Фланговый марш
Потопление кораблей уверило жителей города, что неприятель близко и его ждут на Северной стороне, – туда перегнали всех работников, чтобы ускорить постройку укреплений. На Городской и Корабельной сторонах крепостные работы остановились. Армия стояла на Куликовом поле[189] биваком[190]. Матросов с потопленных кораблей разверстывали побатальонно. Для пополнения флотских батальонов сняли еще часть матросов с прочих кораблей. Число защитников Севастополя увеличилось примерно на 12 тысяч человек. Пароходы, вооруженные тяжелой артиллерией, Корнилов поставил на рейд так, чтобы они могли обстреливать высоты Северной стороны на тот случай, если бы неприятель овладел там укреплениями.
Защиту Северной стороны Меншиков возложил на адмирала Корнилова, Южной – на адмирала Нахимова; адмиралы стали сухопутными командующими по той простой причине, что в гарнизоне теперь преобладали моряки.
Все эти меры действовали успокоительно на горожан. Состоятельные люди, готовые бежать из города, отложили это намерение, предполагая, что дорога на Бахчисарай уже занята неприятелем. То, что богатые остаются в городе, ободрило бедноту.
Неожиданно для большинства севастопольцев случилось то, что предвидел один Нахимов. Светлейший призвал к себе Корнилова и объявил ему, что армия в ночь на пятницу, 12 сентября, выступит из Севастополя по дороге в Бахчисарай.
– Я предпринимаю фланговый марш, – объявил светлейший. – Армия займет положение, угрожающее левому флангу и тылу неприятеля. Поставленный в два огня, «он» не решится напасть на Северную сторону. Ежели это, паче чаяния[191], и случится, армия ударит союзникам в тыл. Засим[192] я считаю необходимым обеспечить сообщение Севастополя с Россией. «Он» может предпринять наступление и на Симферополь, и на Перекоп и отрезать нам все средства снабжения.
Князь называл неприятеля по-солдатски «он».
– Ваша светлость! – воскликнул Корнилов. – Вы покидаете Севастополь и флот на произвол судьбы!
– В Севастополе есть гарнизон. Флот может действовать своей мощной артиллерией. Наконец, наши «кирпичных дел мастера» тоже не дремали. Тотлебен нарыл немало канав и насыпал порядочные валы. Черт ногу сломает – не только англичане!
– Севастополь располагает для защиты всего семнадцатью батальонами. Жалкое состояние укреплений подтверждают ваши собственные слова. Как же нам удержаться против шестидесятитысячной армии неприятеля?
Меншиков посмотрел на Корнилова насмешливо.
– Мне передавали ваш отзыв, что каждый из матросов стоит десятерых солдат.
– Не отрицаю, что говорил это…
– Ну, вот видите, адмирал, двенадцать тысяч матросов – это сто двадцать тысяч солдат… Не спорю, ваш отзыв – не пустая похвальба. Мои солдаты, вчерашние рекруты, не обучены и не обстреляны, но все же и они представляют некоторую силу. Мы, так сказать, будем вашим резервом, – улыбаясь, заключил Меншиков.
Корнилов понял, что спорить бесполезно, – светлейший не любил менять своих решений, хотя бы ему и представляли основательные возражения. И к тому же мысль князя, что надо обеспечить связь Севастополя с Россией, и адмиралу показалась резонной.
На прощание Меншиков, видя, что у Корнилова потемнело лицо, сказал примирительно:
– Война не знает решений непременных. Будем, Владимир Алексеевич, действовать сообразно с обстановкой: она меняется каждый час. Мы еще не знаем точно намерений наших врагов. В залог того, что я не бросил Севастополь, армия оставляет в городе все тяжести, взяв только необходимое. Обозы остаются. Я вернусь, когда это окажется нужным и полезным для нашего общего дела.
За четыре дня, проведенных на биваке Куликова поля, армия Меншикова оправилась. Полки, потерявшие много людей, были сведены в батальоны; воинские части вместо убитых командиров получили новых. Из нестройной толпы снова образовалось войско.
Ночью авангард русской армии двинулся с Куликова поля; армия направилась через Инкерманский мост к Мекензиевой горе. Противник был близко, на Бельбеке, на расстоянии всего одного часа ходьбы от Северного укрепления. Англичане и французы стояли открыто и жгли костры. На теснине Бахчисарайской дороги, идущей в горы оврагом, можно было ждать внезапных нападений. Поэтому русским солдатам запретили разводить огни, даже курить и приказали соблюдать на марше полную тишину.
Движение армии не укрылось от городского населения. Город провел еще одну тревожную ночь. Думали, что войска идут на Северную сторону, чтобы нанести неприятелю удар в левый фланг, когда он пойдет на штурм Северных укреплений при поддержке флота с моря. К рассвету ждали канонады. Настало утро. Пушки на Северной стороне молчали.
Армия и флот
Ночью в Севастополь вернулся батальон Тарутинского полка с четырьмя орудиями, отрезанный от армии англичанами.
После этого связь между Севастополем и армией прервалась.
Утром 13 сентября на Федюхиных высотах, к востоку от города, появились французы.
Неприятель не решился атаковать Севастополь с Северной стороны и намеревался теперь напасть на город с юга.
Появление неприятеля в виду города вызвало у защитников Севастополя большую тревогу. У Нахимова на Городской стороне было всего 4 тысячи человек. Он не смог бы отстоять город с такими слабыми силами, если бы неприятель не замедлил с атакой. Поэтому Нахимов предполагал затопить суда своей эскадры, присоединив их экипажи к гарнизону. Корнилов, узнав о переходе неприятеля на Южную сторону, распорядился перевезти в город на пароходах с Северной стороны 11 флотских батальонов – до 6 тысяч человек. Вслед за тем Корнилов пригласил к себе на городскую квартиру Нахимова, полковника Тотлебена и генерала Моллера.
– Нам надо поделить «наследство», оставленное князем Меншиковым, – сказал собравшимся Корнилов, – и так поделить, чтобы обеспечить единство командования. От этого зависит успех обороны: приказания должны исходить от одного лица. Большая часть гарнизона состоит из моряков – они подчиняются Павлу Степановичу и мне. Пехота подчинена вам, генерал. Командир саперов Поляков считает, что он подчинен непосредственно его светлости, хотя было бы естественно ему слушаться полковника Тотлебена. Все это надлежит привести в ясную систему.
Генерал Моллер, человек пожилой и тугой на ухо, слушал, наставив руку козырьком к левому уху, которым слышал лучше. Слушая, генерал кивал, как это бывает с глухими людьми, когда они хотят скрыть свой недостаток.
– Я полагаю, – сказал Тотлебен, – что командование должно принадлежать или вам, Владимир Алексеевич, или вам, Павел Степанович, то есть одному из старших адмиралов. Беды нет в том, что любому из вас придется командовать на суше.
Генерал слушал Тотлебена все так же, с «козырьком» около уха, и, весь устремясь к говорившему, продолжал кивать.
Нахимов сидел по правую руку от генерала. Обратившись к Моллеру, Нахимов закричал ему в правое ухо:
– Вам ясно-с? Командовать всеми силами в городе будет адмирал Корнилов. Он генерал-адъютант, начальник морского штаба. Ясно-с?
Моллер отодвинулся от Нахимова и ответил обиженно:
– Вы напрасно, адмирал, кричите мне в ухо: я все прекрасно слышу и понимаю. Как я могу командовать вашими моряками? У вас и словесность другая. Мой солдат отвечает: «Точно так, ваше превосходительство», а ваш матрос: «Есть, Павел Степанович». А мне, да, пожалуй, и князю, матрос вдруг ответит: «Нет!» Все дело в форме. Надо такую найти форму, чтобы и армейские чины отвечали Владимиру Алексеевичу: «Точно так, ваше превосходительство!» Для сего есть практикованная форма. Я отдам приказ в таком смысле: «Предлагаю всем господам начальникам войск исполнять все приказания господина генерал-адъютанта Корнилова, принявшего на себя обязанности начальника штаба всех войск, расположенных в городе Севастополе, как утвержденные распоряжения.
Генерал-лейтенант Моллер»
Нахимов, восхищенный согласием Моллера, не очень громко сказал ему на ухо:
– Ваше превосходительство, вы, ей-богу, едва ли не умнее его светлости! Право, так-с!
– Видите? А вы мне в ухо кричите! – проворчал, недослышав, генерал.
Пушка
Веня возвращался, прикидывая на разные лады, как его встретят дома. Мать, увидев на голове его матросскую шапку, а на плечах бушлата пристегнутые кое-как погоны с цифрой 36, наверное, всплеснет руками, обрадуется и даже спросить забудет, где он пропадал двое суток, – прямо кинется целовать и обнимать. Ольга фыркнет: «Ишь ты, вырядился, последыш!» Маринка сдернет с него шапку и напялит на себя или еще какое-нибудь выкинет коленце. Хоня молча улыбнется. А Наташа заплачет от радости и закричит: «Глядите, милые мои! Да он, никак, в юнги записался! Ах, матросик мой миленький!»
Ну а если батенька дома? Батенька, слова не говоря, отстегнет ремень. Лупцовки не миновать! Веня готов во всем сознаться, готов согласиться, что его давно пора выпороть, – он столько набедокурил за прошлое время, так всем надоел… А все-таки жесткий батенькин ремень – вещь довольно неприятная; батенька к нему прибегает редко, но уж если «полирует», то «полирует» как следует.
Семь бед – один ответ! Веня решается. Морской походкой, немного вразвалку, очень похоже на Стрёму расставляя ноги, он направляется к родному дому.
Малахова кургана не узнать. На флагштоке Белой башни веет флаг. Наизволок[193] мимо Могученкова дома идет, извиваясь, небывалая новая дорога; по ней, вздымая пыль сапогами, в гору идут солдаты вольным шагом, с ружьями на плечо. За солдатами пара буйволов упрямо тянет в гору фуру[194]. На ней корабельная цистерна – большой клепаный железный ящик для воды. На камнях фура подпрыгивает, и цистерна гремит и гудит колоколом от каждого толчка. А еще ниже, шагов сто не доходя до Могученкова дома, застряла, попав в выбоину колесом, пушка. Ее подвесили над осью колесного хода и тянут в гору «народом» матросы. Ими командует мичман с озорными глазами. Он весь в пыли, по его красному от натуги лицу струятся грязные потоки пота. Фуражка «по-нахимовски» сдвинута на затылок. Влегши в первую лямку, мичман «закликает», в чем и состоит в эту минуту его команда:
Матросы, подхватив «Дубинушку» хором, пробуют рывком вынуть колесо из колдобины. Колесо почти выскочило из нее, но тут же скатилось назад.
Веня подошел и смотрит со стороны: вытащат пушку или нет.
– Вздохнем, ребята! – командует мичман.
Матросы остановились, не бросая лямок, дышат тяжело, поругиваются потихоньку.
– Эй, юнга! – зовет, увидев Веню, мичман. – Ты что без дела стоишь? Подсоби. Тебя нам только и не хватает.
– Есть! – отвечает Веня и берется за канат.
– Давай, братцы!
– Пошла, пошла! Сама идет! – кричат матросы, выдернув колесо из ямы.
Веня упористо шагает со всеми в ногу и косится на свой дом. Пушка под веселую песню катится со звоном мимо каменного забора. Сейчас, наверное, кто-нибудь из сестер или мать выйдет на крылечко (уж очень весело поют) и увидит, что Веня не то чтобы где-нибудь баловать, а самым нужным делом занят. Но никто не выбежал на крылечко, не выглянул из окна. Веня видит впереди крутой, хотя и гладкий взлобок[196] и не знает, что ему делать: катить ли пушку дальше, до самой верхушки кургана, или бросить и идти домой. Вдруг кто-то так хватил его по затылку, что шапка у юнги слетела с головы и покатилась в сторону. Кто-то дернул Веню и оторвал от каната. Он узнал Маринку.
– Маменька глаза выплакала, а он… Иди домой!
Пушка стала. Веня упирается. Маринка тащит его за руку к калитке.
– Красотка! – кричит мичман. – Чем бы нам помочь, а вы у нас главного работника отнимаете!
– А вы пойте веселее! – ответила Маринка на ходу.
– Да мы уж все песни перепели. Запойте-ка вы нам, что ли…
– От моей песни у вас пушка треснет! – увлекая Веню в дом, кричит Маринка.
Матросы смеются.
– Огонь девчонка! Чья это, не знаете, ребята?
– Могученко, кума Павла Степановича, дочь, – отвечает мичману один из матросов. – И мальчишка тоже евонный.
– Ну, ребята, берись!
Пушка без песни со звоном покатилась в гору…
– Вот тебе твое золото! – втолкнув Веню в комнату, крикнула Маринка матери. – В воде не тонет и в огне не горит. Получай! Некогда мне с вами тут!
Маринка убежала.
Анна молча взглянула на сына заплаканными глазами и даже не улыбнулась, отвернулась к шестку и начала мыть горшки.
Веня тихо отошел в уголок и сел напротив Наташи на скамейку под корабликом. Наташа, перебиравшая как ни в чем не бывало свои коклюшки, подняла голову, внимательно оглядела Веню и чуть-чуть улыбнулась.
Глава шестая
«Игра в жмурки»
Защитники Севастополя очень мало знали о намерениях неприятеля. Меншиков пренебрегал разведкой, хотя в его распоряжении находилась кавалерия. Кое-какие сведения он получал с фельдъегерями от царя из Петербурга. Николай I писал Меншикову очень часто и много, сообщая и газетные заграничные новости, и вести, полученные от русских послов за границей, а то и петербургские сплетни и слухи. Пока неприятель готовился к войне, царские новости опережали события и предупреждали Меншикова о том, чего ему следует ждать. Из Дунайской армии от князя Горчакова приходили полезные сведения, пока неприятель собирал силы в Турции.
Когда неприятель после Альминского боя приблизился к Севастополю, сведения из Петербурга и с Дуная все еще приходили, но потеряли свое значение и смысл.
Важно теперь было знать то, что замышляет неприятель для достижения своих целей в ближайший день, откуда он собирается нанести удар. А в Севастополе не знали не только о передвижениях неприятеля, но и о том, куда пошел Меншиков, где он остановился и куда пойдет.
– Не война, а какая-то игра в жмурки! – отозвался Нахимов о движении воюющих армий.
И в лагере неприятеля после Альминского боя долго бродили в тумане разных предположений.
Главнокомандующий союзной армии – французский маршал Сент-Арно, измученный тяжелой болезнью, ответил отказом на предложение лорда Раглана, командующего английскими силами. Раглан предложил, чего опасались и в Севастополе, немедля атаковать город с севера при поддержке флота. Сент-Арно возражал против этого, так как, по наблюдениям с моря, русские спешно усиливают укрепления Северной стороны.
Командир парохода-разведчика «Роланд» сначала сообщил, что русский флот стоит на рейде, открыто готовясь выйти в море, а потом – что эскадра ночью исчезла. Что будет, если русский флот ночью вышел в море? А может быть, русские загородили вход на рейд, потопив корабли? Тогда союзный флот не сможет вторгнуться в Большую бухту и помочь сухопутным силам при атаке Северной стороны. А что дальше?
При удаче атаки армия союзников не может быстро развить успех: она очутится под обстрелом мощной артиллерии русских кораблей. Широкая, местами до километра, Большая бухта ляжет перед армией неодолимой преградой. Одной бомбардировкой города с северных высот нельзя принудить русских сложить оружие. Куда ушла с Альмы русская армия, неизвестно. В решительную минуту штурма Северной стороны русская армия может внезапно появиться и нанести удар с фланга или в тыл.