— Красиво летят, — сказала Зина.
— Да, красиво.
Самолеты приближались. Теперь их гул расплывался над всей землей и постепенно заглушил все звуки оживающего утра. Звук был плотный и ровный, и самолеты летели ровно.
И вдруг один самолет отвалился в сторону и стал падать. Он падал с пронзительным воем. Девушка прижалась к Орлову. Небо стало тяжелым. Оно упало на землю и придавило ее. И это падение было настолько стремительным и неожиданным, что Орлов и Зина не побежали, не бросились наземь. Они стояли у перил, и Орлов только успел обхватить руками маленькую черноволосую голову и прижать к себе каким-то непроизвольным защитным движением.
Крылья закрыли небо, и сквозь рев мотора зазвучали частые-частые удары молотка по железу…
Грохот надорвался и стал затихать. Железные молотки замолчали. Орлов разглядел желтый самолет с короткими крыльями, с длинными хищно выставленными вперед шасси.
Девушка выскользнула из его рук. Он решил, что она оправилась от страха. Но когда он оторвал глаза от желтого самолета, Зина лежала на серых досках моста.
Орлов медленно спускался с моста, держа на руках мертвую девушку. Она оказалась удивительно легкой. Черная челка сбилась набок, освободила белый лоб. Глаза широко открыты, только синева в них погасла, заволоклась дымкой… Орлов был настолько ошеломлен гибелью Зины, что на первых порах не мог установить связь случившегося с реальной жизнью, и воспринимал все как сон или как бред. Ему требовалось время, чтобы выйти из оцепенения… Время милосердия.
С каждым шагом Зина становилась тяжелей.
Военная смерть была рангом выше обычной смерти, и Зину похоронили на высоком берегу реки, рядом с пожарным, который десять лет назад спас ребятишек из горящего дома, и рядом с милиционером, погибшим от руки бандита.
На похороны собралось много людей. Каждый понимал, что пуля, оборвавшая жизнь девушки, была первым сигналом огромной надвигающейся беды. Эта пуля касалась всех. Сегодня она срезала Зину. Чей черед будет завтра? Может быть, кто-то откуда-то уже берет тебя на прицел. И ждет только удобного момента, когда прорезь, мушка и твое сердце окажутся на одной линии… Война не умещалась в хрупкие рамки привычной мирной жизни: они трещали по швам и ломались. Было страшно. В людях накапливалась решимость — устоять, не дать себя раздавить, уклониться от пули.
Шел второй день войны, и у свежевырытой могилы еще не задумывались над тем, что скоро поля, перелески, берега, ложбины, городские парки, склоны гор, скалы, отмели покроются тысячами могил. И каждого погибшего окружит простой и скорбный ореол бойца, павшего за свободу и независимость своей Родины.
Вырыли могилу, еще никому не напоминавшую одиночный окоп. Цирковой оркестр сыграл по нотам траурный марш. Директор, сверкая стеклышками пенсне, произнес речь:
— Зинаида Штерн была хорошим, отзывчивым товарищем. Она любила цирк и работала не покладая рук во славу советского искусства. Война вырвала из наших рядов Зинаиду Штерн. Память о ней будет жить в наших сердцах. Спи спокойно, дорогая Зина!
Потом к могиле протиснулся партерный акробат Изюмов, старший из братьев Изюмовых. Он тоже стал говорить:
— Так вот, значит… я знал Зину девочкой, когда старик Эдуард Штерн привел ее в цирк… Так вот, значит, однажды слон наступил ей на большой палец, а она даже не заплакала. Так и осталась без одного пальца… Она выросла человеком… Выручала нас деньжатами… Мы, значит, любили ее… Что еще надо сказать?
Директор объявил:
— Прощайтесь, товарищи!
Все стали подходить к гробу. Смерть изменила ее лицо: не обезобразила его, а стремительно состарила, наложила печать страдания и горя. Скулы обострились, губы сжались. За сутки смерти девушка как бы успела прожить десять лет горестной жизни…
Орлов не появлялся. Он исчез. Никто не вспомнил о нем. Кому было до него дело? Есть Орлов или нет Орлова.
Он пришел, когда все уже кончилось и рядом с холмиками пожарного и милиционера вырос Зинин холмик, обложенный зеленым дерном.
Он пришел вдвоем с Максимом. И, склонясь над могилой, все тер ладонью свой лоб, словно хотел стереть с него глубокие морщины. А слон стоял за его спиной неподвижно. Он был похож на памятник. На большой бронзовый памятник дрессировщице Зинаиде Штерн.
— Любимая моя… Красавица моя… Ты все равно будешь рядом со мной… одна-единственная, — одними губами шептал Орлов, и слезы текли по его колючим небритым щекам.
Слон слушал его запоздалое признание в вечной любви.
Они ушли с берега в сумерках.
2Что сталось с Орловым! Он осунулся, потемнел. Скулы, щеки, подбородок заросли густой щетиной, а волосы на висках торчали в стороны, как два куста. Его глаза раскалились и болезненно блестели. Они не видели, что происходило вокруг, они искали то, что невозможно было найти: черную челку, широкие скулы, грустные и удивленные глаза. Орлов все еще не верил, все ждал, что она появится. Ждал, вопреки здравому смыслу… Ждал, хотя в ушах еще стучали железные молотки, вколачивающие пули, вколачивающие гвозди. Орлов переживал не смерть, а бесконечную разлуку.
Все, что было ее жизнью, стало теперь необходимым условием для его существования. Он не мог бросить цирк и уехать к себе, тем более что единственным существом, которое делило с Орловым горе, был Максим. Со слоном творилось что-то неладное. Он перестал есть, а по ночам издавал звук, похожий на стон. Он осунулся. Складки и морщинки на его коже стали глубже. А временами он силился разорвать цепь.
И хотя третий день шла война, уже успевшая перевернуть всю жизнь людей, в цирке еще думали о слоне.
— Что делать с Максимом? Он не притрагивается к пище. Убавил в весе…
Директор сидел на черном клеенчатом диване, упершись локтями в колени и подперев ладонями щеки. У директора большое, плоское лицо, толкая переносица, прищепленная пенсне, большие светлые, будто выгоревшие глаза, нижняя губа выступает вперед, нависает над подбородком.
— Что делать со слоном?
— Эвакуировать, — мрачно посоветовал клоун Комов.
— Я подал заявку на вагон. Сказали — ждите. Не представляю себе, сколько придется ждать. А пока…
— Поговорите с Гуро, — посоветовал Комов, — она работает с собаками, но, может, найдет подход к слону.
— Не вытянет Гуро… слона, — пробасил Беленький, тот самый Беленький, который был черненьким и выступал во фраке.
— Теперь время военное, надо вытягивать, — буркнул Комов.
— Этот слон дороже всего нашего цирка, — признался директор. — Его отловили у подножья Килиманджаро. Заплатили золотом.
Дверь кабинета со скрипом отворилась. На пороге стоял Орлов. Директор не сразу узнал его.
— Орлов? Что у тебя, Орлов? — спросил он и поднялся с дивана.
— У меня ничего, — глухо ответил Орлов. — Я к вам с просьбой.
Директор снял пенсне и, протерев платком, водворил на место:
— Может быть, зайдешь позже?
— Я зайду, — согласился Орлов. — Я насчет слона… Максима.
— Что такое со слоном? — брови взметнулись над стеклышками директорского пенсне.
— Со слоном ничего… Я просто хотел взять его.
— То есть как так взять? — подскочил Комов, — В собственность?
Орлов поморщился:
— Взять на себя в смысле ухода.
— Он третьи сутки не ест, — сказал директор.
— У меня он ест. Я его кормил хлебом с солью. Он три буханки съел.
Директор оживился.
— Ты кто по образованию, Орлов? — спросил он.
— Механик.
— Механик?
— Да, механик по моторам.
— А откуда ты в слонах-то разбираешься? Ты хоть знаешь, сколько стоит слон?
— Не приценивался…
— А я приценивался. Он куплен на золото. Не дай бог его загубить.
Орлов повел плечами. Ему начинал надоедать этот разговор.
— Со слоном будет все в порядке, — сухо заметил он.
— Только учти, зарплату я тебе не прибавлю. Не имею права.
— Точно, — подтвердил клоун, — не имеет права.
— Мне и не надо, — сказал Орлов. — Я был в военкомате, сказали: пока нет распоряжения.
Когда дверь за ним затворилась, Комов наклонился к директору:
— Подозрительный тип. Спину под слона поставил.
— Оригинал, — протрубил Беленький.
— Ну, со слоном мы уладили, — вздохнул директор и кончиками пальцев разгладил брови.
Кончились представления. Остановился цирковой конвейер. А на опустевшей базарной площади все еще стоял парусиновый шатер, и клоун с вызывающим круглым румянцем по-прежнему улыбался с афиши… Умолкли трубы. Остыли «юпитеры». Исчезли мальчишки — вечные спутники цирка.
С проходящим полком ушел на фронт цирковой оркестр. Музыкантов не успели обмундировать, им выдали только пилотки со звездочками. И они прошли через город впереди колонны в пиджаках и брюках, исполняя марш-галоп, под который обычно на арену выбегали партерные акробаты братья Изюмовы. Теперь под эту музыку шли бойцы…
Проходя мимо цирка «Шапито», музыканты перестали играть. Они прощались с родным домом тишиной.
Свято место пусто не бывает, и люди нашли новое, военное применение старому шатру. Они превратили его в караван-сарай, в котором на ночь останавливались беженцы, идущие через город. Беженцы располагались на узких скамейках амфитеатра, на мягких опилках манежа, в проходах. Иногда они заходили в шатер вместе с коровами и козами. Тогда животных сгоняли на манеж. И создавалось впечатление, что сейчас выйдет дрессировщик, щелкнет длинным хлыстом и начнется представление. Но дрессировщик не выходил.
Когда в цирке ночевали солдаты, шатер сразу становился похожим на огромную солдатскую палатку. У входа становился часовой с винтовкой. Клоун с афиши подмигивал ему и скалил меловые зубы.
Фронт с каждым днем приближался к городу, в котором застрял цирк.
Утром шатер пустел. Временные постояльцы покидали его. Оставались только обессилевшие и больные.
В это утро в цирке задержалось человек пять. Старики и женщина с больной девочкой. Беженцы лежали на опилках; спали они или бодрствовали, никто не знал. Женщина уговаривала больную девочку:
— Ну, сосни… Ну, сосни маленько…
И тут в цирк вошел директор. Он осмотрелся, привыкая к тусклому свету, который просачивался сквозь парусину, и громко сказал:
— Граждане! Прошу освободить помещение!
Никто не откликнулся. Те, кто спал, — продолжали спать, а кто бодрствовал, — не обратил на него внимания.
— Ну, сосни маленько… — приговаривала мать.
Директор выждал и повторил:
— Прошу вас, освободите помещение.
Один из стариков заворочался и, приподнявшись на локте, спросил:
— Ты чего раскричался? Зачем тебе помещение?
— Оно подлежит уничтожению, — пояснил директор.
— Зачем же уничтожать, если оно людям нужно, — резонно заметил старик.
— Вы хотите, чтобы он достался немцам? Да? — тихо спросил директор. — Вы приказ Верховного Главнокомандующего слышали? Все уничтожать, ничего не оставлять врагу.
— Да кому он нужен, твой балаган, — неожиданно гаркнул рыжебородый мужик с одной рукой. — Ты лучше молока достань. Здесь больные. И транспорт нужен.
— Я транспортом не ведаю. Я — директор цирка… Если вы не уйдете, вынужден буду удалить силой.
Рыжебородый поднялся на ноги. Он был весь в опилках. Даже в бороде нетающими снежинками белели опилки.
— Ты немца силой удаляй, — трубным голосом пробасил он. — Немца, а не старых и малых. Бери винтовку и иди туда… удаляй!
Глаза рыжебородого сверкали из-под нависших бровей, а единственная рука пророческим жестом указывала на запад.
— Может быть, вы немцев здесь поджидаете? — тихо спросил директор.
— Поджидаю, — спокойно ответил рыжебородый, — чтобы драться с ними, когда у начальников, вроде тебя, засверкают пятки.
— Тише, тише… она уснула… — шепотом произнесла мать.
В тот же день директор вызвал Орлова.
— Машины не будет. Последний поезд ушел. Возьми винтовку и застрели его, чтобы он не достался немцам.
Орлов ничего не ответил. Он молча взял винтовку и направился к двери.
— Подожди! Ты забыл патроны. Две обоймы хватит? — холодные стеклышки пенсне поблескивали под бровями.
— Хватит, — буркнул Орлов и взял со стола патроны.
Они были покрыты смазкой и прилипали к пальцам. Он их сунул в карман, а винтовку надел на плечо, как охотник, — стволом вниз.
Во дворе его поджидал Максим. Услышав знакомые шаги, слон отвел в сторону ухо и, поскольку не мог повернуть голову — для этого надо иметь шею, — повернулся сам.
Орлов, не глядя на слона, прошел мимо.
На улице он столкнулся с Комовым. Клоун остановил его и скороговоркой произнес:
— Слону могилу руками не выроешь. Проси экскаватор.
Он боялся, что его заставят рыть могилу слону.
Орлов отстранил клоуна плечом и зашагал дальше. Весь день ходил он по разным учреждениям и все просил машину для слона. На него смотрели непонимающими глазами и переспрашивали:
— Слон? Какой слон? Зачем слон? Сейчас война, немцы под городом, а он лезет со слоном.
Орлов поворачивался и уходил. И стучался в другую дверь.
— Я детский дом эвакуирую, — кричали на него здесь. — Ты что хочешь, чтобы я детишек бросил ради твоего слона?
В третьем месте его приняли за сумасшедшего.
— Все будет в порядке, — сказали ему. — Иди домой, успокойся. И не думай о слоне.
— Как же не думать о слоне!
— Очень просто. Взять себя в руки. Мобилизовать все силы. И не думать о слоне.
Орлов плюнул и ушел прочь.
Слон стоял на цепи. Он сохранял спокойствие. Лишь изредка поднимал ухо, прислушиваясь к шагам, к голосам, к несмолкаемым звукам фронта.
Вечером Орлова снова позвал директор:
— Ты что, решил слона подарить немцам?
— Нет.
— Чего же ты на самом деле тянешь? Может быть, поручить это дело другому?
— Нет, нет!
Даже сквозь густую темную щетину было видно, что Орлов побледнел.
— Я сам… До утра управлюсь.
— Ладно, — ответил директор, — до утра. Только отведи его подальше. В какой-нибудь буерак… Люди жгут горючее. Взрывают электростанции, мосты, институты. А он не может слона… Мне тоже жалко, но сейчас не время жалеть.
Директор говорил как-то неестественно, он повторял чьи-то чужие слова, но старался выдать их за свои.
— Словом, отведи его в буерак.
— Хорошо. Отведу.
— Смотри, Орлов! Время военное, строгое.
— Да, да, — сказал Орлов и зашагал прочь.
Директор все-таки поджег свой цирк. Выгнал беженцев.
Прикатил бочку керосина, облил шатер и поджег. Пламя быстро полезло ввысь. В шатре образовались темные выгоревшие провалы, обнажился каркас. Цирк горел, как парусный корабль, подожженный вражеским ядром.
Афишный клоун с улыбкой пропадал в огне. Едкий дым поднимался в небо. К вечеру шатер догорел. На его месте образовался черный остров, от которого едко пахло гарью.
3Они двинулись в путь на рассвете. Орлов отстегнул железную цепь и освободил слона. Потом он набросил на спину Максиму попону, навьючил на него два мешка отрубей, ведро, коричневый чемодан с никелированными застежками.
— Пойдем, Максим, — тихо сказал Орлов, и слон качнул головой, будто хотел сказать: «Пошли, раз надо!»
Они вышли на улицу.
Редкие прохожие не обращали внимания на шагающего слона, как будто это был не слон, а собака или лошадь. Людей занимало только то, что имело отношение к войне: несло тревожные перемены, угрожало жизни. Им было не до слона.
Орлов и Максим не сразу вышли из города, а свернули на берег. Они остановились перед холмиком, обложенным свежим дерном. Орлов наклонился и задумчиво провел рукой по траве. Рука стала влажной от росы. Слон переступал с ноги на ногу.
— Прощай, Зина, мы пошли, — тихо сказал Орлов и оглянулся на Максима.
«У слона бронированная кожа. Только между глазом и ухом есть нежное место: одной пули достаточно», — Орлов не понял, почему он подумал об этом. Обоймы неприятно оттягивали карман, ему захотелось выкинуть их, но он не сделал этого.