— Дядя Жора!
Но его крик был тут же перекрыт новым пароходным гудком, длинным и раскатистым. И Кирилл наконец-то понял, что пароход незаметно для него тронулся с места.
Он перебежал на корму. Кто-то пытался схватить его по пути, но он вырвал руку и добежал до самого конца. С разбегу налетел на леера. И увидел широкую белую полосу за пароходом.
— Дядя Жора! — в отчаянии закричал он в черноту.
— Кирюша, спокойно! — откуда-то послышался далекий голос Жоры Канделаки. — Только не прыгай!
Если бы он закричал «Прыгай», то еще неизвестно, как поступил бы Кирилл…
— Не дури! Сойдешь в первом же порту и спокойно вернешься! Моисей даст денег! Только не прыгай! Слышишь?
— Слышу, слышу! А мама? — крикнул он. — Она же нас убьет!
— Спокойно! Привезешь ей какие-нибудь цацки! Если будешь в Констанце, найди буксир «Комета»! Там меня знают!
Третий гудок заглушил его голос. Палуба под ногами задрожала сильнее. Пароход разгонялся, а Кирилл все стоял, вцепившись в леера, и смотрел на огоньки далекого берега…
* * *Он переночевал в шлюпке, под брезентом, на спасательных пробковых жилетах. Утром его разбудил свисток. По палубе громыхали тяжелые башмаки, слышалась непонятная перебранка сразу на нескольких языках. Кирилл осторожно приподнял брезент и выглянул в просвет.
Над свинцовой блестящей водой алела полоска рассвета, придавленная низкими тучами.
На палубе, между шлюпками, возился пожилой моряк, отматывая от бухты и обрубая тесаком куски пенькового троса. Под ногами у него уже лежало несколько отрезков, и он каждый раз распрямлял их, чтобы отмерить нужную длину, не забывая при этом выругаться «дамн бич», потому что отрезки упрямо свивались в кольцо.
Кириллу надоело глядеть на его мучения. Он выскользнул из-под брезента, присел рядом с моряком и, растянув отрезанный кусок пеньки, сказал:
— Лет ми хелп ю. (Давай помогу)
— Велл, ив юв насн дамн ту ду, — проворчал моряк, не поднимая головы. — (Ну, если тебе не хрен делать…)
Кирилл прикладывал мерку к тросу, моряку оставалось только тюкать своим тесаком, и вдвоем они нарубили целую охапку. Затем распустили отрезки на нити-каболки, а потом принялись вязать из них швабры. Дело сие Кириллу было хорошо знакомо с прошлого лета, как и вся иная матросская работа — боцманские тумаки весьма способствовали усвоению навыков.
Готовые швабры он привязал на линь и сбросил за борт, чтобы отмыть от смолы.
За эти занятием его и застал Илья.
Как ни тошно сейчас было Кириллу, он не смог удержаться от смеха, увидев изумленное лицо приятеля.
— Не понял… Ты? Ты что тут делаешь?
— Швабры отмываю, — спокойно ответил Кирилл.
Через минуту все семейство Остерманов окружило Кирилла. Отец смотрел сердито, тетя Дора сочувственно, Оська уставился на его босые ноги, а в глазах Лийки стоял просто ужас. Она даже прикрыла рот рукой, словно сдерживала рыдание.
— И что ты будешь делать? — осторожно спросил Илья.
— Спокойно, — Кирилл небрежно махнул рукой. — Сойду в первом же порту. Наймусь на любую посудину и уйду обратно в Одессу.
— А деньги? — спросил Моисей Лазаревич неприязненно. — У тебя есть деньги? Да что я спрашиваю! У тебя нет даже пары штиблет, чтобы прикрыть ноги! Кто пустит на пароход такого босяка?
«Моисей даст денег», — вспомнил Кирилл слова дяди. И понял, что Жора Канделаки плохо знал своего соседа.
— В Констанце найду знакомых, — сказал он. — Если зайдем в Варну, тоже неплохо. Там полно ребят из Одессы.
— Констанца, Варна… — Илья почесал затылок. — Не знаю, не знаю. Я слышал от матросов, что уголь и вода ждут их в Гибралтаре.
— Это немного дальше, чем Варна, — согласился Кирилл и, поднатужившись, потянул из воды связку намокших и оттого тяжелых швабр. — Значит, вернусь немного позже.
2. Нью-Йорк
Джон Динби был доволен своим новым помощником. Мальчишка успевал везде и ни минуты не сидел без дела. С любой работой справлялся так, будто занимался ей всю жизнь. А если чего не знал, то не стеснялся спросить. И схватывал на лету.
Юнга избавил Джона от самого муторного занятия на свете. Каждое утро капитан развлекался стрельбой из револьверов. Матросы подбрасывали бутылки, а он палил — и иногда попадал. Старый придурок сжигал патроны пачками, а несчастному Динби потом приходилось чистить стволы от намертво въевшейся копоти. То-то он порадовался, когда смог доверить это грязное дело юнге! А у того аж глазенки загорелись. Живо сообразил, что к чему, да что куда. Даже наловчился разбирать кольты, чтобы выскрести вековую пыль из всех уголков и щелочек. Сам капитан однажды, повертев пушку в руках, похвалил Динби за такое усердие.
Да, помощник справлялся с любой работой, а уж работы хватало. Толпа беженцев выползала с первыми лучами солнца, и сколько же от них было грязи! Пока они валялись наверху, юнга носился со шваброй по трюмным проходам. А драить доски верхней палубы ему приходилось, когда турки заползали обратно в свои норы. Да, у них там были истинные норы. Для перевозки пассажиров в трюме были сколочены нары в два яруса. Никаких выгородок, никаких лишних преград для воздуха. Предполагалось, что один отсек будет мужским, другой — женским, вот и все. Так что эти турки надумали? Все устроились семьями, вперемешку, да и отгородились от соседей одеялами. Циркуляции воздуха — никакой. К тому же они все поголовно лопали чеснок, младенцы не забывали ежечасно обкакаться — да, бедняге Крису можно только посочувствовать…
Он сразу стал называть Кирилла Крисом. Так и представил его капитану. Так и в контракте записали — Крис Беллоу, нанят матросом сроком на один год.
* * *Подписывая контракт, Кирилл был уверен, что нарушит его и сбежит на берег, как только пароход вернется в Батум за новой партией беженцев. Он бы сбежал и раньше, да некуда было.
Судно приблизилось к берегу только перед тем, как войти в Босфор — и это был турецкий берег, а там Кириллу вряд ли удалось бы найти знакомых Жоры Канделаки. К тому же пароход не останавливался в Константинополе. Больше того, к нему даже пристроился пограничный катер, и турки — в красных фесках и смешных коротких штанах, сильно зауженных книзу — что-то кричали вслед пароходу, грозно потрясая винтовками.
На палубе в это время не было ни души, пассажиры попрятались, потому что их начинало трясти от одного только слова «Турция». А если бы они узнали, что Джон Динби называл их турками, то старого моряка могли бы облить кипящей чечевичной похлебкой — эти люди не прощали оскорблений. Они были ассирийцами и армянами, которых турки вырезали целыми селениями. Спасаясь от резни, они покинули свои дикие горы и укрылись под двуглавым орлом Российской империи. Однако задерживаться в Батуме не собирались- весь армянский исход был организован сердобольными Северо-Американскими Штатами.
В Америке армян ждали плодородные земли и цветущие сады. Там они станут миллионерами и будут кушать золотыми ложками. По крайней мере, так они говорили Остерману, когда сватались к его дочке. Как ни пряталась Лийка за одеялами в самом дальнем уголке трюма, а все-таки высмотрели ее влюбчивые горцы, и началось… Тетя Дора выбиралась с дочкой наверх только в сопровождении обоих сыновей. Однажды Илюха даже схватился на кулаках с каким-то не в меру ретивым женихом. Хорошо, что подоспел Кирилл и окатил бойцов из ведра. После этого у Ильи появилась дурная привычка — непрестанно стругать дощечку длинным ножом.
Кирилл жил в матросском кубрике, спал на плетеной койке, которую каждое утро сворачивал и подвешивал к переборке. Команда была собрана из таких же эмигрантов, как и пассажиры — итальянцы, греки, поляки. Один только Джон Динби был натуральным американцем, из самого Нью-Йорка. То, что Кирилл умеет изъясняться на человеческом языке, потрясло его до глубины души. Правда, на таком английском в Америке лучше не говорить, если не хочешь, чтоб тебя приняли за лоха.
Динби понятия не имел о герундии, неопределенном времени и прочей грамматической чепухе, но он заботливо учил своего юного помощника правильной речи. Для Кирилла было откровением, например, что словом «дэнди» обозначают педерастов, но только на суше, а вот те извращенцы, которые затесались в команду корабля, зовутся «асс пати» («партия жопы», как перевел вчерашний гимназист).
Иногда Динби расспрашивал Кирилла о жизни русских моряков, но больше рассказывал сам. Получалось, что матросы всех стран живут одинаково хреново. Беспрестанный труд, изматывающая качка, да жалкие гроши, которые, как вода сквозь пальцы, уходят в первом же портовом кабаке. Вот если б удалось завербоваться на чайный клипер, заработать деньжат, списаться на берег, да купить ферму где-нибудь в Колорадо, подальше от моря — эх, мечты, мечты… Ну, чего стоишь, салага? Хэндс офф кокс, фит ин сокс! Убрал ручонки с яиц, сунул ноги в носки — и вперед, пахать!
Иногда даже у самого работящего юнги бывают минуты отдыха, и Кирилл проводил их возле Остерманов. Динби подбросил ему старые брошюрки с описанием приключений Дэви Крокета и прочих американских героев, и Кирилл читал их вслух, с переводом. Моисей Лазаревич находил сие занятие чрезвычайно полезным, потому что в Америке без языка делать нечего. И сам он, и тетя Дора послушно повторяли за Кириллом целые фразы, но выдержали недолго.
В конце концов Остерман заявил, что в Америке говорят на исковерканном идише. Как будет «восток»? «Ост». А по-ихнему — «ист». Эта тарабарщина легко давалась детям, а старикам было поздно переучиваться…
Но, спустившись по трапу в порту Нью-Йорка, одесский слесарь Остерман гордо заявил иммиграционному чиновнику:
— Май нэйм из Мозес Истермен! Ай эм э фиттер! Ит из май фэмили: Дороти, Элизабет, Уильям энд Джозеф! Хау дую ду!
Кириллу очень хотелось услышать ответ чиновника, но Джон Динби уже увлек его за собой.
— Пошевеливайся, Крис. Или ты хочешь остаться на борту? Вместе с этими бездельниками? Нет уж, пускай сегодня приборкой занимаются они, а у нас с тобой есть дела поважнее.
Протолкавшись сквозь толпу, они зашагали вдоль причала, мимо бочек, ящиков и гробов, которые выгружались с парохода, направляясь к выходу из порта, потому что Джону Динби не терпелось поскорее насладиться твердой землей под ногами и шаткими табуретами ближайшего салуна.
В карманах бренчали несколько монет, которые, впрочем, Кирилл не собирался оставлять в кабаке. Ему надо было увидеть Нью-Йорк. «Будет о чем рассказать, когда вернусь», — с радостным возбуждением думал он. Пересечь океан, побывать в Америке — да разве мог этим похвастаться кто-нибудь из его однокашников? А если он привезет маме что-нибудь эдакое… Да не забыть про подарок для дяди Жоры… Да и себе…
— Будем стоять два дня, — сказал Динби. — Капитан перехватил выгодный фрахт, забросим груз в Марсель, вот где можно повеселиться. А тут — тоска.
— Джон, я могу пойти с тобой? — спросил Кирилл.
— Вот дела! А с кем ты сейчас идешь?
— Нет, я хотел бы выйти вместе с тобой в город.
— Какого хрена мне делать в городе? — Динби даже остановился от удивления.
— Ну, как… Ты, наверно, собираешься заглянуть домой?
— Какого хрена мне делать дома? Пока я дойду до своей Четырнадцатой улицы, меня три раза арестуют копы, да еще раза два я получу кирпичом по башке. Крис, ты вроде не дурак, но иногда такое сморозишь… Да с чего бы я нанялся на это ржавое корыто, если б хотел жить дома?
Кирилл малость приуныл, но не подал виду. В конце концов, чтобы рассказывать друзьям о Нью-Йорке, вовсе не обязательно пройти его вдоль и поперек…
Экскурсия по городу началась с высокого кирпичного здания, по виду — обычного доходного дома. Динби прошел мимо витрины на первом этаже и свернул в подворотню. Там он толкнул тяжелую скрипучую дверь и скрылся в темноте. Кирилл опасливо шагнул следом, касаясь рукой шершавой стены. Узкий длинный коридор привел их к лестнице, где на ступеньках сидели двое оборванцев.
— Дорогу! — Джон Динби пнул одного в грудь, и тот отлетел в сторону. — За мной, Крис! Чуешь, как вкусно пахнет?
На лестнице отчетливо пахло помоями и той кислятиной, которой обычно несло из трюмов во время эпидемии морской болезни.
— Это единственное место на берегу, где готовят настоящее «чили кон карне», — мечтательно говорил Джон Динби, перешагивая через две ступени разом. — И это единственное место, где ты можешь смело глотать свое питье. Тут тебе не подмешают проклятой отравы, как в других кабаках. Тут если пиво — значит, пиво. Если виски — значит, виски, а не камфара с керосином. Ну, тебе еще рано этого бояться. А меня, было дело, однажды угостили таким зельем, что я очухался через неделю…
На втором этаже оказался довольно просторный зал. Вдоль трех стен тянулись длинные столы, составленные буквой П, а четвертая стена переходила в кухню, откуда выскакивали официанты с несколькими тарелками в обеих руках. За столами сидело множество посетителей, некоторые в таких же кожаных куртках, как у Динби и Кирилла — это были матросы.
Отыскав свободное место, они уселись на скамью, и по ту сторону стола перед ними моментально возник официант. Пока Кирилл разглядывал его грязный передник с красными, бурыми и рыжими пятнами, Динби сделал заказ. Не прошло и минуты, как на столе появились две глубокие оловянные миски с мясным фаршем, перемешанным с фасолью, рубленым луком и зеленым перцем. Себе Динби заказал пиво, а Кириллу — вишневую шипучку. Они чокнулись бутылками, и Динби сказал:
— Никогда не пей из стаканов. Бутылка и почище будет, и отбиваться ей легче. А стакан — ненадежное оружие в драке. Ну, чего уставился? Ешь, такой вкуснятины ты еще не пробовал.
— Миски точь-в-точь как на нашем пароходе, — Кирилл не удержался от замечания и тщательно вытер жирную ложку о подкладку куртки.
— А ты думал увидеть тут фарфор и серебро? Какой посетитель, такие и миски, — философски заключил Динби. — Может, когда-то здесь и были приличные тарелки, да только продержались они до первой стычки. Вот я однажды зашел сюда перекусить, когда в том углу сидели парни с французского парохода, а вон там — англичане с клипера. Ну, ясное дело, когда они схватились, я тоже в стороне не остался…
— Ты был за французов или за англичан? — поинтересовался Кирилл.
— Да я колошматил и тех, и других. Ну и, ясное дело, меня топтали тоже со всех сторон. Так ты не поверишь, Крис: двоих забили насмерть, порезанных было десятка два — но ни одной скамейки так и не сломали!
Динби поерзал на скамье, как бы подтверждая ее испытанную прочность.
— Давно это было, года четыре как… С тех пор, Крис, все в этом городе переменилось. Я что заметил? Как вернусь из рейса, кругом всё новые морды. Тошниловки новые открываются, а в старых кабаках — новые вышибалы. Все меняется, Крис, все меняется слишком быстро… Вот совсем недавно зашел я промочить горло к Дику Эвансу. Его салун всегда считался приличным. Только сел, только хлебнул из бутылки — заваливаются какие-то сопляки и давай задирать других сопляков. Ну, думаю, сейчас начнут кружками кидаться. И что ты думаешь? Вместо того, чтобы честно раскровянить друг дружке морды, они вдруг выхватывают револьверы и начинают палить! Перебили весь буфет, всю витрину, ни одной бутылки целой не осталось. Когда разбежались, мы с Диком насчитали сорок восемь пуль в стенках, полу и потолке!
— Много погибших?
— Да нет. Ни единого. Ранило двух прохожих на улице. Так из-за них такой шум потом в газетах поднялся! Дика чуть не закрыли, еле-еле отмазался.
— Не понимаю, — сказал Кирилл. — Как можно устроить такую перестрелку и никого не убить?
— Вот и видно, что ты пороху не нюхал, — Динби толкнул его локтем в бок. — Ты же сам знаешь, револьвер — он же тяжелый, как утюг. От него больше шума, чем вреда. Да я тебе честно скажу, это большая редкость даже в Нью-Йорке, чтобы кого-нибудь грохнули из револьвера. В Бронксе, говорят, есть банда стрелков, которые попадают в карту с десяти шагов. Но я думаю — это сказки…