– Цезарь, но если мы все так хотим, – негромко перебила его Лис.
Тогда он притих, тоже встал.
– Я совершенно не представляю, чем это продиктовано.
– Временем, – вздохнул Командор. – И наверно, судьбой… Если время можно порой крутить туда-сюда, то судьбу не обкрутишь… Подойди ко мне, Чек.
Из нагрудного кармана пиджака Находкин достал что-то маленькое, висящее на черном шнурке. Блеснула медная искра. Все сдвинулись, подтолкнули вперед Цезаря. На шнурке качалась форменная пуговица. На ней был отчеканен ободок из витого тросика, якорь, за ним две скрещенные шпаги, а сверху – половинка встающего лучистого солнца.
– Разглядели? – сказал Находкин. – Вот и хорошо… – Он встал и аккуратно надел шнурок Цезарю на шею. – Носи и береги… Командор Лот.
– Но я… совершенно не представляю, что мне делать в этой роли.
Все засмеялись. Не обидно, а словно обрадовались чему-то. И Находкин улыбаясь объяснил:
– Никто, пожалуй, не представляет. Пока… Живи, расти, там поймешь… А я, ребята, пойду.
Смех утих.
– Пойду я, – опять сказал Находкин. – Князь Юр-Танка, возьми меня с собой… Правду ли говорят, что есть у вас церковь, где можно увидеть… свою маму?
– Да… – сказал Юр-Танка в навалившейся тишине.
– Возьми меня с собой, мальчик… Я ее видел в последний раз, когда мне было шесть лет…
Ни слова не сказав, ни на кого не посмотрев, Юр-Танка взял Находкина за худую руку. Юкки и девочка разом вскинули на Командора глаза.
– Их тоже возьмем, князь. Ладно? Ты же всегда хотел, чтобы у тебя был брат или сестра. Вот и будут, сразу двое… Юкки станет наконец трубачом, пора заканчивать и эту легенду как полагается…
– Хорошо, – еле слышно отозвался Юр-Танка. – Идем.
Все, даже неугомонный Филипп, сообразили, что не надо прощаться, не надо ничего говорить. Находкин вышел первым. В дверном проеме он (темный на фоне солнечного дня) поднял над плечом руку, махнул слегка, сильно согнулся и шагнул в сторону. За ним ушел Юр-Танка – так же махнул ладонью. И за ними Юкки и девочка повторили этот жест.
И – пусто у входа.
А медный шар маятника ходил от стены к стене – вечный, непонятный. «Щелк… щелк… щелк…»
Маятник
1
Когда все вышли из Башни, поблизости никого уже не было. И вдали не было. Только шелестели стрекозы да над озером носились небольшие темные птицы, которых называют «озерные голуби». Было жарко, солнце сияло так, что в граните Башни искрились черные зеркальца слюды.
У всех осталась печаль от странного расставания. Цезарь крутил на шнурке пуговицу. Что-то шептал и покачивал ершистым своим шаром. На солнце, однако, печали и тревоги тают быстрее, чем в тени. Особенно если нет для них понятных причин. И Филипп сказал то, что чувствовал каждый:
– Кушать-то все равно хочется…
Оказалось, что лишь Витька и Цезарь появились здесь без провизии. Ежики и Ярик сказали, что у них два каравая и большая банка мясных консервов. Лис и Рэм прихватили из дома огурцы и картошку. И котелок. Даже у Филиппа отыскались в кармане замусоленные леденцы и ни разу не надкушенное яблоко…
– Проведем здесь еще ночку – и тогда уж по домам, – предложил Рэм. – Не так уж часто собираемся… Идет?
Все зашумели, что «идет», пряча за гвалтом остатки печали…
Витька сделал свою долю работы: натаскал сушняка из ближних зарослей. Затем отошел, сел на солнышке у фундамента Башни. Спиной и затылком привалился к бугристому граниту.
Рэм и Филипп чистили у погасшего костра картошку, Лис лопухом протирала котелок. Цезарь, видать, забыл на время свои сомнения и гонял с Ежики и Яриком по траве пустую банку из-под говядины. Витька следил за ними ласково и успокоенно: «Совсем оклемался Цезаренок. Хорошо…» Но Цезарь перехватил его взгляд и тут же подошел.
«Почему я не подумал про это вчера?.. Потому что поверил: пуля – дело давнее, случайное…»
«А сейчас? Что делать сейчас?»
Витька уже стоял. Весь, как в холодной воде, – в тоскливом предчувствии беды. Подбежал Кригер, встал напротив. И вдруг взъерошился, взлетел до Витькиного лица и заорал коротко и хрипло.
Впервые Витька видел, чтобы петух кричал в прыжке, в полете.
Сбегались Пограничники.
– Ребята… Цезарь, – сказал Витька. – Мне надо в Реттерберг, честное слово. Мне кажется, что-то случилось с отцом. Я не знаю, но мне кажется… Если все хорошо, я тут же вернусь. Если нет… Рэм, тогда проводите Цезаря сами, обычным путем… Чек, не обижайся…
Он вскочил на выступ фундамента, шагнул… Мелькнул перед ребятами черный силуэт, хлестнуло ветром.
Филипп резко нагнулся, ухватил за лапы Петьку, тот замахал крыльями.
– Витька! – заорал в пространство Филипп. – Я с тобой, подожди! Я буду связным!
– Не смей! – кинулась к нему Лис. Не успела. Все пригнулись от нового удара ветра. Словно это взлетевший Кригер смешал и поднял вихрем воздух разных пространств.
2
Только две-три секунды Витька приходил в себя. Он даже не упал – стоял, привалившись спиной к стволу старого тополя. У дома напротив – отцовского дома – приткнулся красный низкий автомобиль Рибалтера. Из дверей выносили отца – Рибалтер, Корнелий и незнакомый мужчина в вишневой сутане священника. Витька толкнулся лопатками от ствола и побежал.
Ноги и руки отца висели, как перебитые, но лицо было живое. Он сказал Витьке с нелепо-бодрой улыбкой:
– Да чепуха, бред. Это не пуля, а паралитическая ампула. Живым нужен им Мохов. Тепленького хотели взять, сволочи.
– Кто? – всхлипнул Витька.
– Наверно, те, из Лебена. Решили, что я хороший специалист по стабилизации индексов, кретины… – Речь отца была отрывистой и нервной. – Промахнулись, господа. Пардон, не в то место попали. Конечности – брык, а голова варит…
– Все в машину, – быстро сказал Корнелий. Из воздуха шумно спланировал на Кригере Филипп. – Это кто еще?
Витька не удивился и не разозлился – не до того.
– Со мной, – сказал он.
– В машину!
Отец лежал теперь на заднем сиденье. Мужчина в сутане задрал вишневый подол, вынул из кармана брюк вороненый «дум-дум», сел у отца в ногах.
– Да не будут они гнаться среди белого дня, – пренебрежительно сказал отец. – Понимают, что себе дороже… Хорошо, ребята, что я успел нажать сигнал и вы примчались. Спасибо…
– Помолчи, Алексеич, – попросил Корнелий. – Мальчики, в машину… А этого зверя зачем?
– Надо! – крикнул Филипп.
– Скорей!
Витька и Филипп скорчились между сиденьями, Филипп обнял и прижал притихшего Петьку. Только сейчас Витька спросил:
– Чего тебя принесло?
– На всякий случай.
«Ладно. Может, и правильно…»
Худой, лысый, с повисшими усами Рибалтер втиснулся за руль. Рядом – Корнелий.
– В «Колесо»? – спросил Рибалтер.
– Куда же еще… – бросил Корнелий.
– Совсем вы рассекретите таверну, ребята, – сказал священник.
Машина рванулась. Витька ударился затылком о неживые ноги отца.
– Рассекретим – не рассекретим, а что сейчас делать-то?! – крикнул Корнелий.
– А если сразу на состав? Сын-то здесь… – Священник нагнулся над Витькой. – Ты Виктор Мохов, мальчик?
– Да!
– Отца надо увозить! Туда, к вам! Здесь больше нельзя!
– Я знаю! Но ведь надо сперва к врачу!
– Можно подождать. Это же парализатор! Через несколько дней и так пройдет!
– А если сердце! У него сердце плохое!
– У меня в кармане стимулятор! – громко, даже весело сказал отец.
Машину било на старой дороге. Витька, вздрагивая от толчков, спросил:
– Который час?
– Полдень!
– В двенадцать пятнадцать по Окружной пойдет состав! Можно успеть!
И подумал с горьким удовольствием: «Вот так, папочка. Не хотел, а теперь…» Но тут же резануло его раскаянием и страхом:
– Папа, ты как? Ты живой?
– Да живой я, живой, малыш.
Витька лбом вдавился в колени. И стукало его, и трясло на ухабах. А в Кригере что-то булькало и ухало, как в резиновой канистре…
Вырвались на кольцевое шоссе. Здесь ровно! И скорость! Потом – налево, в путаницу Южной Пищевой слободы, в заросшие полынью переулки. И наконец – дорога вдоль полотна. Справа – болотистые луга, слева – насыпь…
– Все, все! Вот здесь!
Минут пять у Башни все молчали. Словно прислушивались к тому неизвестному, что происходило в Реттерберге.
Неизвестность – она давит, как беда. И сильнее всех она давила Цезаря: ведь не Филипп, а он должен был кинуться вслед за Витькой. И потому, что Витькин первый друг, и потому, что Командор.