— Какой отель?
— Мне забронировали номер в «Каледонии», а я даже не представляю, где она может находиться.
— Запад, Двадцать восьмая улица, — бесстрастно сообщил извозчик и застыл в величественной позе, презрительно оглядывая с высоты бегущих пешеходов.
Несколько раз пройдя по длинным коридорам и внимательно изучив таблички на дверях кабинетов, Кирилл не обнаружил ни «Атлантического ежемесячника», ни редакции «Ивнинг пост». Мимо него сновали деловые люди с бумагами и портфелями, в приемных дожидались посетители, и все это напоминало какую-нибудь уездную канцелярию, а вовсе не храм литературы.
Он долго стоял перед дверью, где красовались начищенные бронзовые буквы: «Поверенный Ф. Уильямс».
— Если вы к Филу, то зря ждете, — заметил пробегающий мимо клерк. — Его трудно застать на месте.
— Я дал ему телеграмму, что приезжаю сегодня, — сказал Кирилл. — Он снял для меня номер и обещал, что будет ждать в офисе.
— Возможно, вы прибыли слишком рано. Можете оставить ему записку. Видите, как блестит порожек? — усмехнулся клерк. — Все приходящие оставляют ему письма, просовывая под дверь. Филу впору прибить тут почтовый ящик.
Кирилл оторвал чистый лист рукописи и написал на нем: «Прибыл ненадолго. Уезжаю завтра. Теодор Грин».
На самом деле он, конечно, не собирался уезжать так скоро. Вернувшись к пролетке, он сказал извозчику:
— Заедем в отель, я оставлю там вещи, а потом мне хотелось бы посмотреть город.
— На какую сумму?
— То есть?
— Я могу отвезти вас к небоскребу со смотровой площадкой. Или к Бруклинскому мосту, оттуда тоже неплохой вид. Но вы, кажется, имеете в виду нечто иное, так? Вы имеете в виду экскурсию. Вот я и спрашиваю, сколько вы готовы выложить за нее.
— Для начала — десять долларов. Плюс чаевые.
Извозчик поправил кнутом свой древний цилиндр и ненадолго задумался:
— Это будет целое путешествие. Но что вы хотели бы осмотреть? Музеи, театры, биржу?
— Сказать по правде, я знаю в Нью-Йорке только одну достопримечательность. Это ресторан «Арсенал».
Извозчик расцвел в улыбке:
— Считайте, что вам крупно повезло, сэр. В таких-то достопримечательностях я разбираюсь. Поехали! Мы можем начать с самого дна, с «Чумы», «Адской дыры» или «Свалки». Это будет покруче «Арсенала». Можем даже заглянуть в бар «У доктора». Народ там может и выпить, и поспать на двух столах вдоль стенки. Место на столе — пять центов, под столом — три. Там собираются нищие из нищих! Вот где настоящее дно.
— На дне я уже бывал, так что этот пункт программы можете пропустить, — сказал Кирилл.
— Тогда начнем со старой пивоварни в Пяти Точках. Все лучшие люди Нью-Йорка вышли оттуда…
У Кирилла сохранились не самые приятные воспоминания о Нью-Йорке. Новые впечатления тоже были не радужными. Катаясь по городу в пролетке, он радовался тому, что скоро уедет отсюда. Впрочем, возможно, все дело было в комментариях его гида.
Оказывается, Нью-Йорком теперь называли не только город, выросший на острове Манхэттен, но и поселения на другом берегу Гудзона, а также те кварталы, что выросли на соседнем острове, на Лонг-Айленде. И для этого были веские основания.
Весь Манхэттен был поделен между бандитскими группировками. Центр принадлежал парням из Бауэри, и они все время расширяли свои владения, захватывая улицы на западных и восточных берегах острова. Но там хватало своих бандитов, и им тоже надо было как-то жить.
Что им оставалось делать? Они осваивали территории на материке и на Лонг-Айленде. Так был покорен Бруклин, а потом и Джерси. Дольше всех сопротивлялся Бронкс, расположенный на севере Манхэттена и отделенный от цивилизованного мира рекой Гарлем. Но и этот аристократический район нынче платит налоги в бандитскую казну.
А поскольку все бандиты, как бы они ни грызлись, все равно подчинялись политиканам из городской управы, стало быть, жители завоеванных территорий голосовали на выборах за этих самых политиканов.
Кириллу трудно было понять политический смысл предстоящего слияния Нью-Йорка и пригородов, но он надеялся, что по ходу экскурсии его гид обмолвится о жизни иммигрантов.
— А вот и наш Чайнатаун, — извозчик остановил пролетку. — Посмотрим на него со стороны, потому что внутрь заезжать не стоит. На Дойерс-стрит и двум пешеходам разминуться трудно. Потому-то эта улица и занимает первое место по числу убийств.
— Здесь живут китайцы?
— С некоторых пор. Раньше тут жили немцы. Лет пятнадцать назад на Дойерс появилась первая китайская лавчонка. Торговали всякой чепухой, но народ сюда валом валил. А все потому, что над складом там было такое заветное местечко, где резались в карты и курили опиум. Китайцы быстро поладили с копами, сюда повадилась всякая шваль, и приличная публика из квартала начала сваливать. Теперь тут полно притонов. Всем заправляют китайцы, а полиция их покрывает. Ну, на то она и полиция, чтобы охранять бизнес, верно? Едем дальше.
— А где живут русские? — не вытерпел Кирилл.
— Евреи-то? Они кучкуются в Ист-Сайде. Мы еще заедем туда в конце прогулки. Им там хорошо, хоть и тесновато. Зато все свои. Им же нужна особая пища, и церковь у них там своя имеется…
— Я спросил про русских.
— Я и отвечаю.
— Что, из России приезжают только евреи?
Извозчик пожал плечами:
— А кто еще оттуда может приехать? Медведи?
— В России живут разные люди.
— Они везде разные. Вот, скажем, итальянцы. Есть северные, те сразу устраиваются в литейку или на верфи. Сицилийские торгуют овощами. Сардинцы нигде не работают, сплошь бандиты. Но грабят только своих. А вот арабы, турки, греки — те все на одно лицо…
— Турки? — Кирилл вспомнил своих попутчиков по пароходу. — А армяне где живут?
— Таких не знаю.
Он понял, что его жалкая попытка отыскать следы Остерманов потерпела крах. И махнул рукой.
— Ладно, Вергилий, поехали дальше…
В «Каледонию» Кирилл вернулся уже под вечер. Портье окликнул его:
— Мистер Грин! Вас ждут в ресторане. Мистер Филипп Уильямс. Столик у окна, под пальмой.
«В ресторане? Очень кстати», — подумал Кирилл. За время экскурсии он не рискнул заглянуть ни в один из кабачков, столь красочно описанных его гидом. Мимо дорогих ресторанов он также проезжал без остановок, стесняясь своего провинциального костюма. Но в гостинице такими условностями можно и пренебречь.
Фил Уильямс оказался невысоким полным брюнетом лет сорока с живыми карими глазами и удивительно подвижным лицом. Пока он поднимался из-за стола, протягивая руку Кириллу, его улыбка была то вежливой, то удивленной, то приветливой, и остановилась на стадии восторга.
— Так вот вы какой! — Он энергично и долго тряс руку. — Признаться, не ожидал! Больше всего на свете я опасался, что увижу барышню! Знаете, сейчас столько дамочек прикрываются мужскими псевдонимами! Надеюсь, у вас за спиной не прячется та Паулита Гонсалес, которой отправлялись гонорары? Надеюсь, вы — это вы?
— Я — это я, — смеясь, заверил его Кирилл. — А тетушка Паулита — хозяйка дома, где я живу чаще всего. Я так часто бываю в разъездах, что не имею постоянного адреса.
— Именно так и должен жить настоящий писатель. Все время в пути. В поисках новых героев, новых впечатлений! Как жаль, что вы так ненадолго к нам! Я бы показал вам Нью-Йорк!
— Спасибо, я уже осмотрел город.
Уильямс подвинул к нему меню в кожаном переплете.
— Я ничего не заказывал, не зная ваших предпочтений.
— Нет у меня никаких предпочтений. Что подадут, то и съем.
— В таком случае рекомендую бифштекс, картофель, салат из крабов и бутылочку бордо. Предупреждаю: мне приказано вас накормить до отвала. «Атлантический ежемесячник» уже внес в смету расходы на вашу вербовку. Да-да, именно так это называется. Мы должны завербовать Теодора Грина для работы в нашей фирме, пока его не заполучили конкуренты. Вы привезли что-нибудь из нового?
— Не знаю, подойдет ли это вам…
— Изложите в двух словах.
Кирилл задумался. Этой повестью он дорожил больше, чем всеми рассказами, написанными прежде. Собственно, она была его первым чисто литературным опытом, потому что в ней он выдумал все, от первого до последнего слова.
— Это маленькая повесть о двух мальчишках-иммигрантах, которые убежали на Запад. Один оказался среди ковбоев, другого похитили команчи. Прошли годы. Они выросли. Ковбой стал скотопромышленником, и сгоняет со своих пастбищ всех, кто ему мешает — как индейцев, так и белых переселенцев. А его друг кочует по прерии с команчами, и не хочет жить в резервации. Они сталкиваются, и чуть не убивают друг друга. Но все кончается хорошо.
— А любовь? Есть там любовь? — деловито спросил Уильямс.
— Именно в ней-то вся соль! — Кирилл от удовольствия даже пальцами щелкнул. — Эти двое с детства влюблены в одну девчонку. Она живет в городе, и чтобы ее увидеть, оба наших героя туда отправляются. Там и сталкиваются. Ну, пожалуй, я рассказываю слишком долго.
— Сколько слов?
— А, вы про ее объем. Сорок тысяч.
— Целый роман. Хватит работы для редакторов. Хорошо, если после правки останется половина. А вот и наши бифштексы! Вот от них-то после правки останутся только облизанные тарелки!
Уильямс набросился на еду так, словно тоже не ел весь день. При этом он ухитрялся непрерывно расспрашивать Кирилла. Больше всего его интересовали короткие рассказы. Так сказать, литература малых форм. Откуда берутся сюжеты, герои, пейзажи? Как удается превратить сухой газетный репортаж в художественное произведение? Ведь все рассказы о гангстерах сделаны на основе газет, не так ли?
Наверняка в дело идут и личные впечатления, но откуда такое богатство у столь юного автора? Узнав, что Теодору Грину всего двадцать пять лет, Уильямс был потрясен. (А ведь Кирилл еще накинул пару лет для важности). Он стал расспрашивать о местах, где бывал Кирилл, и просто умирал от зависти, потому что сам за всю жизнь не уезжал дальше Чикаго.
Покончив с едой, Уильямс заявил:
— Смета расходов еще не исчерпана. Давайте заглянем в наш литературный клуб. Там можно с толком потратить оставшиеся денежки. Вы играете? Рулетка, покер, блэк-джек?
— Нет.
— Странно. У вас такие яркие и точные сцены в игорных домах… А это потрясающее ограбление «Колизея»! Честное слово, читаешь, и кажется, что ты сам наставляешь кольт на несчастных охранников!
Кирилл улыбнулся, польщенный. В жизни налет на «Одеон» получился гораздо менее красочным, чем в рассказе про «Колизей».
— Мне приятно слышать это от профессионала, — сказал он. — Если б вы знали, насколько моя жизнь далека оттого, что я пишу! Ведь я простой учитель. В маленьком городке. У меня двадцать три ученика, от шести до сорока лет…
— Все писатели ведут двойную жизнь, — перебил его Уильямс, явно испугавшийся, что собеседник начнет рассказывать о педагогических буднях. — Литература — способ убежать от реальности. И читатели охотно бегут за автором. Как из тюрьмы. Один заключенный делает подкоп, а за ним на свободу выползают и остальные. Важно, чтобы подкоп был достаточно удобен.
Он хохотнул и добавил:
— И чтобы потом можно было вернуться обратно в тюрьму, избегнув наказания за побег! Вот это да! Какая метафора! Сейчас приедем в клуб, и я глубокомысленно изреку ее, отредактировав по дороге. А вы потом можете использовать ее в романе. Литература как средство для побега из тюрьмы обыденности.
Они поднялись в номер, и Уильямс пролистал рукопись, пока Кирилл переодевался.
— Занятно, занятно, — бормотал он. — Иммигрантов выбросить. Пусть мальчишки будут коренными бостонцами. Один из обедневших аристократов, второй из простой, но состоятельной семьи. Фамилии поменять. Хорошая фамилия состоит из четырех слогов. Как минимум из трех, но все равно она длинная. Ридженхардт. Друзья зовут его Ридж.
Он поднял голову, отрываясь от рукописи:
— Кстати, Теодор Грин — это псевдоним или ваше настоящее имя?
— Я так к нему привык, что считаю настоящим, — сказал Кирилл, борясь с непокорным галстуком перед зеркалом. — На родине меня называли иначе. Но это было так давно. В Америке у меня началась новая жизнь, значит, и имя должно быть новым.
— Вы родились в Старом Свете? Ни за что бы не подумал! — воскликнул Уильямс. — В вас нет ничего ирландского, а говорите, как чистокровный англосакс! Признаться, был уверен, что вы откуда-то с Юга.
— Все верно. Я родился на юге. На юге российской империи. Пять лет назад эмигрировал. Всего пять лет… А кажется, что так давно.
— Вы из России прибыли в Нью-Йорк?
— Да. Но не задержался тут. Очень скоро я оказался на Западе, и мне там понравилось больше. Наверно, я не создан для жизни в большом городе.
— Нашим читателям будет интересно узнать о вас как можно больше! Похоже, ваша жизнь сама по себе может стать основой для романа.
— Как и ваша, — он отбросил галстук и поправил воротник сорочки. — Как и любая другая. Я готов, Фил. Едем в ваш клуб.
Пролетка везла их по ярко освещенным улицам. Вечерний Нью-Йорк так же отличался от дневного, как вечернее платье от домашнего халата. Скрылись от глаз переулки, заваленные мусором. Между горящими витринами не были видны провалы подворотен. Нарядная публика прохаживалась под фонарями, блестели пуговицы и бляхи на мундирах полисменов, и только какие-то неясные тени за каждым углом напоминали о том, что в городе живут не только преуспевающие обыватели.
Едва они ступили на тротуар, как перед ними появилась девушка с корзинкой цветов. На вид ей было не больше тринадцати. Большие глаза сверкнули, и Кирилл подумал, что давно не встречал таких красавиц.
Но, к сожалению, она улыбнулась, обнажив выщербленный ряд зубов. И заговорила хриплым голосом сорокалетней проститутки:
— Не дадите ли пенни, мистер?
— Ты получишь больше, если не станешь приставать, — быстро ответил Уильямс и вытянул из ее корзинки две маленькие розы. — Вот тебе доллар, и можешь отправляться домой.
— Вот еще! — с вызовом рассмеялась она. — Вечер только начался, и в этот дом валит столько мужиков, и все покупают розочки. Скоро они пойдут обратно, и уж одного-то я подцеплю. Может, и двух, так вам выйдет дешевле.
Швейцар, стоявший под козырьком на крыльце, спустился к ним:
— Она к вам пристает, мистер Уильямс? Прогнать ее?
— Нет-нет, все в порядке. Никто не может запретить человеку торговать. Особенно, если товар такой красивый.
Он вставил розу в петлицу себе, а потом и Кириллу.
— Вот теперь мы оба выглядим, как члены клуба. Как нам только что сообщила эта юная леди, мы далеко не первые участники сегодняшнего заседания.
Они вошли в просторный холл, наполненный мужчинами в хороших костюмах. И у каждого в петлице алел цветок.
Уильямс радостно хлопнул в ладоши:
— Какая удача! Надо же! Здесь сам Эдди Коэн, ваш будущий редактор!
Навстречу им от бара шел высокий угрюмый человек в черном костюме и белой, до горла застегнутой сорочке. Кирилл подумал, что он скорее похож на священника или полицейского, чем на служителя литературы.
— Все в порядке? — спросил он вместо приветствия.
Уильямс засуетился:
— Разрешите вас познакомить. Это Теодор Грин, писатель из Техаса. Тот самый, — многозначительно добавил он. — А это Эдвард Коэн, человек, прочитавший все сочинения Теодора Грина, от первой до последней строчки.
Коэн сурово смотрел на гостя, не протягивая руки.
«Ну и тип, — подумал Кирилл. — Представляю, что останется от моей повести, когда ее начнет кромсать эдакий редактор».
— Мне надо задать вам несколько вопросов, мистер Грин, — произнес Коэн. — Вопросы чисто формальные. Предлагаю пройти в курительную комнату, чтобы нам не мешали.
— Может быть, для начала осмотрим экспозицию в баре? — весело предложил Уильямс.
— Для этого у нас еще будет время, — отказался Коэн.