– Важнее знать, что на Камчатском люнете. Вот перед вами вестник оттуда… Юнга, ты ушел с «Камчатки» после нас?
– Так точно! – ответил Веня и, сбиваясь, торопливо начал рассказывать, что видел.
На Камчатском люнете – французское знамя. Французов очень много. Орудия не успели заклепать. И юнга Могученко-четвертый не успел заклепать свою медную «собачку»… Генерал Хрулев ведет на выручку «Камчатки» батальон пехоты…
Вспомнив главное, что надо сказать, Веня снял из-за спины ружье брата, поставил его прикладом на землю и, глядя через голову Нахимова на отца, прибавил:
– Мишу убило. Он остался там мертвый. Вот его ружье. Он велел тебе, батенька, сказать: «Беги, скажи батеньке…»
Веня почувствовал, что руки матери крепко сжимают его плечи, и смолк, не решаясь высказать в лицо отцу свою догадку. В смущении юнга посмотрел на Нахимова и сказал:
– Я, ваше превосходительство, на вашей лошадке с люнета ускакал… Он тут, за Чёртовым мостиком, привязана.
Потом Веня увидел глаза отца и понял, что он догадался о том, чего сын не договорил. Лицо Андрея Могученко задергалось и сморщилось: он старался не заплакать.
Нахимов поднялся со скамьи и, сняв фуражку, склонил голову в раздумье. Веня со страхом ждал, что он скажет.
Адмирал поднял голову. На лице его не было ни тени печали. Лицо Нахимова светилось. Спокойно глядя в лицо Анны, Нахимов сказал:
– Все мы исполним свой долг перед Отечеством честно и до конца. Все здесь ляжем. Я отсюда не уйду ни живой, ни мертвый.
Потом Нахимов встретился глазами с Веней и, чуть улыбаясь, прибавил:
– За то, что лошадку мою привел, юнга, спасибо. Я у тебя в долгу.
Оборотясь к Тотлебену, Нахимов заговорил о деле:
– Пожалуй, что теперь нам, Эдуард Иванович, надо съездить на Забалканскую батарею. Если Хрулев выбьет французов с люнета, они не удержат и редутов за Килен-балкой… Вы согласны, князь? – обратился Нахимов к Васильчикову.
– Конечно! – быстро ответил Васильчиков. – Никто лучше полковника не может судить о состоянии редутов и что там надо сделать…
Веня в это время стукнул прикладом ружья Михаила о землю.
– Ружье отдай отцу! – жестко закончил Нахимов.
Веня отдал ружье. Андрей Могученко вскинул ружье на плечо, как свое, и молодцевато зашагал к Чёртову мостику. Анна шла рядом с ним. Юнга Могученко-четвертый плелся за ними недовольный.
Андрей и Анна, забыв о Вене, говорили между собой.
– Ну, Ондре, заплатил ты долг…
– Долг отдал, теперь процент платить буду. Я-то, старый дурень, думал: очень просто, самому не довелось – сын заплатит. Ан нет. Каждый за себя сам платить должен, верно сказал Павел Степанович.
Анна вздохнула:
– Ты все о себе, Ондре, а Павел Степанович про давнее говорил… Он тогда тебя спасать кинулся – свой долг исполнил. У каждого свой долг. Миша, месяц мой ясный, свой долг исполнил, а не за тебя ответил.
– Никак, ты, Анна, меня учить собралась! – сердито ответил Могученко. – Что я, не понимаю долга службы? По долгу службы не обязан был мичман Нахимов шлюпку в шторм спускать и матроса изымать из моря. Кто был штурвальный Андрей Могучий? Был и есть матрос сверхсрочной службы. Я свой долг понимаю. А из мичмана Нахимова вышел адмирал Нахимов. Погибни он, что будет с нами со всеми! Без него и Севастополю конец.
– Ох-хо-хо!.. – снова вздохнула Анна. – А мне свои долги и платить нечем. Полный я банкрут[329].
Андрей Могученко помолчал и тихо ответил:
– Свои долги ты заплатила. Все тебе прощено.
Веня не понимал разговора отца с матерью и сердился. Он напомнил о себе:
– Заладили: «долги, долги»!.. А у меня на люнете «собачка» осталась. Какой я теперь комендор? Думал, Павел Степанович Мишин штуцер мне отдаст. А он, ну-ка, отцу велел отдать! Знал бы – не брал. Зачем тебе винтовка?
Отец повернулся к Вене и сердито ответил:
– Мне-то зачем? Вот тебе и на! Ведь я теперь должен место Михаила заступить…
Эпилог
Штурм
Генерал Хрулев отбил у французов Камчатский люнет, но двух батальонов оказалось недостаточно, чтобы его удержать. Французы вновь послали атаковать «Камчатку» несколько полков пехоты, поддержанных жестоким перекрестным огнем со всех их батарей. Хрулев отступил с люнета. Неприятель не преследовал отступающих, ограничившись ружейным огнем им вслед.
Тотлебен, приехав на Забалканскую батарею, убедился, что редуты за Килен-балкой прочно заняты французами, о чем и донес генералу Хрулеву.
На следующее утро Хрулев предполагал атаковать потерянные укрепления. Тотлебен и Нахимов не согласились на это: для атаки можно было собрать не более 12 батальонов против 36 шести батальонов французского корпуса, занявшего высоты перед Малаховым курганом.
Князь Горчаков после потери Камчатского люнета написал царю письмо, полное безнадежности: «Положение мое начинает быть отчаянным… Теперь я думаю об одном только: как оставить Севастополь, не понеся непомерного, более двадцати тысяч, урона. О кораблях и артиллерии и помышлять нечего, чтобы их спасти. Ужасно подумать!.. Мне нечего мыслить о другом, как вывести остатки храбрых севастопольских защитников, не подвергнув более половины их гибели».
Матросы, солдаты и население Корабельной стороны не помышляли о том, что придется покинуть Севастополь.
Под руководством Тотлебена за Малаховым курганом начали делать новый оплот: от рейда до Южной бухты Тотлебен наметил вал, приспособленный к ружейной и артиллерийской обороне; нижняя часть Корабельной слободки превращалась в ретраншемент[330] – внутреннее укрепление, где можно было еще держаться, если бы неприятель овладел Малаховым курганом.
Защищать далеко выдвинутую Забалканскую батарею Тотлебен признал бесполезным. Орудия с батареи сбросили в бухту, батарею покинули, мост на Килен-балке сняли. Зато непрерывно кипела работа по усилению обороны от Докового оврага до Большой бухты: в валах прорезывались новые амбразуры для орудий значительного калибра; на случай штурма в южных местах устраивали барбеты – платформы для полевых орудий; присыпали на батареях к валам банкеты для стрелков. По всему протяжению ретраншемента сложили из камня насухо очень длинный завал, и камни постепенно засыпали землей, принося ее издалека в мешках. Эту огромную работу было бы невозможно выполнить силами одних солдат; в ней участвовало все население Корабельной стороны.
Нахимов говорил уверенно:
– Пускай даже неприятель возьмет город – мы на Малаховом кургане одни продержимся еще месяц!
Овладев Камчатским люнетом, генерал Пелисье готовился штурмовать Малахов курган. Он не сомневался в успехе и был уверен, что взятие кургана повлечет за собой падение Севастополя.
Английский главнокомандующий лорд Раглан назначил штурм на 6 июня – в годовщину битвы при Ватерлоо[331]. Победа в этот день должна была отвлечь французов от печальных воспоминаний о поражении в 1815 году.
С рассвета 5 июня началась канонада. Это было четвертое по счету бомбардирование Севастополя, и по силе своей оно не уступало первым трем. Неприятель целые сутки громил оборонительные линии, Корабельную слободку и город. В ночь на 6 июня бомбардирование продолжалось.
Неприятельские пароходы подошли ко входу на рейд и стреляли залпами по городу, береговым батареям и продольным огнем по кораблям в бухте. На Городской стороне всюду падали зажигательные снаряды и ракеты. В городе начались пожары.
Севастополь отвечал на канонаду слабо, приберегая порох к штурму. Все усилия населения Корабельной слободки, моряков и солдат были устремлены на то, чтобы исправлять пораженные укрепления.
Севастополь испытывал нужду не только в порохе. Не хватало армячины[332] для зарядных картузов – их стали шить из фланелевых[333] рубах адмиральских гребцов. Не хватало ядер для 36-фунтовых морских пушек. Вспомнили, что из таких пушек много лет стреляли с кораблей по валу – мишени на Северной стороне – во время артиллерийских учений; вал раскопали, из него добыли несколько тысяч ядер. Для пушек крупных калибров взамен ядер заготовили снаряды из зажигательных бомб, насыпая их песком. Мальчишки и девчонки собирали и раскапывали в земле стреляные пули и сдавали их в арсенал – это называлось «ходить по грибы». Во время этих поисков «грибники» иногда попадали под обстрел и платили жизнью. Но все же, несмотря на разные ухищрения, боевых припасов не хватало. Их приходилось беречь к штурму, слабо отвечая на канонаду и ружейную пальбу неприятеля.
Пелисье обмануло ослабление огня севастопольских батарей. Он решил начать штурм с самого рассвета 6 июня, не возобновляя канонады. Он думал взять Малахов курган врасплох.
Из Севастополя навстречу французам ночью вышли секреты. Когда забрезжил рассвет, из секретов над «Камчаткой» генералу Хрулеву донесли, что в балке скопились большие неприятельские силы. Секреты немедля подняли стрельбу по передовой цепи французов. Обнаруженный неприятель поневоле до срока двинулся на штурм левого фланга укреплений Корабельной стороны, Первого и Второго бастионов. Русские пароходы вошли в устье Килен-бухты и открыли усиленный огонь по французам. Заговорили батареи Северной стороны. Пальба с пароходов и батарей нанесла французам большой урон. Они отхлынули, не достигнув бастионов, и укрылись в Килен-балке.
Внезапное нападение не удалось. Пелисье прискакал на Зеленую гору, когда штурм русских на левом фланге Камчатского люнета был уже отбит. И только тогда с Зеленой горы взвились три ракеты – сигнал к общему штурму. Французы с трех сторон двинулись к Малахову кургану. Англичане атаковали Третий бастион.
Ужасным картечным и ружейным огнем встретили французов защитники Малахова кургана. Поле перед курганом усеялось павшими. Разгромленные французские колонны превратились в нестройную толпу. Она все же достигла рвов левой куртины[334] Малахова кургана. Приставив к валу штурмовые лестницы, французы полезли на вал. Здесь находился Нахимов. Он скомандовал «в штыки»: врага встретили выстрелами в упор, штыками, бросали камни и осколки бомб. Французы отхлынули и безуспешно повторили еще два раза атаку левой стороны кургана. Сражаясь, здесь пал, простреленный несколькими пулями, сверхсрочный унтер-офицер 36-го экипажа Андрей Могученко.
В центре две атаки на Корниловский бастион были отбиты картечью и ружейным огнем с большим уроном для французов. Вправо от кургана они имели временный успех. Овладев батареей Жерве[335], враг достиг западного ската Малахова кургана. В ночь накануне большая часть домов на этом скате была исковеркана снарядами. Дом Могученко зиял выбитыми окнами. Пятипудовая бомба, пробив черепичную крышу, взорвалась на чердаке и обрушила потолок. Веня в это время был на бастионе, Анна с Наташей работали, таская землю для восстановления вала между Малаховым курганом и Вторым бастионом. И прочие дома все были пусты.
Генерал Хрулев подоспел на батарею Жерве с батальоном Севского полка в то время, когда французы поворачивали орудия батареи против второй внутренней линии укреплений Корабельной стороны. Хрулевцы сбросили врага с батареи и преследовали его из орудий картечью. Французы, проникшие перед тем в слободку, оказались отрезанными. Они засели в домах и сараях и открыли оттуда ружейный огонь. Пришлось брать штурмом каждый домишко. Солдаты Севского и Полтавского полков вместе с матросами 36-го экипажа с большим трудом выбили неприятеля из слободки и захватили в плен несколько десятков солдат.
Атака англичан на Третий бастион была также отбита с большим для них уроном. К шести часам утра наступление неприятеля прекратилось.
Штурм, предпринятый французами и англичанами в годовщину Ватерлоо, не удался.
За блистательную победу 6 июня было много наград – чинами, орденами и деньгами. Солдатам выдали по два рубля на каждого и по три Георгиевских креста на роту.
Адмирал Нахимов получил шесть тысяч рублей в год пожизненно в дополнение к жалованью.
«На что мне эти деньги? – сказал он. – Прислали бы мне лучше бомб!»
Мост
Андрея Могученко похоронили на Северной стороне, рядом с могилой Хони. Нахимов проводил старого друга до могилы и велел положить в гроб орден, снятый с груди Михаила Могученко, убитого на Камчатском люнете.
Штурм истощил силы обеих сторон. Наступило затишье. Неприятельская артиллерия почти прекратила огонь. Севастопольцы берегли порох. Однако враг в дни затишья продолжал осадные работы. Русские и неприятельские траншеи сближались. Под ружейным огнем вражеских стрелков продолжались работы по усилению укреплений Корабельной стороны. Кротами рылись под землей минеры, закладывая в горны[336] бочки с порохом для подрыва неприятельских траншей.
7 июня генерал Тотлебен был контужен при взрыве бомбы на Малаховом кургане. Врачи предписали Тотлебену «покой в постели», но на следующий день инженер-генерал явился на батарею, чтобы дать наряды на работу минерам. Сделав распоряжения, Тотлебен пошел в гору на Малахов курган. Его заметили неприятельские стрелки. Затрещали выстрелы. Тотлебен почувствовал, что ранен в ногу. Явился вызванный цирюльник и, разрезав сапог, обнаружил пулевую рану навылет. После перевязки Тотлебен лег на приготовленные носилки, устроился поудобнее, закурил сигару и велел нести себя на квартиру.
Страдая от раны, Тотлебен продолжал руководить оборонительными работами заочно. Но это было уже не то: и моряки, и солдаты, и народ – все привыкли видеть Тотлебена вместе с Нахимовым в тех местах, где Севастополю угрожала прямая опасность. Нахимов остался один. Он организовал Тотлебену заботливый уход, украсил его комнату цветами, часто навещал.
Однажды Нахимов явился к Тотлебену сердитый.
– Слыхали, какая подлость?! – вскричал он с порога.
– Нет, не слыхал, – ответил Тотлебен. – Какая еще подлость?
– Мост через Большую бухту собираются строить! Инженер-генерал Бухмейер наконец нашел для себя дело: составил проект бревенчатого моста.
– Он это, конечно, сделал по приказанию князя Горчакова? Бухмейер делает то, что должен делать и что ему приказывают. Я понимаю ваше негодование, мой друг, – постройка моста означает решение оставить Севастополь. Так ли я понимаю это?…
– Не то важно, как мы с вами это понимаем, а как поймут это матросы и солдаты… «Скатертью дорога, бросайте все, спасайтесь сами» – вот как они поймут-с! А нам осталось продержаться всего три месяца. В сентябре неприятель снимет осаду и уберется восвояси. Зимовать еще раз он не в состоянии…
– Но чего нам будут стоить эти три месяца!
– Чего бы они ни стоили! Честь и достоинство России в миллион раз дороже…
– Давайте, Павел Степанович, говорить хладнокровно. Взвесим все рrо и соntrа[337].
Тотлебен положил руку на колено Нахимова.
– У меня теперь много досуга, – продолжал он, – я лежу и размышляю. Можем ли мы отстоять Севастополь?
Нахимов сбросил руку Тотлебена со своего колена, вскочил и заходил по комнате.
– Что-с?! Что-с?! – выкрикивал он, шагая из конца в конец комнаты. – И вы-с?! Это вы-с?! Вы, вы мне это говорите? – почти заикаясь, грозно закричал Нахимов, останавливаясь перед постелью Тотлебена.
– Да, это я говорю, хотя знаю, какую причиняю вам боль, дорогой друг… Выслушайте спокойно. Сядьте! Когда человек на ногах, он менее уравновешен… Для вас мост не страшен. Вы им не воспользуетесь для бегства. Вы, моряки, принадлежите больше будущему России, чем ее прошлому. И вам нет замены. Пехоты можно привести в Севастополь еще хоть десять дивизий, а моряков – ни одного человека! За девять месяцев из тридцати тысяч матросов списано в расход более двадцати тысяч. Значит, к сентябрю моряков в Севастополе останется горсть. Надо смотреть прямо в глаза горькой правде.
– Ваш рассудок говорит то же, что мне сердце. Все-таки мне больно-с это слышать от вас, генерал! Нам остается одно – умереть.
Тотлебен ответил на последние слова Нахимова не сразу.
– Для меня ясно одно, Павел Степанович. Севастополь будет держаться, пока держитесь вы. Мое желание – подняться на ноги и стать рядом с вами. Положение вовсе не безнадежно…
– Вы меня хотите утешить? Зачем-с?
– Нам с вами не нужны утешения! Я говорю, что есть надежда. Утопающий хватается за соломинку. Для нас эта соломинка все-таки – крымская армия. Пусть солдаты мечтают о воле: в этом залог их стойкости. Пусть они надеются отчаянным усилием вырваться из бедствия войны: в этом залог их храбрости. Они будут храбро и стойко сражаться… Горчаков, кажется, замышляет повторить Альму. Опять-таки надежда покончить дело одним ударом, дав генеральное сражение. Его нельзя винить: в отчаянном положении игрок идет ва-банк[338], чтобы или все проиграть дотла, или выиграть, чем бы ни кончилась игра. Выйти из игры во что бы то ни стало! Выиграть генеральное сражение не мог бы сам Суворов, если бы у него вместо Багратиона был Ноздрев, а вместо Кутузова – Чичиков[339]. Мертвые души!