Птичка оскалился:
«Ха, за дурачков держишь? Данилыч сдаст их на фильтропункт или отпустит совсем. За недоказанностью. Он же чистоплюй, как ты… Если боишься глядеть, отвернись, а мы этих цыпляток – на шашлычок… – И говорит одному из своих: – Ну-ка, сними с них штаны, чтобы поточнее…
Нитка, я не сразу… Я им сказал с самой последней убедительностью:
«Ребята, не надо. Вы же все-таки хоть немножко еще люди. Вас же… матери тоже молоком кормили когда-то… Ребята…»
А Птичка мне:
«Что, Студент, хочешь опять балалайкой по танку?»
А трое других смеются:
«Может, хочешь с ними, Студентик? Никто не увидит, внизу глубоко…»
Один шагнул к мальчишкам, я – палец на спуск. «Назад», – говорю. Тут Птичка все понял. Глянул на меня и понял. Ему бы уйти и увести других. А он стал нагибаться за снятым автоматом. Я еще раз говорю: «Не надо, Птичка…» Он поднял, навел… Не успел…
– Ты их… наповал?
– Бэ-один всегда наповал, раненных почти не бывает. Там пули-перевертыши…
– А потом?..
– Потом смотрю – они лежат. Кто как… И ничего не чувствую. Лишь мысль: вот ведь странное дело – только что были живые и нате вам… Наверно, дело в том, что я и сам в тот миг как бы умер. Отрезал себя от жизни. Осталось сделать немного.
Я развязал ребят и сказал:
«Идите».
Старший говорит мне:
«Идем с нами, ты будешь наш брат».
Но я не хотел с ними. Зачем? Я вообще ничего не хотел. Только старался не смотреть на тех, кто лежал. Но все же капелька любопытства оставалась во мне, я спросил старшего:
«Правда, что ты кинул гранату?»
А тот: «Это не я, это он кинул, – и кивает на маленького. – Он не сумел, она не взорвалась. У меня-то взорвалась бы…
«Вам так нравится воевать?»
А старший опять про маленького:
«Его мать придавило в доме, от бомбы. Она там сгорела живьем…»
Я снова сказал:
«Идите».
И тут маленький мне:
«Если вы не пойдете с нами, вас убьют».
А чего меня было убивать? Я и так…
«Уходите, ребята…»
И они ушли. Скользнули между скал, как змейки.
А я… Мне надо было, конечно, сразу пулю в себя, но… Нет, я не боялся. Просто казалось, что не все еще сделал. Не все сказал.
Я вернулся на базу, положил автомат перед Орхидеевым.
– Майор, я только что расстрелял состав секрета на Бейсболке.
Он… как-то сразу поверил. Так мне показалось. Наверно, такое было у меня лицо. Но не дрогнул, приказал спокойным голосом:
«Доложи в деталях».
«Докладываю. Они поймали двух пацанов и хотели устроить самосуд. С проволокой. Я просил: не надо. Они смеялись… Они обязательно убили бы их…»
Орхидеев молчал, молчал. По-моему, очень долго. Начался обстрел из минометов, но мины рвались далеко за поселком. Кажется, в той стороне, где Бейсболка. Майор встал.
«Поехали. Я хочу посмотреть, что там…» – И подвинул мне автомат. И я взял, и мы поехали на его «козлёнке». Вдвоем. Пока позволяла дорога. А дальше – пешком. Он шел впереди, а я за ним. С автоматом. И он ни разу не оглянулся. Потом мы увидели за кустами и скалами дым и почуяли запах, такой, как после взрыва. Подошли к повороту и видим: «бейсбольного» козырька нет. Обрушен минами. Ничего нет. Пустота…
Орхидеев обернулся, но посмотрел не на меня, а мимо. И говорит:
«Надо докладывать то, что есть, а не молоть всякую чушь, Темрюк. Если ты увидел, что секрет погиб от взрыва, нельзя давать волю нервам. У всех мозги сдвинуты, но надо держать себя в руках… Ты понял меня, Студент? Иди выпей водки и опомнись. А я буду писать рапорт начальству…
Мы пошли, и я выпил бутылку и сразу уснул. Потом меня рвало, но уже казалось, что и правда ничего не было. Так я прожил еще сутки. Через день майора Орхидеева убил горский снайпер. А еще через два дня рядом со мной рванул фугас-ловушка. Тех, кто шел впереди – в клочья, а я очнулся в госпитале.
И там, когда поправлялся, я, Нитка, снова вспоминал все, что было. Иногда спокойно, а иногда с мучением. Но всякий раз я знал: если бы такое началось снова, я бы опять нажал на спуск…
– Бедненький ты мой… – сказала Нитка, словно малышу, который запнулся и ободрал коленку. И погладила его плечо. А потом вдруг дернулась:
– Тем! А причем тут призрак? Какой?
– Птичка…
3.
Они встретились на рынке, между овощных рядов. Лицом к лицу.
– Ха, птичка! Привет, Студент!
Всё тот же. Шея толще головы, пегий ежик волос, желтые глаза. Рот врастяжку… Только на широченных косых плечах не камуфляж, а черная майка с дурацкой надписью: «Я – хороший!»
Артем удивился, что ничего не чувствует. Лишь стукает в голове спокойная такая, отрешенная мысль: «Выжил все-таки… Ну, что ж… Значит, судьба…»
– Не ждал, Студентик?
– Нет, почему же… – Артем пригладил волосы, поправил очки. – Ты ведь не первый день таскаешься за мной.
– Заметил, значит!
– Заметил. Хотя сперва думал, что показалось. Не верилось, что уцелел…
– А вот уцелел! Рассказать, как?
– Не надо, Птичка. Неинтересно… Впрочем, догадываюсь. Я плохой стрелок… А потом ты – ужом в сторону, взрыв, плен… Героическое возвращение. Поиски врага…
Они пошли рядом. Этакие добрые знакомые, случайно встретившиеся после разлуки. Улыбались.
– Ты прав, Студент. Умеешь мыслить. Интеллигенция все-таки… Но ты не просто враг. Ты теперь смысл моей жизни. Я буду искоренять тебя не как личность, а как явление. Этой самой жизни…
– Да ты философ, Птичка, – усмехнулся Артем.
– Ага, – сказал он с удовольствием.
– Но глупый. Искоренишь меня, и смысла не останется.
– А я буду делать это долго.
– Как? Заведешь судебный процесс? Ничего не докажешь…
– Я не буду заводить! Я сам! Я буду убивать тебя медленно… и с удовольствием.
– Можно узнать, каким способом?
– Страхом, Студентик! Ты теперь всегда и всюду будешь ходить с оглядкой, не зная, где и как получишь плямбу в затылок. Или «перо» под лопатку. Или гранату в штаны…
– Не страшно, Птичка, – вздохнул Артем. Хотя стало страшно.
– Врешь, – довольно сказал Птичка. – Ты боишься.
– А ты? Думаешь, я буду «искореняться», как послушная овечка?
– А что ты можешь? Опять с балалайкой против танка?
– Ты, значит, танк?
– Я – из тех, кто в танке…
– Ну и как там? По-моему, сильно воняет.
– Случается. Зато безопасно.
– Не обольщайся, Птичка… – Артем постарался говорить очень спокойно и очень увесисто. – Ты не в танке, а я не с балалайкой. Там, на Бейсболке. Ты убедился…
– Ха! Тогда у тебя была просто истерика!
– Отнюдь! Это была осознанная необходимость. Я ведь спасал не только пацанов, но и себя, – сообразил он лишь сейчас, задним числом. – Вы ведь не оставили бы меня живого. Свидетеля…
– А ты умен. Недаром незаконченное высшее…
– Да. А ты, видать, плохо учился. Иначе бы понял: когда кого-то пугаешь, надо бояться и самому.
– Ха, птичка! Мне-то чего бояться? Я уже умер. Там, на Бейсболке. Ты разве это не понял?
Артем шагов десять шел молча. А потом:
– Птичка… это ты ничего не понял. Я ведь тоже умер. Там же. Сразу, как дал очередь. Так что мы с тобой на равных, Птичка.
– Во как… – выговорил Птичка после некоторого молчания. И хмыкнул. – Тогда что ж… Может, пивка по случаю встречи? Вон там…
На краю рынка блестела стеклянная забегаловка с высокими столиками.
Плохо было Артему. Нет не страшно уже, а как-то пусто на душе и тошнотворно. И в то же время – облегчение: то, чего он тайно боялся и ждал, случилось. По крайней мере, нет неизвестности. И с этим облегчением Артем сказал:
– А чего ж! Давай…
Они взяли по кружке. Пиво было холодное и вкусное. Артем тянул его сквозь прижатые к стеклу зубы.
– Постой… – Птичка приподнял кружку. В желтых глазах его (как пиво!) опять было спокойное удовольствие. – Давай, Студент, за трех наших боевых товарищей, которые там, на Бейсболке… В общем, вечная им память…
– Я лучше за тех двух мальчишек. Пусть живут.
– Что ж, каждому свое… как написали умные люди на воротах лагеря, куда сгоняли неполноценные нации… Ха, птичка! Я знаю, о чем ты думаешь! Плеснуть мне в рожу свою кружку!
Артем удивился. Об этом он не думал.
– Буду я еще тратить пиво…
– Правильно. Пей… И помни, о чем я говорил. Хотя мы и неживые, а ходи с оглядкой. Усёк?
– И ты… – вздохнул Артем.
А думал он вот о чем: хорошо бы разжиться пистолетом. На Пустырях, наверно, можно отыскать оружейные склады. С одной стороны, конечно, криминал, а с другой… жить-то надо, если даже ты и умер однажды на горной тропе Саи-дага…
Про этот разговор Артем рассказывать Нитке не стал. Постарался стать беззаботным.
– Вот такая, значит, встреча. Поговорили, вспомнили, что было. Даже по кружке пива выпили. Ничего…
– Тем… если «ничего», почему ты так боишься?
– Я?! Боюсь?! Господи, кого? Этого громилу? А что он может?.. Да он ничего ко мне и не имеет…
– Тем, я же тебя знаю. Ты сейчас, будто… выпотрошенный весь…
– Ну… да. Если честно, Нитка, то я боюсь. Конечно. Боюсь воспоминаний. Думал, что все это там, за чертой. А теперь – опять. Три жизни на совести, никуда от этого не уйдешь.
– Тем, но ты же и спас троих! Тех ребят и себя… Они же не оставили бы тебя в живых!
Смотри-ка! Тоже догадалась!
– Тем!
– Что?
– Я теперь тебя одного никуда не отпущу!
– Глупенькая. Будешь как нитка за иголкой?
– Да!
– Успокойся. «Все будет хорошо», как любят говорить в американских фильмах… Слушай, Володька не заходил? Он обещал показать свое новое творение, называется «Перст судьбы».
– Еще не легче! В самую точку…
– Нет, в точку было бы название, которое он придумал сначала. Но оно неприличное.
– Хулиган!
– Он или я?
– Оба!
Артем притянул Нитку, стал обнимать и смеяться. Сперва не очень натурально, а потом по правде. В конце концов, сюда, на Пустыри, никакой Птичка проникнуть все равно не сможет.
– Прекрати, дурень! Ты мне прическу испортил!
– У тебя не прическа, а «вихри враждебные веют над нами»…
– Темка, прекрати сейчас же!.. Ну, перестань… Кей может прийти…
– Не придет, у него своя любовь.
– Что ты мелешь! Девочка болеет, а ты…
– Поправится… А я запру дверь… Разве ты не хочешь вернуть мне душевное равновесие?
Кей пришел через два часа. Сказал, что Лельке стало лучше и она заснула. Но глаза у него были темные и тревожные. Он быстро перекусил на кухне и заявил, что пойдет к Лельке снова. Потому что «бабка не просыхает и толку от нее мало».
– У нас есть аспирин?
– Есть! – засуетилась Нитка. – Вот… Подожди, мы пойдем с тобой, поможем…
– Лучше вечером. А сейчас чего помогать, если спит…
Он был сдержан и деловит. И Артем подумал, что ему, Кею, можно, пожалуй, рассказать всё. И даже закинуть удочку насчет пистолета. Но не сейчас, конечно. Сейчас у Кея на уме только его ненаглядная больная Лелька.
Ладно, подождем, когда поправится…
Но Лелька не поправилась. Кей вернулся в сумерках и со звонкой слезинкой в горле сказал, что Лельке совсем плохо.
Нитка была где-то у соседей. Артем не стал ее звать, кинулся следом за Кеем.
V. Семь пятниц
1.
В хибарке бабы Кати беспощадно светила у потолка голая лампочка. Баба Катя сгорбилась у Лелькиной кроватки. Кивала и пьяно бормотала. Артем отодвинула бабку вместе с табуретом. Она икнула и всхлипнула.
Артем ничего не понимал в медицине, но сейчас, взглянув на Лельку, почуял сразу: девочка не доживет до утра. Тощее Лелькино тельце в длинной серой рубашке было беспомощно скорчено, коленки торчали сквозь холстину и часто двигались, будто малышка вертела педали. Пальцы на поднятых к плечам руках сжимались и разжимались. Лицо было розовым, как клубничное мыло. Сквозь ресницы резко светились белки. А губы – в сухой плесени.
Баба Катя потянулась к девочке, натянула на нее одеяло, но Лелька суетливым движением сбила его к ногам.
– Тем, ее надо в больницу, сейчас же, – выдохнул у плеча Кей.
Артем и сам видел: надо! Сейчас же! Может быть, в этом – последний слабенький шанс.
Скорую не вызовешь: нет здесь телефона, нет сюда дороги. Артем двумя взмахами замотал Лельку (горячую, как бутылка с кипятком) в одеяло, прижал к груди.
– Кей, идем!
Бабка что-то слабо заголосила им вслед.
– Кей, к ближнему проходу на шоссе! Там поймаем машину!
Кей кинулся вперед, напрямик. Острые макушки иван-чая заметались в свете его фонаря. У Артема колотилось в груди, в ушах: «Успеть бы! Успеть бы! Успеть бы! Усп…»
– Подождите…
Не окрик, а будто просьба издалека. Детский негромкий голос. А после него – особая тишина. Такая, что Артем остановился, как перед стенкой. Фонарь метнулся в сторону голоса.
Сперва среди кустов был только мрак. Но почти сразу на нем, как на темной фотобумаге, стала проявляться светлая фигура. Ростом с Кея. Девочка? Нет, явно мальчишка, хотя и с волосами до плеч. Босой, длинноногий, в белой рубашке навыпуск. Рубашка колыхалась, будто она из тумана. «Видение…» – мелькнуло у Артема. А Кей не удивился, обрадовался:
– Зонтик!
Непонятный туманный Зонтик сказал тихо, но ясно:
– Не ходите на шоссе. Здесь она все-таки буксует, а там доберется до вас раньше первой машины.
– Кто? – машинально выдохнул Артем.
Мальчик сказал просто и бесстрашно:
– Смерть, кто же еще…
Артем поверил сразу. Так же, как верил всем законам и приметам здешних Пространств. Но слабо возразил:
– Девочке нужен врач.
Мальчик мотнул головой – светлые волосы так же, как и рубашка, туманно колыхнулись на фоне тьмы. В голосе Зонтика прорезалась звонкая досада:
– Не поможет никакой врач! Поможет лишь одно лекарство: витанол-альфа. Но такого нет ни в больницах, ни в аптеках, его не делают очень давно. Он сохранился только в аптеке на площади Горбатого Фонарщика, в Городе…
– Но мы и хотим в город, – неуверенно сказал Артем. В голове запрыгало: «А где такая площадь?»
Звонкая, как у Зонтика, досада послышалась и в голосе Кея:
– Да не в здешнем городе Тем, а там, где семь пятниц! Да, Зонтик?
– Ну, конечно, – отозвался тот опять негромко, даже устало. – Отнесите Лельку к Аните, пусть делает холодные компрессы. А сами – туда…
Кей растерянно мигнул фонарем.
– Зонтик, мы же не знаем дороги!
– Давайте скорее! – мальчишка даже притопнул босой ногой. – Несите, я вас подожду!
Артем втащил раскаленную Лельку в дом, уложил на кровать. Нитка оказалась дома. Кей начал давать сестре поручения и объяснения. Короткие, решительные. Потом потянул Артема к двери. Нитка, что ни говорите, молодец. Не заохала, не закричала им вслед: «Ах, куда вы, как я без вас!» Молча кинулась доставать полотенце для компресса. Артем и Кей оказались на крыльце.
Из окна падал широкий свет, и в нем Артем опять увидел Зонтика. Теперь оказалось – обычный пацан. Лицо вовсе не «ангельское», как сперва привиделось Артему, а самое простое: круглое, большеротое. Правда волосы длинны чересчур, но есть у нынешних ребят и такая мода (а в волосах темные шарики репьев). Синяки и царапины на тощих ногах тоже как у всех мальчишек. Обтрепанные кромки джинсовых шортиков торчат из-под белой рубашки. Правда, сама рубашка не совсем обычная: чересчур широкая, и по ней белыми же, но с серебристым отливом, нитками вытканы изогнувшиеся крылатые драконы. Но и она – достаточно потрепанная, а сбоку даже порвана и зашита через край крупными стежками.
Зонтик нетерпеливо топтался в подорожниках. В руках его был мятый листок.
– Давайте скорее… Пойдете до церкви, потом вдоль Ботанической решетки, к разваленной водокачке, а как дальше – я начертил. Вот…
– Разве ты не пойдешь с нами? – откровенно огорчился Кей. Испугался даже.