Квартал, в котором находился дом родителей Пейре, считался окраиной Тулузы. Лет пятьдесят назад это была небольшая деревенька Красная, названная так то ли в честь знаменитого крупного винограда, чьи ярко-красные ягоды сделались чем-то вроде примет края, то ли в связи с красным гранитным утесом, нависающим над Обрывом грешницы.
В деревне жили своим трудом честные землепашцы да виноградари. Год за годом справно и чинно они выплачивали в казну дань, возили урожай в город.
Но за пятьдесят лет Тулуза разрослась, как трактирщица Магдалина, которую не обойдешь, не обоймешь, да и не объедешь. Слишком уж дородная донна Магдалина.
И здесь поселились ремесленники – красильщики, суконщики, меховщики да кожевники. Бывшая Красная деревенька на редкость удобна, потому что, живя здесь, можно содержать сколько угодно скота, не гоняя его для выгула за реки и долы.
Первый турнир, на котором благородный де Орнольяк обещал представить Пейре высокому обществу, по традиции поручившись за него и заполнив необходимые для участия грамоты, должен был проходить на турнирном поле Тулузы, что немало облегчало положение дел. Как-никак мальчик никогда прежде не отлучался из дома и мог затеряться где-нибудь в чужих городах или его могли убить где-нибудь на большой дороге.
Правда, и в центре города Пейре бывал каких-нибудь два или три раза, и поэтому центральная площадь с ее высокими домами, белыми храмами, торговыми рядами и вечным шумом и давкой казалась пареньку совсем не дружелюбным местом.
Тем не менее де Орнольяк настоял на том, что еще до турнира Пейре нужно свести знакомства с несколькими бывалыми трубадурами и жонглерами. Пейре и сам уже рвался в бой, ему просто не сиделось на месте и поэтому он был сам не свой, когда де Орнольяк объявил наконец день отъезда.
Ночь перед выездом Пейре не мог уснуть, впотьмах на цыпочках он пробрался в сарай, куда они с отцом накануне поставили узлы с вещами, и еще раз на ощупь проверил снаряжение. Все как будто было на месте. Пейре посмотрел на небо, крупные звезды глядели на молодого человека с высоты. Пейре стоял так, прощаясь с родным домом, небом и всем, что ему было близко и по-настоящему дорого.
Он прощался с детством.
Где-то в доме скрипнула дверь, на соседнюю крышу вспорхнула ночная птица, Пейре слышал, как ее когти царапают черепицу. Здесь он знал все – запахи, звуки, знал всех коров в стаде, лошадей и собак. Знал всех жителей от мала до велика. Это было нормально. Так и должно было быть.
Но теперь Пейре должен был оказаться в новом для него мире, мире, о котором он почти ничего не знает. Пейре попробовал найти в себе притаившийся страх и не смог. Так прекрасна была ночь, так увлекательно приключение, к которому он так долго готовился.
Пейре подумал, что, возможно, вся его безмятежная жизнь была ни чем иным, как подготовкой к новой, предназначенной специально для него другой жизни.
Словно в ответ на его мысли за домом заухала сова. Пейре порывисто перекрестился, отгоняя нечистую силу, и пошел в дом.
Довольная своей выдумкой, из-за дома вышла, чуть сгорбившись, тулузская ведьма Нана и присела на колоду для рубки дров. Окрестные собаки признавали ведьму главной, потому не выдавали ее присутствия в квартале.
– Ну, вот и ты – золотой мой мальчик, юный король, собрался осуществить свою жизнь, – прошамкала она, весело поглядывая на дверь, за которой минуту назад скрылся Пейре. – Славно, славно. Не было печали еще и опоздать к раздаче счастья. Наш мальчик все преодолеет, и все будет по-моему. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Все будет по слову моему, а иначе не будет.
Нана еще долго шептала охранные заклинания, брызгая специально приготовленным по такому случаю отваром на крыльцо и вещи Пейре.
Когда же она закончила, солнце уже начинало вставать. Ведьма поднялась и, не замеченная никем, покинула Тулузу.
О том, как прошел первый день Пейре Видаля на трубадурском поприще
Этот день обещал быть самым торжественным и прекрасным. С утра чисто вымытый и одетый во все новое Пейре был уже на коне, с белой лютней на спине и мечом в заплечном мешке. Все его деньги Пьер вручил де Орнольяку, который обещал самолично побеспокоиться о гостинице и пропитании юноши. Пьер сделал добротные и блестящие, точно по ним текла вода, кожаные латы, которые Пейре хотел сразу же надеть, но отец сложил снаряжение в специальный мешок и прикрепил его к седлу сына.
День был примечателен также тем, что в город прибыл кумир Пейре – легендарный Бертран де Борн. Де Орнольяк обещал познакомить с ним юношу. Пейре должен был поучиться у де Борна поэтическому мастерству и игре на арфе – любимом инструменте трубадура.
Остановившись в небольшой гостинице, де Орнольяк велел оруженосцу забрать вещи, броню, часть оружия и ждать их с Пейре возвращения.
Волнуясь и думая только о том, как покажется перед грозным де Борном, Пейре не запомнил название гостиницы, всю дорогу мысленно перебирая струны и в который раз решая, что именно будет петь великому трубадуру и воину. Де Орнольяк оставил лошадей в гостинице, так как по дороге собирался проинспектировать ряд таверн, расположенных в таких закутках, куда лошади не смогли бы добраться при всем желании всадников.
Так они и сделали – заглянули в кабак, где де Орнольяк продолжил поучать юношу, опрокидывая кружку за кружкой и возвращаясь, таким образом, к своему более привычному – пьяному состоянию. Шло время, к де Орнольяку подходили знакомые рыцари, они обсуждали турнир этого года, рассказывали о замках, в которых в эту весну им уже удалось погостить. Перебирали имена почивших друзей.
В гости к Бертрану отправились уже на закате. В это время Пейре привык ложиться спать, но трубадуры вели какую-то особую ночную жизнь, к которой ему теперь, по всей видимости, следовало привыкать. Гостиница, где жил Бертран де Борн, располагалась в центре города и выходила окнами на площадь с позорным столбом, отчего пользовалась громкой славой. В дни казней в ней не оставалось ни одного свободного места.
Подталкиваемый в спину уже достаточно набравшимся де Орнольяком, Пейре поднялся по узкой скрипучей лестнице, ведущей к убежищу знаменитого трубадура. Из комнаты доносился топот ног, рычание и звуки ломающейся мебели. Пейре представил себе картину жуткой расправы над Бертраном, осуществляемой то ли злыми духами, каких в Лангедоке не счесть, то ли подлыми наемниками. Молодой человек и его учитель ускорили шаг, и Пейре со всей силы забарабанил в дверь. На секунду шум прекратился. Пейре толкнул дверь, и тут же мастерский удар в челюсть подкинул его в воздух, так что молодой человек, сделав сальто, грохнулся об пол.
На помощь ему пришел де Орнольяк, который был свален не менее мощным ударом в грудь. Пейре во все глаза смотрел на напавшего. Им оказался рослый светловолосый человек с красной потной рожей и осоловелыми от пьянства и ярости глазами. Больше в комнате никого не было.
Де Орнольяк попытался было подняться на ноги, но чудовище пнуло его ногой в живот, так что тот отлетел к стене, словно тряпичная кукла. В свете зажженного камина спутанные сальные волосы человека-дьявола отливали всеми цветами ада. Пейре осенил себя крестом, но чудовище не среагировало на этот знак. Бертран лишь подпрыгнул, намереваясь растоптать де Орнольяка, но тот успел откатиться в угол. Не помня себя, Пейре схватил с пола табурет и раскрошил его о хребет противника. Красные от злобы глаза Бертрана встретились с глазами Пейре. Бурча что-то нечленораздельное и потирая увесистые кулаки, трубадур направился к молодому человеку. Пейре стоял как вкопанный, смотря в эти нечеловеческие глаза, глаза самого безумия и воплощенной ярости. Как вдруг их свет начал меркнуть. Бертран помотал головой, отер с лица светлые налипшие волосы и, чуть подняв голову, глядел теперь куда-то поверх головы Пейре.
Следуя за взглядом Бертрана, Пейре обернулся и заметил за своей спиной в просвете двери молодого человека в изящном голубом бархатном одеянии и в сером плаще, державшемся на огромной серебряной пряжке. Гость был полноват, его волосы были светлыми и уложенными прекрасными локонами, рыжеватые усики и маленькая ухоженная бородка придавали его лицу ореол довольства и лени, к которой, по всей видимости, он был весьма предрасположен. Прозрачные, рыбьи глаза смотрели на сцену побоища почти что равнодушно и даже слегка надменно.
Пейре глотнул слюны и снова вперился взглядом в рожу Бертрана, в то время как за его спиной послышался тихий и повелительный голос.
– Эй, Бертран, оставь в покое мальчика. Если он обидел тебя, я с удовольствием отомщу за тебя, если же обидчик ты… В любом случае оставим это до завтра.
Бертран замотал головой, продолжая рычать. Пейре показалось, что сейчас противник сделает всего один шаг, да что там, дотянется своей огромной лапищей и сомнет его горло или вырвет сердце. Он почти что физически ощущал на себе липкий пот, струившийся с мощного тела трубадура, почти что чувствовал животный запах этого сошедшего с ума и теперь убивающего всех вокруг человека.
– Бертран, тебе необходимо отдохнуть и выспаться перед завтрашним турниром, – настаивал молодой человек за спиной у Пейре. – Не делай глупостей, дружище. Ты напился, я же трезв и в самой лучшей форме. На моей стороне все преимущества. Как бы ни было мне жаль – но, клянусь именем самой прекрасной донны на свете, госпожи моего сердца Мелиссины, я убью тебя. И парень подтвердит, что сделал я это, защищаясь.
Бертран качнулся, прошел несколько шагов к столу, поднял с пола уцелевший табурет и сел. Молодой человек положил руку в перчатке на плечо Пейре.
– Мой юный друг, теперь нам разумнее всего уйти. Вепрь, конечно, усмирен, но оставаться здесь – удовольствие не самое изысканное. – Он подобрал с пола лютню и повесил ее на плечо молодого человека.
Бертран уронил голову на руки и захрапел.
– Но, мой учитель, – запротестовал было Пейре. – Я не могу оставить его тут.
– Блистательный де Орнольяк? – незнакомец прошел в глубь комнаты и, склонившись над распростертым на полу трубадуром, потрогал жилку на его шее. – Ваш учитель мирно спит. – Он пожал плечами и вернулся к Пейре. – Не беспокойтесь, они с Бертраном старинные друзья. Вам же лучше отправиться домой и отдохнуть перед завтрашним турниром. Вы же, как я понимаю, – трубадур, и завтра мы сможем насладиться вашим пением?
Нежно обнимая Пейре за плечи, незнакомец вывел, наконец, юношу из комнаты Бертрана.
– Вам есть куда идти?
– Куда?.. – Пейре задумался. Он не помнил названия гостиницы, в которой они оставили свой скарб и в чьей конюшне стоят теперь их кони.
– Если вам некуда идти, можете переночевать у нас. Простите, я не представился, мое имя Джауфре. Принц Джауфре Рюдель синьор Блайи и трубадур, отдавший свое сердце служению самой прекрасной даме на свете – графине Мелиссине Трипольской, которой я поклоняюсь, как самой мадонне, и к чьим стопам шлю я свои полные любовной скорби песни. К вашим услугам.
При слове «принц» Пейре чуть было не кинулся к ногам Джауфре, но тот вовремя остановил его, не то парень рисковал свалиться с крутой лестницы и погибнуть.
– Ну-ну, что за глупости – какая, в сущности, разница – принц ты или король. Один только Амур знает, кто из нас будет удостоен высшего блаженства, а кто – отвергнут и забыт.
Перед гостиницей принца ждали два хорошо одетых молодых человека, которые приветствовали его высочество и Пейре низкими поклонами. Один из них поспешил привести лошадей.
Наблюдая за ними, Пейре диву давался, как могли эти разодетые в пух и прах молодчики позволить принцу идти в дом, из окон которого явно слышались рычание Бертрана и звуки борьбы. Тем не менее никто из провожатых Рюделя даже не осведомился у него о том, что происходило наверху и что послужило прекращением бою.
Принц легко взлетел на вороного жеребца, приказывая жестом одному из своих спутников уступить коня Пейре, что тот не без ворчания и сделал. Пейре сел в седло и поехал рядом с принцем. В свете заходящего солнца дома и лавки казались рыжими. Повсюду люди закрывали ставни домов, слышались шаги и скрип телег, торговцы развозили по дальним складам не проданный за день товар. Одетая в коричневое домотканое платье горожанка суетливо собирала высохшее за день белье. Один раз дорогу им преградил бодро возвращавшийся в казарму отряд тулузских лучников – все статные и в честь турнира подобранные под один рост. На самом деле отвечающие за порядок в графстве лучники не все были великанами, но во время праздников нести свою нелегкую службу в центре города, на турнире и на посту у врат в город должны были самые сильные и красивые воины. Пейре вспомнил, что завтра перед турниром они должны будут показывать свою меткость и удаль – красивое, наверное, получится зрелище. Заходящее солнце золотило кольчуги и нагрудники лучников. Синьор Блайи тоже засмотрелся на стройные ряды, а может, он просто мечтал о своей возлюбленной госпоже Мелиссине, о которой, судя по всему, грезил и днем и ночью.
– Представьте, ваша милость, а хорошо выйдет, если поставить этих молодцов на городской стене и дать каждому на грудь по отполированному до блеска блюду? – неожиданно предложил один из спутников принца. Пейре обернулся и увидел, что оба они разместились на одной лошади, и один из них теперь грозит ему кулаком за доставленное неудобство.
– Да, это было бы достойное зрелище. Думаю, что свет от такого представления был бы виден за много лиг, – принц улыбнулся, его конь тронулся и затрусил по мостовой. – Я так и не спросил вашего имени, – чуть виновато произнес он.
– О, простите, как невежливо с моей стороны! – Пейре покраснел. – Мое имя Пейре Видаль. Но, ваша милость, возможно, вас ввел в заблуждение мой вид и то, что я был с господином де Орнольяком. На самом деле, – Пейре тяжело вздохнул. – Я не дворянин и не рыцарь. Вот что я должен был сразу же сказать вам. И завтра мой первый поэтический турнир, на котором я либо…
– Понятно. Я уже сказал, что служу лишь высокому искусству и своей даме. Если вы, мой дорогой Пейре, достаточно искусны в пении и игре на лютне, если ваши стихи хороши – общаясь, мы могли бы обогатить друг друга духовной пищей. Что же касается вашего происхождения, то, поверьте мне, на завтрашнем турнире вы встретитесь со многими рыцарями, чьими родителями были крестьяне и простые горожане.
Он махнул рукой отставшим спутникам и свернул к огромной деревянной домине, над входом которой красовалась вывеска «Трактир Щит Прованса».
Принц со свитой занимали целый этаж, но наивный Пейре был уверен, что Джауфре Рюдель путешествует только со своими двумя друзьями и занимает большую залу, куда его и привели. Вопреки заведенным в трактире обычаям, ужин для принца подавался прямо сюда.
За столом рядом с принцем сидели оба его дружка – бледный длиннолицый Густав Анро и смуглый и шустрый гасконец Этьен Шерри, с которыми Пейре уже успел познакомиться, когда Рюдель пригласил его в гости. Джауфре предложил Пейре сесть по правую руку от себя и пир начался.
Изысканная еда была разложена по блюдам и вместительным мискам, чего там только не было – гуси, утки, крошечный молочный поросенок, целая корзинка хлебов и, главное, вина. Их вносили в кувшинах и разливали тут же по кубкам с рисунками, похожими на крохотные лесенки маленького народа, которые поднимались по кубкам как по стенам крепости.
Судя по обилию еды и питья, Пейре ожидал появления других гостей, но никого больше не было, только слуги носились с новыми и новыми подносами. Проголодавшись за день, Пейре тем не менее старался не показывать этого, так как понятия не имел, как следует вести себя в обществе принца. Во всяком случае он тут же намотал себе на ус, что Джауфре словоохотлив, но не любит, когда собеседники отвечают ему с набитым ртом.
Когда все наелись и напились, принц дал знак, и по кругу была пущена необыкновенно красивая синяя тяжелая чаша, которую рыцари встречали радостными воплями и ударами по столу. Эти крики и стуки, наверное, разбудили половину Тулузы, но Анро и Шерри уверяли принца и Пейре, что даже если они пробудили самого дьявола и тот придет потребовать от них тишины, оба доблестных рыцаря скорее проткнут в ста местах князя тьмы, чем позволят испортить их застолье.
Обойдя первый круг, синяя чаша вновь наполнилась вином, но теперь принц потребовал от сотрапезников, чтобы каждый из них взял в руки свои музыкальные инструменты и исполнил что-либо. После чего слуги внесли вызывающе красный монохорд шевалье Анро, старую-престарую цитру господина Этьена Шерри и светлую с золотыми украшениями и невиданными металлическими струнами трехструнную гитару самого принца.