Мерцалов сходил к проводнику. Я догадался, что он взял ампулу. Видимо, опасался непредвиденных обстоятельств. И правильно опасался…
Мы вышли на перрон. Поезд стоял на первом пути, я увидел серое двухэтажное здание с полукруглыми окнами и черными буквами под крышей: НОВО-ЗАТОРСК. Было много народа, ощущалось непонятное беспокойство. Там и тут краснели ментухайские околыши.
– Новозаторск какой-то заср… – выразился Мерцалов. – Его даже в расписании нет.
Рядом оказался юркий дяденька в соломенной кепочке, он охотно разъяснил:
– Потому как путаница в диспетчерской службе. Для сокращения пути вывели состав на Инскую колею, а у них свои планы-законы. Вот и будем куковать…
Я не понял, что за "Инская колея". И в общем-то мне было все равно. Главное, что новые места, путешествие, а не обрыдлая спецшкола…
Опять закричал динамик:
– Уважаемые господа пассажиры. По техническим причинам наш состав будет вынужден двигаться окружными путями. Пассажирам, следующим до Горнозабойска, служба Северо-Заторской железной дороги рекомендует продолжить путь не в поезде, а на пассажирском теплоходе, который прибудет в Горнозабойск сегодня вечером. Вы сможете сэкономить время и вместе с этим совершить приятное водное путешествие, полюбоваться речными пейзажами. Расходы Управление нашей дороги берет на себя. Предъявив на теплоходе железнодорожный билет, вы получите там бесплатное место. Пассажирский причал расположен в трех кварталах от перрона, в конце улицы Магистральной, за Пристанским рынком…
Мерцалов нехорошо выразился в адрес Управления дороги, пассажирского причала и всего белого света.
– Пошли, Стрелок, за чемоданами…
Мы забрали в купе наш багаж. У меня-то – тьфу, никакого веса, а у Мерцалова был увесистый баул (я малость позлорадствовал). И пошли мы по улице Магистральной, среди унылых кирпичных домов. Она привела на площадь, где за длинными дощатыми столами небритые дядьки и объемистые тетушки торговали всякой снедью. Были здесь и банки с молоком, и всякие пирожки, и груды вареной, посыпанной мелкой зеленью картошки, и ранняя редиска, и даже помидоры (видать, с Юга привезли). И огурцы были (наверно, парниковые), и груды золотистого лука. Мало того, громоздились гроздья бананов – будто где-нибудь в тропиках. И всюду – букеты сирени, лиловой и белой. От ее запаха у меня даже закружилась голова (а может, просто от мельканья и пестроты). На миг показалось, что я где-то на заморском южном базаре (может, в Лиссе или Гель-Гью?). И будто на прилавках полно арбузов. Приглядишься – это зеленые ведра под букетами, кучи перистого лука и салата, эмалированные кувшины. Отвернешься – опять чудятся арбузы. Тьфу, наваждение… Но когда мы пересекли весь рынок, случилось чудо. На крайнем прилавке я заметил настоящие, не «привидевшиеся» арбузы. Даже сбил шаги и заморгал. Откуда они в такую-то пору? Наверно, тоже из какой-то теплицы, как и помидоры… Мерцалов прикрикнул на меня: не тормози, мол.
Но оказалось, что и он разглядел арбузы. На пристани, у трапа, ведущего к борту теплохода (а по правде – довольно обшарпанного прогулочного катера "Речник-3") Мерцалов забрал у меня чемоданчик и сунул мне крупную коричневую "деньгу".
– Я сейчас буду оформлять места. А ты сгоняй обратно, купи арбуз. Хочется, небось? Вот и мне. Выбирай, чтобы зрелый был…
Мне хотелось арбуза, но я сказал:
– Я не умею выбирать.
– Смотри, чтобы крупный был и с сухим хвостиком. Если красный внутри – получишь лишний кусок. Окажется бледный – выскоблю и надену на башку, будешь в такой каске ехать до места назначения. Понял, Стрелок?
– Понял, Ефрем Зотович!
– И не вздумай сдачу замылить… Жми!
Я нажал. Стуча ботинками по мосткам, домчался до прилавка, углядел там большущий арбуз со съеженным корешком, щелкнул по нему:
– Спелый?
Горбоносый дядька возвел глаза:
– О чем говоришь, мальчик! Самый спелый на свете! – Он три раза ткнул в полосатый бок похожим на гладиаторский меч ножом, выхватил из арбуза рубиновую пирамидку. – Смотри сам!.. Сдачу держи…
Я запихал в карман комбинезона кучу бумажек и мелочи, прижал арбузище к груди и, выгибаясь от тяжести, засеменил к пристани…
И… глянув поверх арбуза, увидел уж-жаснейшую картину. Катер уже отвалил и был метрах в двадцати от причала. Ефрем Зотович Мерцалов тянул к берегу руки, перегибался через поручень, который загораживал выход, и голосил. Его удерживали два парня в сизых (вроде как у меня) комбинезонах. Видать, от Мерцалова ощутимо разило пивом и парни решили, что поддавший дядя потерял голову. Уговаривали. Я наконец понял, что он кричит:
– Ребенок у меня! Ребенок на пристани! Швартуйтесь назад, сволочи!
Но матросы никакого ребенка не видели, а капитан разворачиваться, конечно, не хотел. Наверно, и без того опаздывал. Пассажиры на борту веселились и подавали советы.
– Прыгай, дяденька! – кричал пацаненок в желтой панамке. – До берега близко!
Но было уже не близко. Да и не дали бы Ефрему Зотовичу прыгнуть. И, наверно, не хотел он: в пиджаке-то куча важных бумаг, а, может, и пловец он был никакой.
В первые полминуты мне было смешно. И опять я позлорадствовал. Но почти сразу очухался: у меня-то положение в десть раз хуже, чем у "господина воспитателя". Ампула-то не со мной, а с ним. И если я потеряюсь, через месяц – кранты Стрелку! (Если, конечно, Мерцалов не врал, насчет смертельности укола; но я почему-то был уверен, что не врал.)
Я вытянул шею над арбузом и заорал:
– Мне-то что делать?! Что?!
Мерцалов закричал в ответ, и я разобрал только: "…на вокзале! На вокзале!…"
Что "на вокзале"? Возвращаться на вокзал и ждать Мерцалова там? Или самому добираться в Горнозабойск, а Ефрем Зотович (чтоб его разорвало!) встретит меня на том вокзале? А как добираться? Я с перепугу перестал соображать. Не выпуская арбуза, кинулся вдоль берега – в ту сторону, куда уходил катер. А он, скотина, уходил быстро, будто глиссер какой-то (конечно, мне это чудилось).
– Ну, что мне делать-то?!
Однако ответные вопли Мерцалова были уже совсем неразборчивы. Потом я наткнулся на сложенные у воды контейнеры, а когда обогнул их, катер скрылся за длинной, стоявшей посреди реки баржей. Все-таки я некоторое время бежал еще – просто не знал, что, кроме этого, делать. Наконец я споткнулся на прибрежном песке и полетел вперед носом.
Песок был не твердый, но все же я крепко треснулся животом и коленями. Арбуз же – и того крепче. Он усвистал вперед, как бомба, срикошетил, взмыл опять и на излете, в воздухе еще, развалился на три части. Они все упали на песок удачно, мякотью вверх.
Удар привел меня в чувство. Будто встряхнул мозги и поставил их на место. Я сел и стал думать, что ничего страшного не случилось (за исключением расколотого арбуза). В том, что я отстал от катера, моей вины нет вот ни настолечко. Не надо было Мерцалову посылать меня на рынок. Пускай теперь пляшет на палубе и думает, как быть. Это его, Ефрема Зотыча, проблемы. А мне-то что? Рано или поздно меня все равно найдут. Потому что я им нужен. И прививку сделают, никуда не денутся. Впереди еще почти месяц. А то, что случилось, называется приключение. Переживать приключения – в сто раз лучше, чем торчать в интернате или какой-то клинике на строгом режиме. Как пойдут события, пока не ясно, однако все равно как-нибудь пойдут. И незачем их торопить…
Поразмыслив так, я решил, что для начала следует съесть арбуз. Не пропадать же добру! Тем более, что пробовать арбузы мне приходилось ох как не часто…
Я поднял красный искрящийся кусок, ухватил мякоть губами. И тихонько застонал от удовольствия. А когда, облизываясь, глянул из-за куска, увидел четыре исцарапанные ноги в одинаковых ременчатых сандаликах.
Тогда я поднял глаза.
Рядом стояли двое ребятишек – мальчик и девочка лет семи-восьми. Оба рыжеватые, круглощекие и со вздернутыми носами. Щеки и ноги у них были перемазанные, однако одёжка из ярко-зеленого трикотажа – чистая, новенькая даже. Видно, что не бродячие пацанята, домашние. На девочке была плетеная бейсболка со вздернутым козырьком, на мальчике треуголка из газеты. В ярких, как пузырьки с синькой, глазах было полным-полно интереса и ни капельки боязни.
Девочка поправила бейсболку и спросила:
– Ты его нечаянно грохнул? Или нарочно?
– Конечно, нечаянно. Зачем бы я стал нарочно… – сказал я без всякой сердитости. Ребятишки мне понравились (вспомнились те, которых видел на тропинке, из вагона).
– Как зачем? Чтобы съесть поскорее, – деловито разъяснил мальчик.
– Нет, я не хотел поскорее. Просто запнулся…
– Ты сильно расшибся? – серьезно спросила девочка (заботливая какая!)
– Не сильно. Только вот арбуз…
– Тут уж ничего не поделаешь, – рассудил мальчик. – Придется тебе его съесть.
– Конечно, придется…
Мальчик поглядел недоверчиво:
– Думаешь, ты справишься с ним?
– Конечно, нет. Садитесь, помогайте.
Они запросто, будто я их давний знакомый, сели на корточки, взяли каждый по куску. С аппетитом зачавкали. Я тоже. Но долго чавкать без всякого разговора было как-то неловко. И я спросил мальчика:
– А что это у тебя на шлеме написано? Такое название газеты здесь у вас?
По краю треуголки тянулись крупные, старинного вида буквы.
– Да. – Мальчик солидно кивнул. – Это Инская городская газета.
– Странное какое у нее имя…
Перевернутые буквы складывались в слова:
ПОЧТОВАЯ РОМАШКА– Нисколько не странное, – сообщил мальчик, отклеивая от щек арбузные семечки. – Дело в том, что раньше, в лошадиные времена, в Инске была почтовая станция.
"Образованные детки, – подумал я. – Или, как говорится по-научному, эрудированные …" Но девочка не оценила мальчишкину эрудированность. Покачала головой:
– Ох ты Толя… "Лошадиные времена"…
– А как еще сказать, если не было машин! – не смутился Толя.
– В эпоху гужевого транспорта, – сказал я, выгрызая изнутри арбузную корку (ребята выгрызали так же). Мальчик возразил:
– "Лошадиные времена" понятнее…
– Пожалуй, да, – согласился я. Мне нравилось разговаривать с этими пацанятами, вспомнились Пузырёк и Тюнчик. – А почему вы говорите «Инск», "Инская"? Здесь же Ново-Заторск…
Они, кажется, насупились. Чуть-чуть. Мальчик глянул недоверчиво:
– С чего ты взял?
– Видел надпись на вокзале.
Девочка будто пожалела меня:
– Ох, куда тебя занесло… Ты, значит, приезжий?
– Ну да! Я отстал от поезда. Вот из-за этого арбуза. Купил его, а в вагон не успел…
Я не врал специально, а просто не хотел вдаваться в подробности.
– Тогда тебе надо к начальнику вокзала, скорее! – заволновалась девочка. – Он поможет…
А в самом деле! Почему я сразу не додумался? Ведь у начальника-то связь со всеми… как их… транспортными средствами. Может, и с пассажирскими катерами тоже…
Я вскочил.
– Спасибо за совет.
– А тебе спасибо за арбуз, – откликнулась девочка.
– Да. Теперь главное – успеть до ближнего туалета, – сообщил мальчик.
– Толька, ты хулиган, – сказала девочка.
– А чего? Будто тебе самой не надо!
– Но я не кричу про это на весь Инск. При посторонних… Иди сюда… – Толя подошел, и она принялась отлеплять арбузные семечки от его щек.
Мне стало грустно. Не хотелось быть посторонним. Хотелось, чтобы кто-нибудь так же отколупывал от моих щек семечки и понарошку обзывал хулиганом.
– Пока, – сказал я ребятам и пошел назад, к пристани.
Меня беспокоила та же проблема, что и Толю, но я решил ее быстро, за контейнерами. И с облегченной душой отправился искать начальника.
Глава 3
Пока я шагал вдоль воды (по плоскому песку, замусоренному щепками, жестянками и обломками кирпичей), у меня появилась другая мысль: "А на фиг мне начальник вокзала!" Надо навести справки у начальника пристани! Наверно, он может связаться с катером и попросить отыскать на нем пассажира Мерцалова. И, наверно, разрешит нам поговорить друг с другом… Если, конечно, есть на пристани контора и начальник. Я не помнил там никаких строений, помнил только шаткий деревянный причал.
Контора была. Кривой домик, обитый фанерой и покрытый облупленной синей краской. Над крышей слабо полоскался длинный желто-черный вымпел. Отражали реку и солнце стекла широкого окна. По сторонам от окна я увидел две дощатые двери. На одной – никакой надписи, на другой – то что мне надо. Белая табличка: "Начальник пристани Н-Заторск №3".
Я постучал. Не дождался ответа, потянул ручку, вошел… Не было здесь ничего похожего на кабинет начальника. Были несколько пластмассовых столиков, кривые стулья, буфетный прилавок, а за ним – полки с бутылками, банками и сигаретными коробками. На прилавке горел солнечными бликами великанский самовар. Помятый, но надраенный. Из-за самовара выглянула тетушка с жалобным, но не сердитым лицом.
– Тебе чего, голубок?
– Мне… я думал, здесь начальник. Там написано…
– А, да мало ли нынче где чего написано… – Она махнула рукой, будто отгоняла муху. – Всё поперек смысла… Написано «контора», читай «забегаловка», написано «Регент», читай… Ладно. Тебе он зачем?
"Регент?" – чуть не сострил я, но не посмел. Сказал кислым голосом то, что приготовил заранее – коротко и внятно:
– Я из интерната. Ехал с воспитателем в другой интернат, в Горнозабойск и отстал от катера. А воспитатель уплыл. Не знаю, как быть…
– Вот бедолага-то!
Она не стала длинно расспрашивать и охать. Выволокла из под прилавка тяжелый телефонный аппарат. Я такие видел только в кино про войну с фашистами. На пластмассовой коробке торчала ручка, будто у мясорубки. Тетка остервенело завертела ручку, потом схватила трубку.
– Маркелыч! Маркелыч?! Ну, где тебя носит окаянная сила! Тут пассажир пришел… Какой-какой! Отставший, говорит… – Она глянула на меня: – С какого ты теплохода?
– "Речник-три"! – вспомнил я.
– С «Тройки», говорит… С воспитателем ехал, он детдомовский. Тот уплыл, а мальчонка остался… Ну ясно, что обалдуй… – Она опять посмотрела в мою сторону: – Это не про тебя, про воспитателя твоего… Как его звать-то?
– Мерцалов Ефрем Зотович, – сказал я отчетливо. Буфетчица повторила это в микрофон.
– Маркелыч, ты давай не мешкай, ребенок переживает…
Она бухнула трубку с наушником и микрофоном на железные рогатки, объяснила мне:
– Обождать надо. Это ведь не сразу. С ихней калошей пока свяжешься… Кабы Инская линия, тогда проще, а тут ведь порядки, как в правительстве… Кушать хочешь?
– Не-а, спасибо. Я в поезде позавтракал… – (Да еще арбуз… Жидкость-то выкачал, а мякоть осталась; я хихикнул про себя).
– Ну, все равно. Угостись хоть вот так, маленько… – Тетушка вынесла, поставила на столик стакан с коричневой жидкостью и блюдце с пирожным.
Я опять сказал спасибо и сел. Жидкость оказалась яблочным соком. Пирожное было сухое, но все равно вкусное. Я даже крошки подобрал со столика. И стал смотреть на телефон. Тетка тоже поглядывала на него. И на меня – сочувственно так… Ждали недолго. Телефонная коробка подпрыгнула, взорвалась трезвоном. Буфетчица снова схватила трубку.
– Чего?.. Как это так?.. Подожди, повтори по порядку… Вот ведь нечистая сила!.. – Она брякнула трубку на развилки так, будто старинный телефон был в чем-то виноват. А мне сообщила:
– Нету на борту пассажира Мерцалова, Ефрема Зотыча. Всех опросили, нету. Говорят, может, это тот, которого высадили в Малых Ельниках за то, что скандалил с капитаном. Пожилой такой, с большим и маленьким чемоданами, пивом пропах…
– Он и есть… – потерянно сказал я. – А эти Ельники далеко?
– Да не очень. Только ведь теплоходов туда нынче уже не будет, и с той стороны тоже. А с автобусами полный кавардак… Тебе, милок, лучше бы пойти в детскую комнату, рассказать как и что. Они помогут…
– Ну уж нет! – вскинулся я.
Больше всего я боялся попасть в лапы к ментухаям. Знаем мы это дело! Толком слушать ничего не станут, для начала сразу в спецприемник, а потом уже потихоньку начнут разбираться. "У нас план…" А могут и в карантин загнать, на всякий случай. И уж первым делом, конечно, прическа под машинку! А у меня только-только волосы отросли по-человечески, я в спецшколе всякими хитростями уклонялся от регулярных стрижек…