На то они и сплетницы, чтобы ничего не смыслить и попусту молоть языком. Разве может тень понимать с полуслова, говорить «брось, все обойдется» в горестные минуты и заступаться, если человека обижают! Тень волочится сзади, как хвост, или норовит забежать вперед, или навязчиво шагает рядом. Но стоит солнцу спрятаться за тучу — тени нет, исчезла.
Он не был тенью. Он был неизменным спутником, верным другом, молчаливым рыцарем. Когда он уходил, ей сразу начинало чего-то недоставать: улицы становились уже, солнце светило вполсилы, не хватало травы, листьев. Словно уходя, он забирал с собой свою половину мира. Зато когда они были вместе, все приходило в норму: и улицы, и солнце, и трава.
Они никогда не договаривались о встрече. Но всегда случалось, что они одновременно выходили во двор или же сталкивались на улице. Словно подавали друг другу тайный сигнал. При встрече они не проявляли радости, а держались так, словно вообще не расставались.
Его звали, как римского императора, — Клавдий. Но император был здесь ни при чем. Это редкое имя ему дали в честь прадеда, погибшего еще в русско-японскую войну в начале века. Когда прадеда окружили японцы, он поджег пороховой погреб и ценой своей жизни убил несколько десятков вражеских солдат…
А ее звали просто Таня.
У них были свои владения: улицы и двор. Все остальное уже не принадлежало им и было отделено строгой границей, которую они никогда не решались нарушить. Но им вполне хватало двора и улиц. Они часто выходили из полукруглой арки ворот и попадали в шумный, людный город. Здесь они знали каждый дом, каждый сквер, каждую будку с мороженым, будто выучили их наизусть. И все же, как ни знаком был город, они делали все новые открытия. Иногда они натыкались на совсем незнакомый дом, иногда попадали в невиданный переулок. В эти минуты они чувствовали себя путешественниками и давали открытиям свои имена. Переулок «Старичок», площадь «Ватрушка», сквер «Лужайка». Так в городе появилось много необычных названий, 6 которых никто и не подозревал.
* * *В этот день он долго ждал Таню на улице. Он знал, что рано или поздно она появится. И она появилась. Он увидел ее издали и сразу почувствовал, что случилось что-то неладное. Ее глаза были полны слез, и ей стоило усилий, чтобы не дать слезам вырваться наружу.
Таня не останавливаясь прошла мимо него. Он нагнал ее и зашагал рядом. Он смотрел на Таню, а она глядела куда-то далеко вперед и губы ее слегка дрожали.
— Ты что? — спросил он Таню.
Она ничего не ответила. Только ускорила шаги, словно хотела уйти от его вопроса.
— Ты что?
Он легонько потянул девочку за руку. Она не отдернула руку, но продолжала молчать, будто потеряла дар речи и не могла произнести ни слова.
— Тебя кто-нибудь обидел?
Девочка утвердительно мотнула головой.
— Кто?
У него не хватало терпенья дать Тане успокоиться. Он немедленно требовал ответа.
— Кто?
Девочка остановилась. Подняла на него глаза. Потом отвернулась в сторону и, будто не ему, а кому-то другому, сказала:
— Мать!
Это слово прозвучало жестко и холодно, словно было сделано из металла. Оно не имело ничего общего со словом «мама».
Что она тебе сказала?
— Она ударила меня. По щеке…
Клавдий почувствовал, как по его телу прошел электрический ток, словно его тоже ударили по щеке и лицо горит от удара. Ему стало больно от своего бессилия.
Таня заметила, как ее друг изменился в лице. Теперь он смотрел в одну точку и мучительно думал, что делать. Она никогда не видела его таким бледным и встревоженным и, забыв о своей обиде, спросила:
— Что с тобой?
Он не ответил. Крепко сжал Танину руку и сказал:
— Жди меня здесь. Я сейчас.
И побежал, не оглядываясь и не разбирая дороги.
Через три минуты он стоял перед Таниной дверью, сжав кулаки, красный, в фуражке, съехавшей набок. Он слышал, как в ответ на звонок в глубине квартиры раздались тяжелые торопливые шаги. Шаги отдавались в сердце. Они приближались, как снаряд, когда хочется зажмурить глаза и прижаться к стене. Но Клавдий не закрыл глаза и не сдвинулся с места. Он стоял прямо, до боли сжав кулаки, словно готовился к бою.
Дверь отворилась. На пороге стояла полная круглолицая женщина с желтыми волосами. Ее строгие глаза вопросительно смотрели на незваного гостя. Это была Танина мать, которая ударила ее по щеке. Она смотрела холодно и спокойно, как будто ничего не произошло. Она ждала, что Клавдий поздоровается и скажет, что ему нужно.
Мальчик с ненавистью посмотрел на Танину мать и сказал:
— Вы не смеете ее бить!
— Вот как, — сказала желтоволосая женщина, и глаза ее стали еще холоднее. — Это что еще за заступник?
— Вы не смеете ее бить, — повторил Клавдий.
— Да я тебя самого… — вырвалось у женщины, и она шагнула вперед, словно собираясь ударить защитника своей дочери.
Он не отступил. Он стоял на месте, полный решимости, и в упор смотрел на Танину мать. И эта решимость поколебала женщину. Она опустила руку и вызывающим голосом спросила:
— А, собственно, какое тебе дело? Это моя дочь, и я воспитываю ее так, как нахожу нужным.
Незаметно для себя женщина заговорила с мальчиком, как со взрослым, более того — она как бы оправдывалась перед ним. Потом она рассердилась, что поставила себя на одну ступень с этим наглым мальчишкой, и повысила голос:
— Я ее мать, а ты кто? Что ты суешь нос не в свое дело? Что ты врываешься в чужой дом?
Она засыпала его злыми вопросами. Вопросы летели один за другим. Клавдий не мог ответить ни на один из них, да Танина мать и не ждала ответа. Когда она умолкала, чтобы перевести дыхание, он с упорством повторял свои слова:
— Вы не смеете ее бить.
Эти слова были острыми и беспощадными. Они больно били в одну точку, и Танина мать не могла парировать эти удары. А он стоял перед ней все такой же непоколебимый, со сжатыми кулаками, готовый простоять так вечно.
Танина мама вдруг умолкла. Накал ее гнева остыл.
Теперь она смотрела на мальчика скорее с любопытством, чем со злостью. Неожиданно она сказала:
— Что мы с тобой объясняемся на лестнице! Зайдем в дом.
Клавдию захотелось крикнуть, что он не желает заходить в дом, где людей бьют по щекам. Но им овладело желание хоть одним глазком посмотреть, где живет Таня. И он послушно переступил границу.
В доме с Таниной мамой произошла перемена. Она уже не кричала и не старалась сделать ему больно.
Она сказала:
— Раз пришел в гости, давай пить чай.
Он не приходил к ней в гости. И какой там чай! Разве сейчас до чая? Но весь поворот событий был таким неожиданным, что мальчик невольно повиновался этой чужой женщине с желтыми волосами.
— Проходи на кухню, а то у меня не убрано. Я ведь только с работы…
Клавдий никак не мог понять, почему его гнев перегорел и почему он послушно идет за человеком, которого ненавидел и презирал.
В кухне было светло. Гладкий кафель, светлые шкафчики сверкали зимней белизной. Танина мама усадила гостя на табуретку и стала ловко расставлять чашки, доставать варенье, заваривать чай.
При этом она все время говорила с Клавдием, словно боялась, что если замолчит, то он встанет и уйдет.
— Как тебя зовут?
— Клавдий.
— Какое странное имя… Ты с Таней учишься?
— Я живу в этом доме.
— Вот как? А почему я тебя не видела? Ты какое варенье любишь: клубничное или из черной смородины?
Клавдий сидел на кончике табуретки и внимательно наблюдал за женщиной, хлопотавшей на кухне. Он обратил внимание, что у нее усталое лицо и среди жёлтых волос проступают седые нити. Движения у нее были уверенными и вместе с тем торопливыми. То ли она спешила напоить его скорее чаем, то ли вообще привыкла к вечной спешке.
Мальчик не мог понять перемены, которая произошла с Таниной мамой. Он настороженно смотрел на нее и вдруг уловил в чужом лице знакомые черты своей подруги. Это открытие почему-то обрадовало его. И ему стало легче.
Наконец Танина мама разлила чай и села напротив Клавдия. Она помешивала ложечкой и исподволь рассматривала защитника своей дочери.
СЫН ЛЕТЧИКА
Я могу поручиться, что никогда не слышал о летчике Преснякове. Но его лицо на фотографии показалось мне удивительно знакомым. Он снят после полета, в гермошлеме, в котором можно дышать там, где нет воздуха. В этом одеянии он скорее похож на водолаза, чем на летчика.
Капитан Пресняков небольшого роста. Но это сразу не заметишь на фотографии, потому что он снят до пояса. Зато отчетливо видны широкие скулы, и глаза щелочками, и неровные брови, и канавка над верхней губой, и шрам на лбу. А может быть, это не шрам, а прядка волос, прилипшая ко лбу в трудном полете.
Эта фотография принадлежит Володьке Преснякову. Висит у него над постелью. Когда в дом приходит новый человек, Володька подводит его к фотографии и говорит:
— Мой отец.
Он говорит это так, будто и в самом деле знакомит гостя со своим отцом.
Живет Володька в Москве, в проезде Соломенной Сторожки. Конечно, на Володькиной улице нет никакой сторожки, да еще соломенной. Кругом стоят большие новые дома. Это при Петре Первом здесь была сторожка. Интересно, в каком месте она стояла? Около «Гастронома» или на углу у сберкассы? И как звали стражника, который в ненастную, вьюжную ночь забегал в теплую сторожку, чтобы перевести дух и погреть у огонька деревянные от мороза руки? Только на минутку? Стражнику не положено торчать в теплой сторожке при исполнении служебных обязанностей…
Под окнами Володькиного дома днем и ночью грохочут самосвалы: рядом идет стройка. Но Володька привык к их грохоту и не обращает на него внимания. Зато ни один самолет не пролетит над его головой незамеченным. Услышав звук мотора, он вздрагивает, настораживается. Его тревожные глаза спешат отыскать в небе маленькие серебристые крылышки машины. Впрочем, он, даже не глядя в небо, может по звуку определить, какой летит самолет: простой или реактивный — и сколько у него «движков». Это потому, что с детства привык к самолетам.
Когда Володька был маленький, он жил далеко-далеко от Москвы. В военном городке. Ведь города, как и люди, бывают военными.
* * *Володька родился в этом городке и прожил в нем добрую половину своей жизни. Человек не может запомнить, как он учился ходить и как произнес первое слово. Вот если он упал и разбил коленку, это он помнит. Но Володька не падал и не разбивал коленку, и над бровью у него нет шрама, потому что и бровь он тоже никогда не разбивал. И вообще он ничего не помнит.
Не помнит, как, заслышав шум мотора, он что-то искал в небе выпуклыми голубыми глазами. И как протягивал руку: хотел поймать самолет. Рука была пухлая, со складкой у запястья, будто в этом месте кто-то обвел ее чернильным карандашом.
Когда Володька был совсем маленьким, он умел только просить. А когда стал постарше — годика в три-четыре — стал спрашивать. Он задавал маме самые неожиданные вопросы. И были такие, на которые мама не могла ответить.
— Почему самолет не падает с неба? Почему у нас звездочки, а у фашистов крестики с хвостиками?
Володька жил с мамой. Папы у него не было. И вначале он считал, что так и должно быть. И его вовсе не беспокоило, что нет папы. Он и не спрашивал о нем, потому что не знал, что ему полагается папа. Но однажды он спросил у мамы:
— Где мой папа?
Он думал, что маме очень легко и просто ответить на этот вопрос. Но мама молчала. «Пусть подумает», — решил Володька и стал ждать. Но мама так и не ответила на вопрос сына.
Володьку это не очень огорчило, потому что мама многие его вопросы оставляла без ответа.
Больше Володька не задавал маме этого вопроса. Какой смысл спрашивать, если мама не может ответить? Но сам он не забыл о своем вопросе с той легкостью, с какой забывал о других. Ему понадобился папа, и он стал ждать, когда папа появится.
Как ни странно, Володька умел ждать. Он не искал папу на каждом шагу и не требовал от мамы, чтобы она нашла ему недостающего папу. Он стал ждать. Если мальчику полагается папа, то рано или поздно он найдется.
«Интересно, как появится папа? — думал Володька. — Придет пешком или приедет на автобусе? Нет, папа прилетит на самолете — ведь он летчик». В военном городке у всех ребят папы были летчиками.
Отправляясь с мамой гулять, он посматривал на встречных мужчин. Он старался угадать, на кого из них похож его папа.
«Этот очень длинный, — думал он, оглядываясь на высокого лейтенанта, — такому папе и на спину не заберешься. И почему у него нет усов? У папы должны быть усы. Только не такие, как у продавца в булочной. У того усы рыжие. А у папы усы будут черные…»
С каждым днем Володька все нетерпеливей ждал приезда папы. Но папа ниоткуда не приезжал…
— Мама, сделай мне кораблик, — сказал однажды Володька и протянул маме дощечку.
Мама посмотрела на сына беспомощно, будто он задал ей один из тех вопросов, на которые она не могла ответить. Но потом вдруг в ее глазах появилась решимость. Она взяла из рук сына дощечку, достала большой кухонный нож и начала стругать. Нож не слушался мамы: он резал не как хотела мама, а как ему вздумается, — вкривь и вкось. Потом нож соскользнул и порезал маме палец. Пошла кровь. Мама отбросила недоструганную деревяшку в сторону и сказала:
— Я лучше куплю тебе кораблик.
Но Володька покачал головой.
— Не хочу купленный, — сказал он и поднял с пола дощечку.