Генералы на следующий день представили свои ответы. Большинство высказалось за наступление через Черную речку. Остен-Сакен предложил очистить Севастополь и, собрав всю армию воедино, действовать в поле. Инженер-генерал Бухмейер считал необходимым сочетать наступление на Черной речке с атакой от Корабельной стороны. Генерал Хрулев предложил три различных плана действий и нерешительно высказался за наступление с Корабельной стороны.
Читая и сводя к одному представленные мнения генералов, Горчаков имел уже свое готовое решение. «Я иду против неприятеля, – писал он военному министру еще накануне. – Если бы я этого не сделал, Севастополь все равно пал бы в скором времени». И далее прибавил, что сам считает свое предприятие безнадежным. Отправляя царю депешу, о решении, согласно мнению большинства военного совета, атаковать неприятеля со стороны Черной речки, Горчаков захотел узнать мнение и генерал-адъютанта Тотлебена. Почему он не запросил его мнения раньше, раз для других требовались письменные ответы? Нетрудно понять почему: Горчаков предвидел, что Тотлебен дал бы ответ ясный, неоспоримо обоснованный. И при свидании Тотлебен убедил Горчакова в совершенной бессмысленности атаки неприятельских позиций, неприступных со стороны Черной речки. Тотлебен считал возможной только внезапную атаку с Корабельной стороны, собрав здесь в один кулак все пехотные силы.
Горчаков готов был отказаться от бессмысленного наступления, но, возвратясь в свою квартиру, под влиянием «мертвых душ», окружавших его в штабе, снова склонился к прежнему решению, хотя и был убежден, что победа невозможна.
Наступление решили начать в ночь на 4 августа. С рассвета 4 августа русские войска атаковали неприятельские позиции, переправясь через Черную речку. Солдаты дрались храбро, но все их усилия овладеть высотами Сапун-горы и Федюхиными горами окончились неудачей: не было воли, которая направила бы их разрозненные силы к единой цели. Генералы действовали вразброд.
Кровопролитное сражение кончилось катастрофой. Она приблизила конец Севастополя. Горчаков решил очистить Южную сторону, как только мост через Большую бухту будет готов.
Неприятель продолжал обстрел города навесными выстрелами из тяжелых мортир.
В городе не оставалось безопасного места. Городская сторона опустела. Мало оставалось жителей и на Корабельной стороне, где огонь неприятеля был особенно губителен. Мастерские в доках, подожженные выстрелами, горели. Мокроусенко с женой переехал на Северную сторону, где построил для себя балаган[346] в новом городе, возникшем на горе за Северным укреплением.
Анна поселилась с Натальей в построенном Стрёмой «дворце». Веня нес службу сигнальщика на Корниловском бастионе, хотя работа сигнальщика почти потеряла смысл. Вене больше не было нужды прибегать к зрительной трубе: окопы французов находились всего в пятидесяти шагах от Малахова кургана. Снаряды на бастион падали так часто, что угадывать их полет и указывать места падения стало делом невыполнимым. Против Малахова кургана французы сосредоточили огонь более полусотни тяжелых орудий и почти столько же крупных мортир.
24 августа с рассветом поднялась канонада, по силе своей затмившая все, что было раньше. Севастополь накрыло густое облако дыма. Солнце взошло, но его не было видно. На короткое время неприятель прерывал канонаду с коварной целью: в минуты затишья, ожидая, что враг начнет штурм, на бастионы вступали войска, и неприятель начинал их громить.
Канонада продолжалась и ночью, мешая исправлять повреждения. В городе пылали пожары. На рейде горели подожженные корабли. Малахов курган отвечал на огонь неприятеля слабо, сберегая порох и людей на случай штурма. Наутро Малахов курган замолчал совсем. Вал переднего фаса Корниловского бастиона был совершенно срыт снарядами, и ров засыпан. Высохшие фашины и туры загорелись, пожар распространялся, угрожая пороховым погребам. Нечего было и думать о том, чтобы состязаться в канонаде с неприятелем, – все усилия были направлены на то, чтобы погасить пожар и спасти пороховые погреба.
В ночь на 26 августа канонада несколько ослабла. Защитники кургана думали, что неприятель назавтра, в годовщину Бородинского боя[347], готовит общий штурм. Ночь на Малаховом кургане провели за расчисткой амбразур для отражения картечью штурма.
Неприятель не решился на штурм и продолжал весь день артиллерийский обстрел. На Малахов курган упало несколько бочек с порохом, брошенных из близких окопов с помощью фугасов. Одна из бочек взорвалась и сровняла вал с землей на протяжении двадцати шагов. Другая бочка взорвала погребок с бомбами.
Малахов курган прекратил стрельбу. По изрытому взрывами пространству бастиона бродили защитники кургана, не зная, за что им браться. Повсюду лежали тела убитых и стонали раненые. Их нельзя было вынести с кургана, так как весь западный склон его находился под ружейным и орудийным огнем врага.
Белая башня
К вечеру на курган пробрались матроски; некоторые из них принесли малых ребят – проститься с отцами. Анна с Наташей принесли Вене и Стрёме поесть и на всех два ведра воды. Увидев ведра, солдаты и матросы окружили женщин, умоляя дать хоть по глотку. Ведра, переходя из рук в руки, мигом опустели. Есть Стрёма отказался, а за ним отказался и Веня, хотя ему очень хотелось.
– До еды ли? Шли бы вы, женщины, домой. Тут и без вас обойдемся, – хрипло говорил Веня, едва ворочая языком.
– А у нас дом теперь здесь. Где вы, тут и дом наш! – ответила за себя и за мать Наташа, ласкаясь к мужу.
Мать обняла Веню.
– Да ты, воин, на ногах еле стоишь, качаешься… Где труба-то твоя, сигнальщик? – спросила Анна сына.
– А я ее схоронил. Не ровён час, еще разобьет. Вот под этим камнем лежит: тут ей безопасно.
– Пойдем, милый мой, отдохни, поспи. Я тебя посторожу.
Обняв Веню, мать повела его в блиндаж. Юнга не сопротивлялся. В блиндаже было тесно и накурено. Едва нашлось место для Вени. Мать посадила его на топчан, втиснув среди двух солдат, спавших сидя.
– Только не уходи, маменька, я одну минутку только посплю, – бормотал Веня, засыпая. – Ты смотри разбуди меня, когда штурм начнется… Ведь мы со Стрёмой две ночи не спавши… Ведь мы с ним…
Веня забылся.
На заре 27 августа секреты, уходя с ночных вахт, сообщили, что в неприятельских окопах замечено скопление войск в парадной форме. Утром под защитой жестокой канонады своих батарей неприятель занял большими силами окопы, близкие к севастопольским укреплениям. В полдень начался штурм всей крепостной линии – от Килен-бухты на левом фланге до Пятого бастиона на правом. Орудийный огонь по сигналу разом прекратился, и французы ринулись в атаку густыми цепями. Главный удар был направлен против Малахова кургана. Целая дивизия, до 10 тысяч штыков, устремилась на курган с оглушающим криком.
Орудия кургана успели дать всего один залп картечью, как французы ворвались на бастион через засыпанный ров. Внутри бастиона начался штыковой бой: на одного русского бойца приходилось три, если не четыре врага. Потеряв всех командиров, солдаты и кучка матросов отступили к ретраншементу под курганом. Перед развалинами Белой башни появилось водруженное на валу трехцветное знамя Франции. С кургана неудержимый поток французов разлился влево, ко Второму бастиону, и вправо – на батарею Жерве. Одновременно они начали атаку Второго бастиона с фронта, но были отбиты встречной атакой защитников Севастополя. Между Малаховым курганом и Вторым бастионом враги опрокинули несколько рот русской пехоты, прорвались через вал ретраншемента и вошли в Корабельную слободку.
Генерал Хрулев повел в атаку резервы, выставив против неприятеля полевые орудия. Картечью и штыками французов выбили из ретраншемента и прогнали от Второго бастиона. Враги пытались повторить штурм Второго бастиона свежими силами, но опять были отброшены контратакой и огнем с Первого бастиона и с пароходов, подошедших к устью Килен-бухты. Французы хотели поддержать штурм огнем полевой артиллерии. Но, занимая позиции под ружейным огнем и картечью, вражеская артиллерия не помогла делу и, бросив на месте четыре орудия, отступила. Французы отошли под защиту своих осадных батарей. К трем часам штурм был отбит.
Дул пронзительный северный ветер, вздымая тучи пыли. За дымом и пылью нельзя было судить о положении на других участках сражения.
Англичане начали атаку Третьего бастиона лишь после того, как увидели на Малаховом кургане трехцветное знамя. Атака англичан не удалась. Они были отбиты по всей линии с большими потерями.
Четвертый и Пятый бастионы штурмовали французы и тоже были отброшены в свои окопы.
Генерал Хрулев задумал отбить у французов и Малахов курган. Собрав роты резервов из трех полков, Хрулев сошел с коня и сам повел солдат на штурм Малахова кургана с тыла. Штурмовать Малахов курган из-под горы было намного труднее, чем французам с фаса бастиона через засыпанный ров и разрушенные валы. Атакующим предстояло преодолеть ров и прорваться через прорезь вала.
Французы расстреливали атакующих почти в упор, падали первые ряды русских, однако следующие шли вперед. Но генерал Хрулев был ранен пулей в руку, а затем контужен в голову и не мог дальше вести солдат. Войска остановились, отхлынули и укрылись в развалинах домов на северном склоне кургана. Изнемогая от контузии и раны, Хрулев передал войска генералу Лысенко и оставил поле битвы.
Лысенко повел солдат во вторую атаку, но был смертельно ранен. В ротах были перебиты все офицеры. На место Лысенко стал генерал Юферов и в третий раз повел войска на штурм. Отчаянным натиском солдаты вломились в горжу бастиона. Завязался ожесточенный штыковой бой. Юферов сражался во главе колонны. Французы окружили генерала и кричали, чтобы он сдавался. Юферов ответил сабельным ударом и пал мертвым, пронзенный несколькими штыками.
Французы вытеснили расстроенные остатки русских войск с бастиона и начали заделывать оставленный в валу проход.
Горчаков находился с утра в безопасном каземате Николаевской батареи. Узнав, что ранен Хрулев, главнокомандующий назначил начальником всех войск Корабельной стороны генерала Мартинау и приказал отбить Малахов курган у французов. Мартинау мог привести к бастиону только два полка. Они двинулись в атаку без выстрела, с барабанным боем. Вдруг Мартинау упал, тяжело раненный.
Войска Корабельной стороны остались без командира. Весь скат кургана покрылся телами убитых. Но солдаты кричали:
– Давай патронов! Ведите нас!
Французы ввели на Корниловский бастион большие силы. Русские солдаты, кучки моряков и саперы, иногда без офицеров, делали попытки ворваться на бастион Корнилова и все погибли до последнего.
Все усилия вернуть Малахов курган остались безуспешны.
От Белой башни на Малаховом кургане уцелел только нижний ярус, крытый толстыми сводами. Здесь укрылась горсточка солдат и матросов с тремя юными офицерами и двумя флотскими юнкерами во главе – всего сорок человек. В узком коридоре за входом стали матросы с длинными абордажными пиками.
Французы уже были полными господами на кургане, а между тем из бойниц Белой башни летели пули, поражая неприятеля. Падали большей частью офицеры. Засевшие в башне били на выбор. Стрельба французов по бойницам не привела ни к чему: солдаты заложили бойницы матрацами и подушками и, оставив только небольшие отверстия для ружей, продолжали стрелять.
Генерал Мак-Магон приказал взять Белую башню штурмом. Французы кинулись ко входу, выбили двери и устремились в темный узкий коридор. Смельчаки упали, пронзенные пиками матросов, и грудой своих тел преградили вход. Тогда Мак-Магон приказал обложить башню хворостом и поджечь, чтобы выкурить засевших в башне дымом. Огонь запылал.
К немалому удивлению французов, сверху башни в груды пылающего хвороста полетели обломки досок, пустые бочки, деревянные ушаты. Осажденные забрались на вершину развалин, заваленную хламом, и сбрасывали оттуда горючие материалы, чтобы усилить огонь. Враги догадались, что, презирая смерть, осажденные сами стараются усилить пожар, чтобы огонь добрался до соседнего порохового погреба. Французы поспешили погасить огонь и, поставив у входа в башню мортиру, начали стрелять внутрь башни гранатами. Выстрелы из башни прекратились. Французы осторожно вошли в коридор. Под сводами каземата раздавались стоны раненых – их оказалось пятнадцать человек. Остальные лежали мертвыми на плитах каменного пола каземата. Сорок человек более пяти часов защищали последний оплот Малахова кургана, занятого целой дивизией неприятеля.
К шести часам вечера канонада начала стихать, но ружейная стрельба продолжалась по всей линии фронта.
Горчаков в это время переехал Южную бухту на шлюпке и прошел со свитой по набережной Корабельной слободки, где под защитой полуразрушенных старинных каменных зданий шла перекличка: собирались и строились остатки полков, отбивавших штурм. Приличие требовало от главнокомандующего, чтобы он показался на линии огня. Взглянув на французское знамя на Малаховом кургане, главнокомандующий вернулся на Николаевскую батарею, где подписал приказ об оставлении Севастополя и приготовленную заранее диспозицию, о выводе ночью войск на Северную сторону: с Городской стороны – через мост, с Корабельной стороны – на пароходах и шаландах.
По диспозиции следовало после ухода войск испортить на бастионах орудия, взорвать пороховые погреба, город зажечь, корабли (исключая пароходы) по окончании переправы потопить.
Сон
Веня спал, как спит взрослый, до смерти уставший человек, – глубоким сном. Когда человек так крепко спит, говорят: «Его и пушкой не разбудишь» или «Спит как мертвый». Из такого тяжелого сна нельзя воспрянуть сразу: перед пробуждением непременно что-нибудь приснится. Так было и с юнгой Могученко-четвертым. Он внезапно почувствовал, что его качает морская зыбь…
… Веня увидел себя в грубо сколоченной осмоленной лодке под прямым рыжим парусом из проваренного с дубовым корьем полотна. На конце мачты вместо вымпела – серое птичье крыло. Холодный ветер развел крутую волну и, срывая с ее седых гребней пену, сечет в лицо ледяной водой. Мальчик сразу догадался, что он в Варяжском море, о котором слышал столько чудес от матери. А лодка эта – поморская промысловая шняка с парусом – такое плавание было его давней мечтой. А он уж не юнга, а зуёк и лежит там, где и полагается лежать юнге на промысловой лодке, – в «собачьей заборнице», около мачты.
Все эти забавные слова разом вспомнились Вене. Он взглянул на корму и увидел у руля мать. Анна твердой рукой держит «погудало» – так она смешно зовет до сих пор, по старой памяти, румпель[348] руля. Одета мать в желтый клеенчатый кожух, на голове такая же зюйдвестка[349], на ногах бахилы – тяжелые рыбачьи сапоги. Сжав губы, Анна сурово смотрит вперед. Туда же взглянул и мальчик и увидел совсем близко отвесные горные скалы с белыми пятнами снега в расселинах, одетые понизу россыпью прибоя.
«Мама, куда мы?!» – в испуге закричал Веня.
«А-а, проснулся! Что, продрожье взяло?… Сейчас, сынок, сейчас, берег близко!»
Шняка несется на скалы, встающие неприступной стеной прямо из прибоя.
«Куда мы, мама?»
«Домой!..»
Шняка с разбегу ударилась о камень, волной ее подкинуло вверх и снова ударило о камень. Рухнула мачта, ветер сорвал и унес парус. Все утонуло в ревущем грохоте прибоя. Веню подхватила, отхлынув от скал, волна и понесла в море…
Сделав неимоверное усилие, мальчик пробудился и увидел перед собой суровое и печальное лицо матери. Лоб ее повязан белым платком, из-под которого по лицу стекает струйкой кровь…
– Ну, проснулся! – улыбнувшись, сказала Анна. – А мы уже думали, мертвого несем…
Мать несла Веню, держа под мышки, а Наташа поддерживала ноги брата.
– Маменька, куда мы?
– На Павловский мысок.
– А Стрёма где?
– Там, где и быть должен, – на Малаховом кургане…
Веня резким рывком вывернулся из рук матери, упал на мощеную дорогу, вскочил, хотел бежать и покачнулся: он почувствовал в ногах и руках нестерпимую ломоту.