— Фиг его знает.
— «Может быть» — это все равно что «не может быть». Они не вернулись. Мне сказали: дядю Якоба тоже забрали, завтра сюда приедет Бет, будь с ней поласковее и, пожалуйста, не задавай лишних вопросов.
— А ты к тому времени уже забыл Бет?
— Да, Бет я уже забыл.
— Наверное, здорово было с ней снова увидеться?
— Я подумал: какая зануда, ну почему моя двоюродная сестра такая зануда.
— Бет не зануда, — рассердился я.
— Да, я знаю — девчонки, которые сначала кажутся занудными, как раз самые классные.
— Она уже тогда была такая строгая?
— Очень строгая, да. Я у нее все выспрашивал. И она сказала: их уничтожили, Пим, их нет в живых, твоих мамы с папой и моего папы. И я подумал: не так уж она и переживает. И еще Бет сказала: ты еврей, Пим, после этой войны ты всю жизнь будешь евреем, и я тоже. Понимаешь, Томас, Бет наполовину еврейка, но она сказала: теперь мой папа сидит внутри меня, он там будет всегда, и потому я — полтора еврея. Я ничего не понимал, я не понимал, почему моих маму с папой и ее папу убили.
Зван перевернулся на бок и теперь лежал ко мне спиной.
— Самое ужасное, — услышал я его голос, — что я-то сам ничего не видел и ничего не пережил — ни голодную зиму, ни облавы, я никогда не видел, как евреев уводят из дома, во время войны я вообще не знал, что я еврей, я не помню, как выглядела мама… А как выглядела твоя мама?