— Боль будет невыносимой, — подтвердил Дающий.
— Но почему же все не могут хранить воспоминания? Я думаю, было бы намного проще, если бы воспоминания можно было разделить. Нам с вами не пришлось бы носить в себе всю эту тяжесть.
Дающий вздохнул.
— Ты прав. Но тогда каждому будет тяжело и больно. Они не хотят этого. Вот главная причина, по которой Принимающий так им необходим и так ими почитаем. Они избрали меня и тебя тоже, чтобы мы сняли с них эту ношу.
— Когда они это решили? — сердито спросил Джонас. — Так ведь нечестно. Давайте это изменим!
— Ну и как же нам это сделать? Я вот до сих пор не придумал, хотя вроде бы должен быть самым мудрым.
— Но теперь нас двое, — оживился Джонас. — Вместе мы уж точно что-нибудь придумаем!
Дающий посмотрел на него с усмешкой.
— Мы ведь можем подать прошение об изменении Правил, — предложил Джонас.
Дающий расхохотался, да и сам Джонас неохотно улыбнулся.
— Решение было принято задолго до тебя или до меня, — сказал Дающий, — и до предыдущего Принимающего…
— …и еще и еще раньше, — Джонас привычно закончил фразу.
Иногда она казалось ему смешной. Иногда — невероятно важной. Но сейчас она показалась ему зловещей. Она значила, что ничего нельзя изменить.
Малыш Гэбриэл рос и успешно проходил ежемесячные тесты на развитие: он уже мог сам сидеть, удерживал в руках маленькие предметы, у него было шесть зубов. Днем, как сообщал Отец, он был веселым и спокойным ребенком. Но ночью он по-прежнему капризничал, часто плакал, к нему приходилось вставать.
— Я потратил на него столько дополнительного времени, — сказал Отец как-то вечером после купания, когда Гэбриэл уже мирно лежал в кроватке (корзинка стала ему мала) в обнимку с плюшевым бегемотом. — Надеюсь, его все же не удалят.
— Возможно, Удаление было бы разумным, — сказала Мать. — Ты, конечно, сам встаешь к нему ночью, но я все равно мучаюсь от недосыпания.
— А если Гэбриэла удалят, нам дадут другого Младенца? — спросила Лили.
Она стояла на коленках рядом с кроваткой и корчила рожи Гэбриэлу. Тот радостно ей улыбался.
Мать раздраженно закатила глаза.
— Нет, — улыбнувшись, сказал Отец и потрепал Лили по волосам. — Младенец с неопределенным статусом — явление редкое. Думаю, такое нескоро повторится. В любом случае, вздохнул он, — решение по Гэбриэлу пока отложилось. Сейчас мы все готовимся к Удалению, которое произойдет в ближайшее время. Одна из Рожениц ждет близнецов. Должна родить в следующем месяце.
— Ох, — покачала головой Мать. — Надеюсь, не ты выбран…
— Я. Я следующий по списку. Мне придется решить, кого из них оставить в Центре, а кого — удалить. На самом деле, это не так уж и трудно. Чаще всего выбираем по весу — удаляем того, кто поменьше.
Джонас вдруг вспомнил мост и свои мысли о Другом Месте. Может, там кто-то ждет этого второго, удаленного близнеца? И он вырастет в этом Другом Месте, даже не зная, что в какой-то коммуне есть его точная копия? Тут ему в голову пришла еще одна мысль, совсем уж неправдоподобная. Ему вдруг очень захотелось, чтобы этого близнеца ждала Лариса. Лариса, которую он купал. Он вспомнил ее сияющие глаза, мягкий голос, низкий смех. Фиона рассказала ему, что Ларису удалили и что церемония прошла просто замечательно.
Но он знал, что Старым не дают растить детей. Жизнь Ларисы в Другом Месте должна быть тихой и безмятежной, как и подобает Старым. Она не должна нести ответственность за воспитание Младенца — его нужно кормить, да и по ночам он плачет.
— Мать, Отец, а что если поставить кроватку Гэбриэла в моей спальне? Я умею его кормить и как его успокоить знаю. А вы поспите тогда.
Отец сомневался.
— Ты так крепко спишь, Джонас. А что если ты его не услышишь?
На это ответила Лили:
— Если никто не подходит к Гэбриэлу, он начинает очень громко вопить. Он нас всех разбудит, если Джонас не проснется.
Отец рассмеялся.
— Ты права, Лили-Били. Ладно, Джонас, давай попробуем так сделать. Но только на одну ночь! А мы с Матерью поспим.
Сначала Гэбриэл спал крепко. Джонас лежал в кровати и прислушивался. Время от времени он заглядывал в кроватку: младенец лежал на животе, вытянув ручки, и спокойно, ровно дышал. И Джонас тоже уснул.
Но через несколько часов Джонас проснулся — Гэбриэл возился в кроватке и хныкал.
Джонас встал и подошел к нему. Он начал похлопывать его по спинке. Родителям иногда удавалось его так усыпить. Но сейчас Гейб продолжал крутиться.
Продолжая похлопывать малыша, Джонас вызвал прекрасное воспоминание о плавании, недавно полученное от Дающего. Солнечный день, ярко-голубые воды озера, и лодка с белоснежным парусом, раздувающимся на ветру.
Он не знал, что отдает воспоминание. Просто вдруг понял, что оно бледнеет и переходит через его руку к ребенку. Гэбриэл затих. Ошеломленный, Джонас усилием воли вернул воспоминание назад. Он убрал руку со спины малыша и тихо стоял у кроватки.
Он опять вызвал воспоминание об озере. У него получилось, но небо было уже не таким голубым, лодка плыла не так стремительно, вода в озере помутнела. Он задержал воспоминание еще на какое-то время, стараясь успокоиться, потом отпустил его и лег в кровать.
Перед самым рассветом ребенок проснулся опять. Джонас подошел к нему и сразу положил руку ему на спину. Он передал ему то, что осталось от воспоминания об озере. И снова Гэбриэл уснул.
Зато теперь не мог уснуть Джонас. Воспоминание ушло почти полностью, и он чувствовал какую-то пустоту в том месте, где оно хранилось. Он, конечно, мог попросить Дающего о другом похожем воспоминании. Например, о плавании по океану. Теперь Джонас знал, что такое — океан, и знал, что по нему тоже можно плыть под парусом. К тому же эти воспоминания ему рано или поздно все равно нужно будет принять.
Но он не мог решить, стоит ли говорить Дающему, что он отдал воспоминание. Он ведь еще не обучен быть Дающим. А Гэбриэла никто не избирал Принимающим.
Его пугало то, что он обладает этой способностью. И он решил не рассказывать.
15
Джонас вошел в Пристройку и мгновенно понял, что его сейчас отошлют. Дающий неподвижно сидел в кресле, закрыв лицо руками.
— Я вернусь завтра, сэр. Хотя, может, я могу как-то помочь? — неуверенно спросил Джонас.
Дающий посмотрел на него. Его лицо исказилось.
— Пожалуйста, — взмолился старик, — забери часть боли!
Джонас усадил его на стул рядом с кроватью. Затем скинул форму и лег лицом вниз.
— Положите руки мне на спину, — скомандовал он, понимая, что в таком состоянии Дающий может не сообразить, что надо делать.
Руки легли ему на спину, и эти руки принесли боль. Джонас собрался с духом и погрузился в воспоминание, которое мучило Дающего.
Он оказался в каком-то непонятном месте. Было шумно и очень воняло. Было утро, раннее утро. Воздух был пропитан желтым дымом. Дым висел над землей. Вокруг Джонаса, на всей поверхности чего-то, что, возможно, было полем, лежали стонущие люди. Конь с безумными глазами и разорванной уздечкой метался между телами. Наконец, громко заржав, он упал и больше не поднялся. Джонас услышал голос. «Воды», — прохрипел кто-то совсем рядом.
Джонас повернул голову и встретился взглядом с мальчиком примерно своего возраста. Его глаза были полузакрыты, грязь покрывала лицо и светлые волосы. Он лежал в странной позе, серая форма блестела от крови.
Цвета были поразительно яркими: алая кровь на серой пыльной ткани, ослепительно зеленые травинки в волосах мальчика.
Мальчик глядел на Джонаса. «Воды», — попросил он опять, и новая струя крови окрасила его грудь и рукав.
У Джонаса от боли не двигалась одна рука, и сквозь дырку в своем рукаве он увидел что-то похожее на обломки кости. Тогда он попробовал пошевелить второй рукой. Очень медленно нащупал у себя на боку фляжку и начал отвинчивать крышечку, то и дело останавливаясь, чтобы переждать накатывавшую боль. Наконец он открыл флягу и с трудом подтащил ее по мокрой от крови земле к губам мальчика. Вода потекла в открытый рот, часть пролилась на подбородок.
Мальчик вздохнул. Голова откинулась назад, лицо с приоткрытым ртом казалось удивленным. Его глаза затуманились. Он затих.
Но вокруг по-прежнему было шумно: кричали раненые люди. Они просили воды, звали Мать, молили о смерти. Раненые лошади хрипели и били копытами по воздуху.
Вдали грохотали пушки. Джонас лежал, переполненный болью. Много часов он пролежал так, ощущая оглушительную вонь, слыша крики людей и лошадей, узнавая, что такое война.
Наконец, когда Джонас понял, что больше не выдержит и сам уже мечтает о смерти, он открыл глаза и снова оказался на кровати.
Дающий не смотрел на него, словно не мог видеть, что он наделал.
— Прости меня, — сказал он.
16
Джонас не хотел возвращаться. Он не хотел воспоминаний, не хотел почета, не хотел мудрости, не хотел боли. Он хотел опять стать ребенком, вернуться к играм в мяч и поцарапанным коленкам. Он сидел дома один и смотрел в окно, на играющих детей, на взрослых, возвращавшихся домой после спокойного рабочего дня. В их обыкновенной жизни не было страдания, потому что они, как и их предшественники, выбрали Принимающего, чтобы он взял на себя это бремя.
Но у Джонаса не было выбора. И каждое утро он возвращался в Пристройку.
Еще много дней после того, как они разделили ужасное воспоминание о войне, Дающий был особенно ласков с Джонасом.
— Так много хороших воспоминаний, — повторял Дающий.
Джонас ему верил. Он уже получил множество счастливых воспоминаний.
Он видел празднование дня рождения, когда именинником был только один ребенок, так что теперь он понимал, каково это — быть отдельным, особенным человеком и гордиться этим.
Он посещал музеи и видел картины, наполненные всеми цветами, и каждый он мог назвать.
В одном радостном воспоминании он скакал на вороном коне по полю, которое пахло мокрой травой. Они остановились у ручья и вместе пили холодную чистую воду. Теперь он многое понимал про животных, а когда конь поднял голову и уткнулся Джонасу в плечо, узнал про особую связь животных и людей.
Он гулял по лесу, он сидел ночью у костра. Воспоминания дали ему знания о боли одиночества, но теперь он понял, что уединение может приносить и радость.
— Какое ваше любимое воспоминание? — спросил Джонас. — Не нужно мне его отдавать, — добавил он быстро, — просто расскажите мне о нем, и я буду ждать. Вам же все равно придется отдать мне его в самом конце.
Дающий улыбнулся.
— Ложись. Я счастлив поделиться им с тобой.
Джонас тут же почувствовал радость. Иногда он не мог сразу сориентироваться. Но сейчас ощущение счастья, переполнявшее воспоминание, передалось ему мгновенно.
Он был в комнате, полной людей. В очаге горел огонь. Через окно он видел, что снаружи темно и идет снег. Разноцветные огоньки — красные, желтые, зеленые — сверкали на ветках дерева, которое почему-то стояло в комнате. На столе на золоченой подставке горели свечи, распространяя мягкий мерцающий свет. Он чувствовал запах готовящейся еды, слышал чей-то негромкий смех. На полу спала собака с золотистой шерстью.
Еще на полу лежали какие-то вещи, завернутые в яркую разноцветную бумагу и перевязанные блестящими ленточками. Джонас увидел, как малыш начал подбирать и раздавать свертки другим детям, затем взрослым, которые, очевидно, приходились им родителями, а затем паре Старых — они сидели на диванчике вместе и улыбались.
Джонас смотрел, как все развязывают ленточки, разворачивают яркую бумагу, открывают коробки и достают игрушки, одежду, книжки. Как радуются и обнимают друг друга.
Малыш залез к старой женщине на колени. Она прижалась щекой к его щеке.
Джонас открыл глаза. Он лежал на кровати, улыбаясь. Ему было тепло и хорошо. В этом воспоминании было все, что он приучился ценить.
— Что ты принял? — спросил Дающий.
— Тепло, — отвечал Джонас. — И счастье. И… дайте подумать. Семью. Они отмечали какой-то праздник. И я ощутил что-то еще, но не могу назвать это.
— Слово придет.
— Кто были эти старые люди? И почему они там были?
Джонаса это очень удивило. В коммуне Старые никогда не покидали своего Дома, где о них так хорошо заботились.
— Их называли дедушка и бабушка.
— Дедушка и бабушка?
— Да. Так называли родителей родителей. Давным-давно.
— До меня, до вас, до того, кто был до вас, и еще и еще раньше? — Джонас расхохотался. — Так что же получается, могли быть родители родителей родителей родителей?
Дающий тоже развеселился.
— Точно. Как будто смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало.
Джонас нахмурился.
— Но ведь и у моих родителей должны были быть родители? Никогда не думал об этом. А кто родители моих родителей? И главное, где они?
— Ты можешь пойти в Зал Открытых Записей и посмотреть. Но подумай, сынок. Если ты получишь детей, то кто будет родителями их родителей? Их бабушкой и дедушкой?
— Мои Отец и Мать.
— А где они будут?
Джонас задумался.
— А-а, — протянул он. — Когда я закончу Обучение и стану совсем взрослым, мне дадут мой собственный дом. Через несколько лет Лили получит свой дом, и, может быть, супруга и детей, если подаст прошение. И тогда Отец и Мать…
— Так-так…
— Пока они будут работать и приносить пользу коммуне, они будут жить вместе с другими Бездетными Взрослыми. И уже не будут частью моей жизни. А потом, когда придет время, они отправятся в Дом Старых. — продолжил Джонас. Он думал вслух. — Там их будут уважать и будут о них заботиться, а потом состоится Церемония Удаления.
— На которую ты не придешь, — уточнил Дающий.
— Конечно, не приду. Я о ней даже не узнаю. У меня будет своя собственная жизнь. И у Лили тоже. Так что наши дети, если они у нас будут, тоже не будут знать, кто родители их родителей.
— Но ведь это неплохо устроено у нас в коммуне? — спросил Джонас. — Пока я не получил этого воспоминания, мне и в голову не приходило, что может быть устроено по-другому.
— Конечно, — согласился Дающий.
— И все же мне очень понравилось это воспоминание, — задумчиво сказал Джонас. — Я понимаю, почему вы его выбрали. Я, правда, так и не смог принять слово, которое бы описало главное чувство в этом воспоминании. Это чувство переполняло комнату.
— Любовь, — сказал Дающий.
— Любовь, — повторил Джонас. Это было новое для него понятие.
Они помолчали.
— Дающий?
— Да?
— Я собираюсь сказать что-то очень-очень глупое.
— Не оправдывайся. Здесь нет ничего глупого. Верь воспоминаниям и чувствам, которые они в тебе пробуждают.
— Ну, — потупился Джонас. — Я знаю, что у вас больше нет этого вспоминания, потому что вы мне его отдали, так что, возможно, вы уже не поймете…
— Пойму. Во-первых, остался след этого воспоминания, а во-вторых, у меня еще есть множество других воспоминаний о семьях и праздниках. О любви.
Джонас наконец решился открыться.
— Я подумал… Это, конечно, было не самое разумное устройство жизни. Старые там же, где и все остальные, а не в специальном месте, где за ними ухаживают, как сейчас, да и вообще сейчас все гораздо лучше продумано. И все-таки мне кажется, что это было здорово. И что было бы здорово, если бы и сейчас все так было и вы были бы моим дедушкой. Эта семья в воспоминании казалась немного более… — Джонас запнулся, пытаясь подобрать нужное слово.
— Немного более полной? — предложил Дающий.
Джонас кивнул.
— Мне понравилось чувство любви, — признался он.
Он покосился на громкоговоритель и, убедившись, что их никто не слышит, продолжил.
— Я бы хотел, чтобы все и сейчас было так, — прошептал Джонас. — Конечно, — торопливо добавил он, — я понимаю, что это не очень разумно. И сейчас все гораздо лучше организовано. Я понимаю, что это было очень опасно — так жить.
— Опасно?
Джонас задумался. Он сам не до конца понимал, что имеет в виду. Но чувствовал, что угроза есть.