психолог. Суперпрофессиональный! Ты себе не представляешь, из какого жуткого кризиса она помогла мне вырулить. До прихода к ней казалось: моя жизнь кончена. А она разрешила все в одно мгновение…»
Дверь крякнула и открылась сама собой. Я вошла в подъезд старого дома и тут же судорожно схватилась рукой за горло. Воздух в подъезде-колодце был спертый, тяжелый, практически непригодный для принятия вовнутрь. Сейчас меня вырвет!
Задержав дыхание — «Не вдохнуть! Только не вдохнуть!», — я побежала вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки и чувствуя себя героиней компьютерной игры. Сотня обезумевших от жары черных мух металась по подъезду с заунывным инфернальным жужжанием. В этом звуке было что-то пугающее, вызывающее ассоциации с ужастиками Стивена Кинга, и одновременно тошнотворное, помоечно-омерзительное.
Я ускорила бег. Плетеная торба колошматила по бедру. Третий этаж. Тридцать третья квартира. Звонить три раза.
Звонок отчаянно завопил, умоляя о помощи. «Воды!» — взмолилась я про себя, убежденная: раньше чем женщина, которая откроет мне дверь, успеет добежать до кухни и вернуться обратно, я безнадежно облюю ее коврик.
Дверь открылась мгновенно, и прежде чем я успела оторвать левую руку от звонка, в правую кто-то сунул мне бутылку кока-колы. Я жадно вцепилась в спасительно холодное тельце бутылки, опрокинула в рот ее содержимое и замерла, как статуя, с облегчением вслушиваясь в себя. Чувствуя, как веселые колючие пузырьки понеслись в глубину, словно красноармейцы в старых советских фильмах, которые въезжают в занятый неприятелем город с песнями, флагами, пистолетными выстрелами и в последнюю минуту спасают приговоренных к смерти.
Зажмурившись от счастья, я глотнула еще. В голове прояснилось.
— Спасибо… — Я подняла глаза на свою спасительницу.
На пороге не было никого. Темный коридор манил вовнутрь — я зашла. И наконец увидела ее — Иванну Карамазову — и обмерла, пораженная.
Нет, в облике девушки, стоявшей возле зеркала и поправляющей черную шелковую шапочку на голове, не было ничего необычного. Но на ней была теплая одежда — джинсы и свитер!
— Вам не жарко? — изумилась я.
Она не ответила. Ее отражение в зеркале улыбнулось мне — так улыбаются дитятям, вопрошающим: «А разве жирафке не жарко в Африке?» У нее была хитрая улыбка и вострое лицо. Лицо, обрамленное черными волосами, как сказал бы Костя Треплев, застрелившийся от собственной банальности[3].
Интересное лицо, резко красивое, такие любил рисовать Бродский[4].
— Ну что, вам лучше? — спросило отражение ведьмы.
Да, мне было однозначно лучше. Только сейчас мое распаренное, оглушенное пеклом тело ощутило, что в коридоре царит приятная прохлада.
— Тогда идемте в комнату. — Она не ждала моего ответа.
— А дверь… закрыть нужно, — напомнила я.
— А разве она не закрыта?
Я обернулась. Дверь, оставленная мной распахнутой настежь, действительно была закрыта на все замки и цепочку.
— Значит, вы на самом деле колдунья! — восхитилась я.
Но Карамазовой уже не было в коридоре. Я двинулась в комнату и… замерла на пороге как вкопанная. Такого удара я не ожидала. Какие уж тут брюки и свитер — в комнате горел камин!
— Выключите, выключите его немедленно! — идиотски потребовала я, захлебываясь от абсурда происходящего. — Вы что, с ума сошли?! На улице лето! — Я возмущенно топнула ногой.
Камин был огромный, в высоту человеческого роста, и огонь бился по его большой, жадной гортани сильным плотоядным языком.
— Какого черта вы его распалили? Что за дурацкие киношные декорации? — выпалила я, не в силах одержать нахлынувшую злость. И осеклась… Мой голос прозвучал чересчур презрительно и сварливо. А оба эти качества я никогда не считала достойными уважения.
В ответ Карамазова скорчила зеркальную гримаску, точно повторяющую мою, с той лишь разницей, что насмешничала она уже надо мной. И вдруг проделала неожиданный финт — вытащила из кармана круглое стеклышко на шнурке и вставила его в правый глаз.
«Монокль! — поразилась я. — А барышня с фишкой».
Профессионально сощурившись, девица изучила меня с ног до головы.
— Любопытно… — буркнула она себе под нос.
«Любопытно, — подумала я, устыдившись. — Чего я, собственно, завелась? В конце концов, это ее квартира и она делает в ней все, что хочет. Может, у девицы вообще ангина и ее знобит…»
— Извините, — пошла я на попятную. — Просто на улице и впрямь жуткий зной.
Девушка вскинула левую бровь.
— Но разве сейчас вам жарко?
Я прислушалась к себе и с удивлением поняла: нет. Несмотря на полыхающий огонь, в комнате не было жарко. И не ясно, что было тому причиной: плотно задернутые шторы или толстые стены старого дома дореволюционной постройки, или, может, припрятанный от моих глаз бесшумный кондиционер. Но там, на улице, сиял день, а здесь был вечер, там парило тяжелое жирное лето, а в комнате воздух был прозрачный и легкий, как диетическая еда, — уютно-зябкий, какой бывает только зимой, когда тебя так и тянет сесть поближе к камину и вытянуть руки к огню.