Его юристы появились далеко после полуночи. Соломон Глейзер и Бенджамин Фокс принадлежали к разным адвокатским конторам и считались конкурентами. Это не мешало им дружно и согласованно работать на Билли Истмена.
Сол был немного пьян и дымил сигарой, Бен с отвращением разгонял дым и поминутно зевал, и оба ждали, когда же Илья сформулирует задачу. А он ходил по кабинету вдоль книжных стеллажей, водя пальцем по выпуклым тисненым корешкам, и не знал, с чего начать.
— Пять лет назад на Гудзоне случилось убийство, — сказал он, наконец.
Адвокаты переглянулись, и Соломон Глейзер отложил сигару.
— Бандит по кличке Черный Испанец забрался на шхуну с краденым товаром и перебил всю команду, — продолжал Илья, тщательно подбирая слова. — Был арестован. Бежал из-под стражи. И скрылся на Западе. На его поиски получило заказ агентство Пинкертона. Кстати, у нас есть с ними связь?
— Можно поискать, — ответил Бен. — Хотя эта контора не работает на профсоюзы.
— Пока будем считать, что дело не касается профсоюза. Пока это только частный интерес. Итак, прошло пять лет. Вчера агенты схватили на Бродвее одного парня. Называли его Черным Испанцем, действовали грубо, и им помогала полиция. Мне надо знать все об этом случае, и как можно скорее. Где он сидит, в чем его обвиняют, кто ведет его дело. И самое главное — кто он такой. Это первое. Второй вопрос звучит так: сколько будет стоить его свобода?
Сол Глейзер вальяжно провел рукой в воздухе, словно отводя занавес:
— Это не вопрос. Это загадка. Ты, Билли, уже знаешь правильный ответ. Ты уже отложил на это дело какую-то сумму. И теперь хочешь, чтобы мы ее угадали. Если скажем больше — ты будешь недоволен. Скажем меньше — подумаешь, что мы ничего не смыслим. Переходи лучше к третьему вопросу.
Ему больше не о чем было с ними говорить. Но адвокаты не поняли бы его, если б вся их встреча свелась к обсуждению частного интереса. В конце концов, они — не его личные юристы. Работают на профсоюз, пусть и негласно. Значит, разговор придется завершить какой-то серьезной темой. И тут он вспомнил Андрея…
— Третий вопрос, наверно, не по вашей части. Вы же юристы, а не медики. Что такое кокаин? Кокаиновые таблетки от зубной боли? Кто этим промышляет? Насколько законным считается такой бизнес?
— Нас уже пытал на эту тему инспектор Салливан, — сказал Бен. — Мы копаем в этом направлении. Еще две-три недели, и вы получите исчерпывающее заключение.
— Спасибо, господа, — Илья пожал руки обоим. — Спокойной ночи.
— И все-таки, Билли, — укоризненно сказал Сол Глейзер, — разве нельзя было отложить эту встречу до утра?
— Нет. Теперь у вас впереди целая ночь. Вам есть над чем подумать. А утром вы будете готовы действовать.
— Итак, — подвел итог Бен. — Пинкертоны, Черный Испанец, кокаин. Не вижу пока никакой связи. Но чувствую, что она должна быть. Да, есть над чем подумать. А ты говоришь — «спокойной ночи»…
35. Застенки Пинкертона
Почему-то Кириллу всегда казалось, что Уильям Смайзерс — толстяк в распахнутом фраке, в цилиндре и с сигарой в зубах, восседающий на мешке с золотыми монетами.
А оказалось, что Смайзерс — сгорбленный старикашка, с седой паклей вокруг лысины, в дешевом сером костюме, в котором он, как видно, щеголял еще до Гражданской войны…
— Что ты меня разглядываешь? — проскрипел Смайзерс. — Констебль, прикажите ему отвернуться! Пусть смотрит под ноги и отвечает на вопросы! Чего он молчит!
— Боюсь, сэр, это бесполезная трата времени, беседовать с ним, — сказал охранник в полицейском мундире, но без звезды или бляхи, или еще какого-нибудь значка, который выделяет блюстителей порядка из толпы простых смертных. — Он молчит уже третью неделю.
— Так найдите средство его разговорить! Кажется, я заплатил достаточно, чтоб вы могли сбегать в лавку и купить керосиновую лампу. Поджарьте ему пятки, и он заговорит!
— Успокойтесь, мистер Смайзерс, — сказал Уильямс. — Его молчание работает на нас. Если поначалу у меня и были определенные сомнения, то теперь я абсолютно уверен, что мы поймали ту самую птичку, какую ловили. А раз так, то нетрудно будет разыскать и гнездышко. Уведите.
Он кивнул охраннику, и тот дернул цепь, свисавшую с наручников Кирилла.
— Пошли, птичка.
Кирилл пригнулся, выходя из комнаты, и побрел по низкому сводчатому коридору, освещенному факелами. Кандалы на ногах гремели, распугивая крыс, и те жались к мокрым блестящим стенкам, но не убегали. Крысы тут были коренными жителями, а люди — понаехали.
«Наверно, это здание когда-то служило тюрьмой для восставших невольников. Вряд ли здесь держали белых, — думал Кирилл. — Белый бы тут сразу загнулся. Ну, может быть, сюда бросали пиратов или разбойников с большой дороги, людей закаленных и крепких, способных выдержать такие условия. Тех, кто привык жить под открытым небом, пить из лужи, терпеть голод и жажду, холод и зной. В общем, кто привык жить как скотина. То есть негров, или подонков вроде нас с Энди».
Он жалел, что исторические романы — не его жанр. Описание мрачных застенков заняло бы несколько страниц, но годилось только для сказок в духе Вальтер Скотта.
Да, если бы Теодор Грин писал исторические романы, Уильямс бы его не разыскал.
А сопоставить газетные публикации с сюжетами криминальных рассказов — до этого мог додуматься даже начинающий сыщик, и незачем Уильямсу хвастаться своим двадцатилетним стажем работы в бюро Пинкертона.
Да ему вообще нечем хвастаться — ведь он сам признал, что начал свой розыск с ошибки. Ему было поручено найти парня, который ограбил шхуну на Гудзоне и смылся на Запад. Уильямс потолкался среди пьяных матросов, краем уха услышал слово «шхуна» — и вышел на историю с «Амазонкой». Поговорил с Красавчиком и понял, что забрел не в ту степь.
Розыск гудзонского пирата продолжался ни шатко ни валко, а через год заказ был отменен, потому что заказчик, мистер Рой Сильвер, скончался от скоротечной и неизлечимой болезни сорок пятого калибра.
Однако поверенный Уильямс недолго болтался без дела. В агентство обратился техасский миллионер, у которого возникла небольшая проблема — сберечь оставшиеся миллионы. Половина его предприятий пострадала от одной и той же шайки грабителей. Предприятиями Билл Смайзерс деликатно называл игорные дома, легальные и не очень. Каждое ограбление надолго нарушало отлаженный рабочий цикл, но далеко не о каждом можно было заявлять в полицию.
Во-первых, зачем радовать конкурентов? А во-вторых, разве можно заниматься игорным бизнесом, не перешагивая за грань закона? Таким образом, шайка уносила, скажем, тысячу долларов, а Смайзерс при этом терял десять тысяч. При таком раскладе его начинало тревожить будущее…
(Когда Уильямс рассказывал это Кириллу, того переполняла тихая гордость за свой «скромный труд». Именно таким и был расчет Энди Брикса — не только самим заработать, но и разорить врагов).
Над заказом Смайзерса работали двое — Уильямс и агент Коэн. Это был не тот агент, что готов бегать по крышам вагонов, преследуя бандитов. Его стихией были архивы. Коэн отправился в библиотечный океан и через полгода наткнулся на рассказ о шхуне «Амазонка». Показал Уильямсу, у того в памяти что-то щелкнуло. Так они вышли на Теодора Грина.
Кирилл охотно обсуждал с Уильямсом и Коэном все обстоятельства ограблений. Он помнил каждую строчку из своих рассказов, и ни разу не сбился в показаниях. Однако продолжал утверждать, что все это — литература, и лично он, Теодор Грин, даже никогда не прикасался к оружию.
Первый тревожный звоночек прозвучал, когда Коэн завел разговор о побеге Билли Кида. В новелле Теодора Грина содержались подробности, не совпадающие с официальной картиной случившегося. Это естественно для художественного произведения? Да, но только в том случае, если речь идет о вымысле. Литературная же основа полностью совпала с показаниями свидетелей, надежно упрятанными в материалах дела.
Кириллу нечем было парировать этот выпад, и он сослался на случайность. И тогда Уильямс поведал ему о еще более поразительном совпадении. В день побега Кида в отеле рядом с тюрьмой остановился некий гость. В рассказе Теодора Грина это не отражено, а жаль. В другом рассказе, о шхуне «Амазонка», тоже есть досадное упущение — там действует безымянный юнга. Автор забыл дать ему имя. Забыл? Или не захотел? Может быть, причина в том, что и гость, помогавший Билли Киду совершить побег, и юнга, перебивший полдюжины моряков — один и тот же человек? Что скажете, мистер Крис Беллоу?
Крис Беллоу ничего не сказал. Он улыбнулся, стиснул зубы и больше не произнес ни слова. Кирилл понял, что проиграл. Но пока он молчит, никто больше не пострадает.
Смайзерс хотел знать, куда ушли деньги, хотел, чтобы шайка грабителей была уничтожена. Да, они не беспокоили его уже больше двух лет. Но это не повод для радости. Наоборот, мирная тишина тревожила Смайзерса гораздо больше, чем сообщения о новых ограблениях.
Но Кирилл уже решил — от него они ничего не узнают. Пусть допрашивают. Пусть судят его, пусть убьют. Он ничего не скажет.
* * *В годы Гражданской войны Алан Пинкертон организовал секретную службу, которая охраняла президента Линкольна и отлавливала вражеских лазутчиков. После победы лазутчиков не стало, не стало и президента. Секретная служба, казалось бы, должна была исчезнуть за ненадобностью. И многие из тех, кто знал о ее существовании, так и подумали.
Они ошиблись. Секретные службы, в отличие от других государственных организаций, имеют право не докладывать о себе любому сенатору или конгрессмену.
В распоряжении сыскного бюро осталась разветвленная сеть конспиративных квартир. Сохранилась и агентура. Нужные люди в нужное время оказывались в нужном месте. Например, чтобы из толпы пикетчиков выстрелить в сторону полиции. Или чтобы направить толпу голодных рабочих на штурм продовольственных складов, хозяин которых с ужасом ожидал ревизии. Бюро выполняло множество заказов, и не все они были связаны с розыском преступников. И подпольные тюрьмы редко пустовали.
Но если есть вход, должен быть и выход. Конечно, можно опустить руки, смириться с неизбежным — и умереть здесь. Такие мысли приходили каждый раз, когда в камере гасла чадящая лампа. Возможно, пытка темнотой тоже входила в арсенал пинкертонов. Когда лежишь на шершавых досках и не видишь даже собственной руки, легко представить, что ты уже в могиле. А у мертвеца нет сил, чтобы сопротивляться. И когда его снова поведут на допрос, он будет говорить непрерывно, наслаждаясь каждой секундой, проведенной на свету, среди живых, пусть даже эти живые — его заклятые враги. Да, то был тонкий расчет. Но с Кириллом этот номер не пройдет.
Дело в том, что он не имел права умереть. Он был обязан вернуться домой.
Дома его ждали друзья, которые рано или поздно будут вынуждены оставить все дела и отправиться на его поиски — а значит, они могут попасть в ловушки Уильямса, как попался Кирилл.
Дома его ждали ученики. Нельзя сказать, что посещение школы было для них праздником. Да и Кирилл иногда был готов пристрелить некоторых оболтусов. (Правда, кое-кто из них мог и сам пальнуть в ответ). Но программа есть программа. Он еще не научил их высчитывать площадь треугольника и трапеции, не рассказал о животном мире лесов.
И самое главное — нельзя остановиться в изучении истории на Второй Пунической войне. Потому что была еще и Третья, и Карфаген был таки разрушен. Если об этом не знать, то ученики так и будут думать, что Ганнибал был просто великим полководцем и гонял изнеженных римлян в хвост и гриву. А Ганнибал был людоедом, как и все карфагеняне. В основание каждого дома они укладывали живого младенца, и резали людей к празднику, как мы сейчас режем кур. Но кур мы едим, да и выращиваем сами. А Ганнибал и компания приносили людей в жертву своим людоедским богам. Вот почему, наблюдая издалека за этой схваткой, мы должны болеть за римлян, хоть они и итальянцы. Потому что мы тоже люди, и нас тоже могли бы резать по пятницам — если б не Третья Пуническая.
И Кирилл лежал в темноте, радуясь тому, что еще не все забыл из гимназического курса. Слушал крысиную возню и вспоминал строение скелета млекопитающих. Он еще расскажет своим ученикам о том, какой интересный город, этот Нью-Йорк. Какие здесь потрясающие мосты и небоскребы. И какие уроды живут в этих прекрасных домах…
Тут его мысли обычно меняли направление, и из педагога-гуманиста-просветителя он превращался в Криса, Потрошителя Банков. Вспоминать то, о чем нельзя рассказывать в школе, было так же приятно, как подглядывать за купающимися женщинами.
Это только дилетантам кажется, что взять банк ничего не стоит. На самом деле направить ствол на кассира — это всего лишь предпоследнее действие в решении чрезвычайно сложной задачи. Последнее действие — это отрыв от погони. А первое действие — разведка, которая может длиться несколько месяцев. Или несколько минут.
Настоящий налетчик никогда не входит дважды в один и тот же банк. Больше того, он не появляется дважды в одном и том же городе. Он кочует по штатам, и вместе с ним кочует его команда, каждый участник которой играет свою, строго определенную, роль. Причем все роли — главные, второстепенных нет. Наводчик, который выясняет, где, когда и сколько денег можно будет положить в мешок, ничем не хуже громилы, который одним своим взглядом заставит кассира положить эти деньги в этот самый мешок.
Наводчик и громила — это, выражаясь театральным языком, солисты. Для Криса в спектаклях Энди Брикса была уготована роль участника кордебалета.
Кордебалет — это обычные люди, ничем не выделяющиеся среди прохожих или посетителей банка. Они должны собраться в определенном месте в строго определенное время. И по команде преобразиться. Немощный инвалид, мальчишка-рассыльный, монах-францисканец — все эти фигуры не вызывают у охраны никаких подозрений. А когда инвалид наставит на зазевавшегося охранника огромный кольт, уже поздно бить тревогу. Охранник тоже человек, и он достаточно владеет арифметикой, чтобы быстренько вычислить: никакой ущерб коммерческого банка не превысит стоимости его жизни. Уязвленное самолюбие и профессиональная гордость будут какое-то время жечь его душу, но он сможет это вытерпеть. Главное, не унижать охранника. Перевес нападающих должен быть совершенно очевиден, и их оружие должно сверкать и наводить ужас одним своим видом.
А еще важна репутация. Бандиты любят громко заявлять о себе, надеясь, что слава об их злодействах уже дошла и до нынешних клиентов. Команду Брикса, наоборот, узнавали как раз по негромким голосам. Энди предпочитал во время ограбления не кричать, а обращаться к жертвам по-дружески. Как только проходил первый испуг, естественный при неожиданном появлении оружия, человека надо было приободрить, и тогда он становился соучастником. Да, невольным. Да, ненадолго. Но, по крайней мере, он не делал лишних движений. И не кричал просто потому, что не хотел выглядеть идиотом на фоне остальных участников ограбления, таких спокойных и вежливых.
Кроме того, у банды Потрошителя Банков была еще одна особенность — она не оставляла после себя трупов. На ее добыче не было ни капли кассирской крови.
А вот с охранниками иногда приходилось возиться. Не все были способны проявить благоразумие. Обычно моча в голову ударяла тем, кто считал себя самым крутым в округе. Если ты съедаешь за завтраком фунт бекона, зажаренный в дюжине яиц, а вечером с друзьями осушаешь бочонок пива, то конечно, тебе трудно поверить в серьезность намерений какого-то юнца с револьвером. «Да мы таких соплей перешибем!» — подсказывала моча, журча по редким извилинам мозга. И вот его морда багровеет до синевы, и пухлые пальцы теребят застежку кобуры… Но что это? Револьвер юнца испускает струю дыма, что-то больно лупит по руке, и верзила, наконец, понимает, что следующая пуля может попасть в голову. Он роняет свое оружие, если успел его достать, и смотрит на оружие юнца — и с ужасом видит, что тот целится вовсе даже не в голову, а как раз под брюхо. К счастью, из руки хлещет кровь, и, значит, можно отступить, зажимая рану и дожидаясь медицинской помощи. Но — молча. А потом, когда на улице осядет пыль, поднятая лошадьми убегающих налетчиков, вот тогда можно гневно орать, можно палить в воздух, можно даже вскочить на не слишком быструю кобылу и проскакать немного, изображая погоню и надеясь, что ребята Потрошителя не вздумают отстреливаться.
Как правило, такие воспоминания действовали на Кирилла лучше снотворного, и он засыпал с безмятежной улыбкой на лице, и ему снились купающиеся женщины.