На всех кораблях скомандовали: «К спуску флага!»
Команды кораблей выстроились на шкафутах[168], офицеры – на шканцах. На больших кораблях оркестры начали играть гимн «Коль славен…», на прочих кораблях горнисты играли зорю. Все обнажили головы. Флаги на всех кораблях медленно опустились. Под клотики взвились топовые огни[169].
После спуска флага Корнилов вызвал семафором на «Ростислав» командиров кораблей «Три святителя», «Уриил», «Селафаил», «Варна», «Силистрия», фрегатов «Сизополь» и «Флора».
Во флоте и матросы и офицеры внимательно читали сигналы адмиральского корабля, и все поняли, что вызваны капитаны кораблей, назначенных к затоплению. Все команды высыпали на палубы. Офицеры толпились на шканцах.
От обреченных кораблей отвалили капитанские вельботы и направились к «Ростиславу». Еще не собрались на флагманский корабль все вызванные командиры, как с «Громоносца» подали сигналы: светлейший требовал к себе Корнилова и Нахимова.
Они прибыли одновременно на трап «Громоносца» и обменялись рукопожатием. Меншиков встретил их в адмиральском салоне и, отослав адъютанта, пригласил в кабинет, где на столе горели свечи. Пригласив гостей сесть, светлейший плотно притворил дверь и заговорил почти шепотом:
– Извините, я простудил горло и не могу говорить громко. Ну, как дела, Владимир Алексеевич? Приказ объявлен?
– Я вызвал только что капитанов к себе на корабль, чтобы объявить приказ вашей светлости.
– Да, да… Приказал.
Корнилов и Нахимов приблизили головы, чтобы лучше слышать шепот Меншикова, и оба смотрели ему в глаза. Бегая взором с одного лица на другое, Меншиков хрипло зашептал:
– Говорят, что приказ, исходящий от моего лица, может быть не исполнен. Не лучше ли будет, Владимир Алексеевич, если вы объявите приказ от себя, как бы и почин был ваш, совершенно исключая мое имя…
Оба адмирала в изумлении отшатнулись и выпрямились. Корнилов застыл на мгновение, собираясь с мыслями. Нахимов ответил Меншикову первый.
– На Черноморском флоте нет изменников делу, – громко заговорил Нахимов. – Бунт перед лицом неприятеля – вздор-с! Кто вам это мог сказать-с?
Меншиков перевел взгляд на Корнилова и пролепетал:
– А вы, Владимир Алексеевич, согласны с адмиралом?
– Возможно ли нарушение дисциплины? Не скрою от вас: ваша мысль о необходимости затопления старых кораблей, с чем я имел печальную необходимость согласиться, широко распространилась. Виноваты в том не я, не Павел Степанович, а Станюкович: ему изволили сказать вы сами, а он болтал направо и налево, не стесняясь присутствия нижних чинов. И он-то, вероятно, теперь вас осведомил, ваша светлость, что на флоте неспокойно.
Меншиков, подтверждая догадку Корнилова, вздохнул и возвел глаза к потолку каюты.
– В этом Станюкович прав: и команды неспокойны, да и офицеры, особенно молодежь… Зачем на «Три святителя» грузили сегодня снаряды?
Корнилов ответил, глядя сурово в глаза Меншикову:
– Снаряды приняли по моему приказанию, отданному еще до вашего приказа о затоплении. Я не отменил приказания. На «Трех святителях» особенно неспокойно: команда и сейчас уверена, что мы выйдем в море. Если б я отменил приказ принять снаряды, матросы поверили бы, что корабль обречен, и наверняка бы взбунтовались… Ваша светлость, еще не поздно. Вы можете отменить приказ о затоплении, – мягко и просительно закончил Корнилов. – Приказ еще не объявлен.
На сером лице Меншикова проступил румянец. Он посмотрел в лицо Корнилову злыми глазами и ответил:
– Ни в коем случае! Адмирал, извольте отправляться на свой корабль и немедля объявите приказ. Вы и адмирал Нахимов отвечаете за сохранение порядка на рейде.
Корнилов и Нахимов откланялись.
«Три Святителя»
Возвратясь на корабль с Нахимовым, Корнилов объявил командирам указанных кораблей приказ затопить их до рассвета на местах, обозначенных вехами.
– Приказ вам вручат, он будет подписан мной, – сказал Корнилов. – Снимите, господа, с кораблей, что успеете, в первую голову орудия, снаряды, порох. Корабли надлежит затопить до рассвета.
Нахимов одобрительно кивнул.
Капитаны отправились исполнять приказание.
– Павел Степанович, как друга прошу вас, останьтесь у меня: мне нужна ваша поддержка. С вами я буду спокойнее…
– Отчего же-с! Останусь, если дадите чаю… Прошу-с послать шлюпку и доставить сюда Могученко. Он нам понадобится: у него на «Трех святителях» сын в матросах. И еще-с: пошлите сигнальщика на салинг, пусть докладывает, особенно что на «Громоносце».
Корнилов отдал распоряжения, о которых просил Нахимов.
На темном рейде началось движение кораблей. Обреченные на затопление корабли и фрегаты, буксируемые гребными судами и ботами, занимали определенные им места. Верхние стеньги оголенных мачт на всех кораблях были уже спущены, что придавало кораблям непривычный для взгляда «кургузый» вид. Команды с кораблей не сняли, потому что надлежало еще разгрузить их по возможности быстро.
Почти полный месяц, склоняясь к горизонту, светил очень ярко. Корнилов и Нахимов, стоя на мостике «Ростислава», следили за установкой кораблей. Последним прошел мимо корабль «Три святителя». Командир корабля не захотел воспользоваться услугами буксира, и под дуновением берегового ветра корабль шел, поставив нижние паруса.
– Проклятье! – воскликнул Корнилов. – Он и не думал разоружаться!
«Три святителя» подошел к вехе, мгновенно убрал паруса, положил якорь и, развернувшись, стал точно в линию с прочими кораблями.
– Молодец! – похвалил Корнилов и, спохватясь, что похвала его отзовется больно в сердце Нахимова, прибавил: – Любезный друг, вам больше всего жаль вашу «Силистрию»?
– Почему же-с? «Силистрия» плавает уже больше двух десятков лет. Теперь это лохань, а не корабль. Да-с! А как дивились англичане на Мальте[170], когда я снаряжал там «Силистрию»! У них с таким великолепием снаряжаются одни королевские яхты-с… Но «Трех святителей» жальче. После Синопа – такая участь!.. Горько-с!
Когда корабль «Три святителя» стал в линию с другими, оттуда донесся неясный гул множества голосов. Услышав крики, зашумели матросы и на баке «Ростислава»: они еще не брали из сеток коек, но матросов никто и не пытался загнать в кубрик[171] ко сну. Офицеры «Ростислава» тоже все находились на палубе.
– Сигнальщик, видишь? – окликнул Корнилов.
– Вижу! – ответил с мачты веселым голосом сигнальщик. – Команды на палубах. Братишки шумят, а что – неизвестно…
– Смотри, что на «Громоносце»! – приказал Нахимов.
– Есть! – ответил сигнальщик и через минуту доложил: – Вижу. От правого борта фрегата «Громоносец» отвалил вельбот.
– Куда идет?
– К Графской.
– Больше на «Громоносец» не смотреть!
– Есть!
– Я так и думал, – тихо, чтобы не услышали на шканцах, сказал Нахимов, – он струсил, сбежал.
– Вы думаете? – усомнился Корнилов.
– Будьте уверены-с! Меншиков бросит и нас, и город на произвол судьбы… Нам с вами надо ехать немедля на «Три святителя».
В эту минуту близ корабля с кормы послышался плеск весел.
– Кто гребет? – окликнули с «Ростислава».
– Матрос! – ответили с лодки.
Нахимов крикнул:
– Это ты, Андрей Михайлович?
– Точно так, Павел Степанович! – ответил из шлюпки Могученко.
– Греби к правому трапу. Оставайся в шлюпке. Подожди.
– Есть!
– Пойдемте в каюту, там удобнее поговорить, – предложил Корнилову Нахимов. – Сигнальщик, c салинга долой!
– Есть!
Адмиралы затворились наедине в каюте. Близился рассвет. Месяц закрыло тучей. Стало холодно, но команда «Ростислава» оставалась на баке и офицеры не покидали мест у сетки на шканцах. Крики, то затихая, то разгораясь, по-прежнему доносились с обреченных кораблей.
На обреченном корабле
На рассвете Корнилов приказал просемафорить на линию заграждения, чтобы шаланды и гребные суда, назначенные принимать тяжести, а затем и людей, отошли от затопляемых кораблей. Вслед за тем пяти пароходам, в том числе и «Громоносцу», подали сигнал: стать в линию вдоль затопляемых кораблей левым бортом к ним на расстоянии кабельтова, не класть якорей и держаться на парах.
Когда пароходы заняли свои места («Громоносец» пришелся против «Трех святителей»), крики на кораблях затихли.
Корнилов и Нахимов сели в шлюпку и с Андреем Могученко на руле направились ко входу на рейд.
В беседе наедине Корнилов и Нахимов обговорили, что им предпринять. Нахимов уверял Корнилова, что открытого возмущения быть не может. Он догадывался, что экипажи семи обреченных кораблей все еще не теряют надежды, что приказ отменят, и выигрывают время до подъема флага. Матросы не сомневались, что флаги будут подняты и на обреченных кораблях. А если поднимут флаги, то при свете дня на глазах у всего Севастополя флагов не спустят. Корнилов согласился, что он не решится ни распорядиться насчет спуска флагов, ни топить корабли с поднятыми флагами. И, стало быть, приговоренные корабли выгадывали день жизни. Очевидно, особенная сила была в команде корабля «Три святителя». Туда и направились адмиралы. Пароходы нужны были для того, чтобы устрашить непокорных и в случае нужды ускорить их потопление залпами снарядов в подводную часть кораблей.
Шлюпка миновала Александровскую батарею и направилась между кораблями и пароходами от Городской стороны к Северной, где стоял корабль «Три святителя».
Корнилова и Нахимова сразу узнали. С кораблей и с пароходов раздалось раскатистое «ура» и провожало шлюпку до самого трапа «Трех святителей».
Когда адмиралы, а затем Андрей Могученко поднялись на палубу, вахтенный начальник, мичман, бойко отдал рапорт, что на корабле все благополучно.
Корнилов и Нахимов прошли на ют, а Могученко – на бак, куда за ним толпой повалили со шкафута матросы. Корнилов вошел в каюту капитана. Нахимов остановился и подозвал мичмана[172] Нефедова-второго с «Георгием»[173] за Синоп на груди.
– Голубчик, Ваня, пригласи господ офицеров в кают-компанию[174]…
– Очень хорошо! – ответил весело мичман, блеснув озорными глазами. – Прошу вас, ваше превосходительство, от всего общества корабля пожаловать в кают-компанию. Все мигом соберутся!
Нефедов убежал, а Нахимов пошел в кают-компанию.
Капитан Зарин сидел в каюте на диванчике закрыв глаза, с головой, обвязанной мокрым полотенцем, и покачиваясь: он мучился ужасным приступом мигрени. В каюте пахло уксусом.
Открыв глаза на звук шагов, Зарин вскочил, сорвал с головы полотенце и растерянно посмотрел на Корнилова воспаленными, измученными глазами.
– Очень хорошо, капитан, что вы сняли свой тюрбан, – холодно сказал Корнилов. – Замените его фуражкой и следуйте за мной. Мы явились помочь вам исполнить ваш проект. Оказывается, это не так просто, как мы с вами думали!
Корнилов повернулся и вышел из каюты.
Зарин покорно снял с вешалки фуражку, надев ее, последовал за Корниловым на шканцы и вместе с ним поднялся на мостик.
Корнилов брезгливо оглядывал палубу корабля. Везде и во всем был беспорядок. Валялись неубранные снасти, грудой лежали чемоданы, связки, узлы. На палубе – клочки бумаги, окурки, концы троса.
– Что это?! И вам не стыдно, капитан!
Зарин вспылил:
– Что это?! Да-с, господин адмирал! Вам не нравится! Вы к умирающему другу пришли проститься и возмущены, что он небрит! К покойнику – и паркет не натерли!
Зарин разрыдался и, опершись локтями на поручни мостика, закрыл глаза рукой.
– Простите меня, – мягко сказал Корнилов, – я не сдержался, виноват. Я тоже потерял нервы.
Корнилов с мостика обратился с речью к экипажу корабля. Рядом с Корниловым стояли справа – Нахимов, слева – капитан Зарин, а по правую руку Нахимова – Андрей Могученко.
Матросы сгрудились на шкафуте, однако не переступая за линию вант грот-мачты – отсюда начинались шканцы. Здесь лицом к мостику стояли офицеры корабля. Они вышли из кают-компании за Нахимовым пристыженные, растерянные, притихшие: очевидно, адмирал распек их основательно. В искусстве распекания у Нахимова не было равных.
И матросы присмирели. На них оказали влияние речи старого Могученко на баке.
– Товарищи! – начал Корнилов. – Армия наша вернулась в город после кровавой битвы с превосходящими силами неприятеля. Потери наши огромны. Это показывает, что войска наши сражались храбро и стойко, хотя враг превосходил их числом и вооружением. Армия вернулась, чтобы грудью защищать наш родной город. Неужели мы предадим войска? Матрос солдату друг и брат! Армия на Альме загородила телами убитых дорогу к Севастополю. Противник наш еще не опомнился. У нас есть время, чтобы приготовиться к встрече. Время короткое: не дни, а часы! Не сегодня, так завтра неприятель предпримет наступление на Северную сторону. И флот его может сегодня же приблизиться. Вчера вечером пароход «Роланд» подходил на разведку к входу в рейд и быстро удалился. От разведки не могло укрыться чрезвычайное движение в бухте. Английский адмирал, по докладу командира «Роланда», приказал пароходам поднять пары. Казаки из разведчиков на Бельбеке доносят, что с вечера флот неприятеля закутался в облако дыма. Неприятель готовится, думая, что мы выйдем в море и дадим ему бой!
Слабое «ура» вспыхнуло и погасло в толпе матросов.
– Все мы в последнюю неделю лелеем одну мысль – выйти в море и победить или погибнуть. Но я с болью в сердце отказался от этой мысли. Почему? Вы видите справа по борту пять наших пароходов. Вы смеетесь над ними, называете их «самоварами». Признаюсь, и мне паруса милее. Но паруса, наши крылья, зависят от ветра. В соединенном флоте неприятеля двойное против нашего число пароходов и тройное – против наших парусных кораблей. Жаль, что у нас мало «самоваров», – мы вынуждены отказаться от мысли поразить врага на море. Да и время упущено.
У вас, я знаю, явилась мысль встретить флот неприятеля левым бортом, когда он сделает попытку ворваться в рейд. Согласен, мы нанесли бы их флоту большой урон. Все равно пальбой из своих тяжелых бомбических орудий неприятель потопит все наши корабли. Я вижу среди вас людей из других экипажей. Вы мне скажете: «Вот и хорошо: связанные в одну цепь швартовыми[175], корабли утонут, и цель – загородить рейд – будет достигнута. И мы умрем со славой в бою под флагом».
Верно! О том, что вы хотите нарушить дисциплину, больше всего дорогую на море, у меня не было мысли и нет. Погибнуть в славном бою прекрасно! Но вместе с кораблями и мы погибнем. А мы нужны для защиты города, там наши дома, наши семейства, наши дети. Больше скажу: защищая родной город, мы будем защищать и всю Россию, честь и славу Отечества.
Одна армия не отстоит Севастополя, а вместе с нами отстоит. Слов нет, тяжело уничтожать то, что мы создали своими руками. Много труда мы положили на то, чтобы держать корабли, обреченные в жертву, в завидном всему свету порядке. Подчинимся неизбежному. Главнокомандующий приказал потопить корабли. Я с ним согласился. Адмирал Нахимов согласился. И вы должны согласиться. Москва горела, а Россия не погибла!
Экипаж ответил Корнилову взрывом «ура». Отголоском крик прокатился от корабля к кораблю по всей линии заграждения.
Корнилов знаком руки остановил крики и в наступившей тишине закончил речь:
– Мы оставляем корабль, уверенные, что вы исполните свой долг. Ваш капитан доложил мне, что все подготовлено к затоплению: надпилены, где надо, шпангоуты[176], надрублены под ватерлинией[177] борта. Довольно трех человек. Я вызываю охотников.