На ватных ногах я поднялся с постели. Меня тошнило. Сделав несколько шагов, я едва не упал и оперся о стенку. С трудом отворив дверь, я побрел по коридору. Путь до большой комнаты показался мне очень длинным. Но я все–таки преодолел его.
Мать неподвижно застыла в кресле. Голос у меня совершенно сел, и я смог произнести: «Мама», — лишь шепотом. Она даже не пошевелилась. Трепеща от самых ужасных предчувствий, я подобрался к ней вплотную и заглянул в лицо. Она крепко спала. А по телеку по–прежнему шел сериал.
Я потянулся к пульту, лежавшему на подлокотнике кресла и вырубил телевизор. Мать встрепенулась, открыла глаза:
— Федор, зачем ты встал?
— Пить, — прохрипел я. — Я звал, а ты спала.
— И впрямь заснула, — вид у матери был виноватый. — Так умоталась с этим переездом. А тут еще у тебя сотрясение мозга.
Внимательно посмотрев на меня, она испуганно добавила:
— Господи, какой ты бледный. Ложись немедленно. Сейчас принесу попить.
На сей раз я даже не сопротивлялся. Мне действительно было плохо. Правда, вернулся я в комнату куда более уверенным шагом.
Стакан воды, принесенный матерью, я выдул чуть ли не залпом. И сразу же попросил еще. Мать многозначительно покачала головой и поторопилась с новой порцией. После второго стакана жажда моя, наконец, унялась.
— Надеюсь, теперь ты понял, что тебе в твоем состоянии следует неподвижно лежать? — спросила моя родительница.
Я согласно кивнул. Теперь я уже и сам был почти уверен, что у меня сотрясение мозга. Остаток этого дня я помню смутно, ибо провалялся в каком–то полузабытьи. Ни читать, ни смотреть телевизор, ни даже слушать музыку не хотелось. Обычно такое случается со мной при очень высокой температуре, когда организм борется с болезнью.
Помню только, что отец, вернувшись с работы, заглянул ко мне в комнату. Мы перекинулись парой слов, и он отправился на кухню обедать. Потом у меня жутко разболелась голова. Мать надавала мне кучу таблеток, и я провалился в тяжелый глубокий сон.
Утро выдалось ясным, солнечным. Я легко вскочил с постели и только по пути на кухню вспомнил, что у меня сотрясение мозга. Голова, однако, больше не болела и не кружилась. И вообще, я чувствовал себя совершенно здоровым.
Мать при моем появлении попыталась вновь завести речь о «строгом постельном режиме», но я заартачился. Мол, со мной все прекрасно. Хочу позавтракать на кухне и точка.
Родительница внимательно на меня посмотрела. Кажется, она осталась довольна моим видом. Потому что больше на завтраке в постели не настаивала.
— Так и быть. Ешь тут. Но потом сразу в постель. И до моего прихода больше не вставай. А я пошла в поликлинику. Вернусь, тогда и разберемся, что с тобой дальше делать.
Я кивнул. Какой смысл спорить. А пока она будет в поликлинике, я уж как–нибудь сам решу, ходить мне или лежать.
Она ушла, даже не дождавшись, пока я позавтракаю. Мне оставалось только надеяться, что череп мой вместе с его содержимым — в норме и сова–дистрофик сменит гнев на милость. От нечего делать я пошатался по пустой квартире и даже нашел в еще не разобранной коробке интересную книжку. «Потом лягу и почитаю». Я отволок книжку к себе и еще несколько раз обошел комнаты.
Вчерашнее лежание совершенно меня достало, и теперь я с каким–то редкостным удовольствием двигался и даже сделал нечто вроде зарядки.
Похоже, на улице было тепло. Нацепив куртку, я вышел на кухонный балкон. Погода и впрямь отличная. Я с таким наслаждением грелся на осеннем солнышке, будто бы долго–долго болел и целый месяц провалялся в постели.
Улегшись грудью на перила, я свесил голову и принялся наблюдать за событиями в нашем дворе. Правда, событий было не то чтобы густо. Медленно прогуливались две пожилые тетки с небольшими и, по–моему, тоже пожилыми собачками. Двигались они вяло. Я имею в виду собачек. Правда, стоило возникнуть кошке, как они мигом вспомнили молодость и дружно кинулись следом за ней. В результате кошка залезла на дерево. Я, честно сказать, надеялся на более длительное представление. Но собачки вмиг поскучнели и спокойно вернулись к хозяйкам. Старость не радость.
Я перевел взгляд на Серебряные пруды. Возле них было пусто. Тогда я посмотрел на кладбище, пытаясь определить, где находится княжеский склеп. Но, вероятно, с моего балкона его не было видно. Зато я увидел другое. По дорожке, ведущей к кладбищу, медленно брела фигура в черном.
У меня перехватило дыхание. Неужели старуха? Я пристально вглядывался в даль. Кажется, очень похожа. Эх, далековато я нахожусь. Тут меня осенило: у отца есть бинокль. Только вот где он?
Кинувшись в квартиру, я начал лихорадочно рыться в коробках. Мне попадалось все, что угодно, кроме бинокля. Подумав, что его уже вытащили, я зашарил по шкафам. Поиски увенчались успехом. Бинокль лежал у отца в тумбочке. Я вихрем вылетел на балкон, направил линзы на тропинку. Но фигура уже исчезла. Естественно, я сдался не сразу и тщательно осмотрел в бинокль ту часть территории кладбища, которая открывалась с балкона. Старухи нигде не было. Теперь я почему–то почти не сомневался, что это она.
— Старуха, старуха, — пробормотал я. — Что тебе от меня надо?
Дальнейшие размышления прервал скрежет ключа в замке. Я в два прыжка достиг постели и даже успел забраться под одеяло. Хорошо еще, вернувшись с балкона, я снял куртку. Хорош бы я был сейчас в ней под одеялом.
— Сынок! Все в порядке! — крикнула из передней мать. — Рентген у нас замечательный. Савва Моисеевич говорит: «Если и есть сотрясение, то совсем легкое».
— Значит, уже завтра в школу можно? — мигом оказался в передней я. Не сказать, чтобы мне очень хотелось в школу. Но все лучше, чем постельный режим.
— Завтра нет, — отрезала мать. — Савва Моисеевич сказал, что лучше перестраховаться, чем не–достраховаться.
— Опять лежать? — меня охватило глубокое разочарование.
— Савва Моисеевич говорит, что это наилучший вариант. Но, вообще–то, он велел тебе просто высидеть пару дней дома. А потом, если по–прежнему будешь хорошо себя чувствовать, можно и в школу. Кстати, я по дороге туда зашла и предупредила директора.
— Лежать больше не буду, — выдвинул я жесткое требование.
— Хорошо, — откликнулась мать. — Но на улицу ни ногой.
Кажется, мы достигли, как выражаются по телевизору, консенсуса. И на том спасибо. Получив разрешение больше не лежать, я скинул пижаму, оделся в джинсы и майку, убрал постель и с удовольствием растянулся на диване с той самой книжкой, которую нашел в отцовской коробке. Это был классный фантастический роман про виртуальную реальность. Поудобней устроившись, я с удовольствием погрузился вместе с героем в Глубину. Вот она, человеческая психология. Я лежал и прекрасно себя чувствовал, хотя так отчаянно добивался, чтобы мне разрешили этого не делать.
Правда, недолго я наслаждался чтением. Из Глубины меня вывели семь коротких и один длинный звонок в дверь. Так нашему семейству звонили на старой квартире. Там даже висела специальная табличка с объяснениями, каким жильцам сколько звонков. Поэтому я сразу понял, кто пришел, и кинулся бегом открывать.
Я не ошибся. На лестнице, широко улыбаясь, стоял мой друг Макси–Кот.
— Фома! Уже не лежишь? — шагнул он в переднюю.
— Нет у меня сотрясения! — поторопился сообщить я.
— Котик! — вышла из кухни мама. — Какими
судьбами?
— Мы еще вчера договорились, — только сейчас удосужился сообщить я.
Впрочем, мама никогда ничего не имела против Макси–Кота. Она говорила, что он вызывает у нее доверие. Хотя почему, хоть убейте, не понимаю. Макси–Кот совершенно нормальный парень.
— Вот и хорошо, что пришел, — улыбнулась мама. — Поешь с нами?
— Да, — не стал церемониться Макси–Кот. — А то я сразу после уроков.
— Тогда, мальчики, мойте руки — и за стол, — распорядилась мать.
За обедом мать совершенно извела Макси–Кота вопросами. Как там наш дом? Как Садовая–Самотечная? И так далее и тому подобное. Постороннему человеку могло легко показаться, будто мать несколько лет назад уехала из Москвы в какую–нибудь Австралию и теперь расспрашивает приехавшего из столицы России гостя о родных местах. А ведь мы перебрались сюда с Садовой–Самотечной всего два дня назад. Наверное, у матери просто началась ностальгия. Впрочем, это понятно. Она в доме с рыцарем всю жизнь провела.
Макси–Кот терпеливо и очень обстоятельно ей отвечал. Так что мать осталась довольна. За разговором Макси–Кот совсем не забывал об обеде. Точнее сказать, он уписывал за обе щеки. А как только мы все доели, я уволок его к себе в комнату. Хотя вру: сперва мать устроила ему обстоятельную экскурсию по нашей новой квартире. И только после этого мы, наконец, оказались, как говорит мама, в «моих личных апартаментах». Апартаменты Макси–Коту понравились.
— Нормально устроился, — похвалил он. — Если бы еще поближе ко мне, цены бы этой вашей новой квартире не было.
— За все приходится платить, и во всем есть свои достоинства и недостатки, — откликнулся я.
— Это верно, — согласился мой лучший друг. Он посмотрел в окно.
— Слушай, Фома, а в этих прудах летом купаться можно?
— Жанна говорит, можно, — отвечал я.
— Это та самая девчонка, с которой вы в лифте сидели? — поинтересовался Макси–Кот.
— И в лифте, и на кладбище ходили, — пояснил я. — Да ты скоро ее увидишь. Она обещала после уроков зайти.
— Понятно, — кивнул мой друг и, ткнув пальцем в оконное стекло, добавил: — Это то самое кладбище?
— А ты думаешь, их тут десять?
— Да нет, не думаю, — смутился Макси–Кот.
— Нам и одного достаточно, — продолжал я.
— Надо сходить туда, — загорелся Макс. — Слушай, Фома, давай прямо сейчас.
— Мне еще нельзя, — сообщил я.
— Почему? — удивился он. — Ты, по–моему, уже совершенно в порядке.
— По–моему, тоже. Но мать и сова–дистрофик считают по–другому.
— Какая сова–дистрофик? — удивленно спросил Макси–Кот.
— Невропатолог. Из поликлиники. Велел мне еще два дня сидеть дома.
Макси–Кота это обстоятельство расстроило.
— Что поделаешь, — вздохнул он. — В другой раз сходим. Я скоро еще приеду.
— Куда ты, Кот, денешься, — усмехнулся я. — Слушай, нам надо договориться. Когда придет Жанна, я начну ее спрашивать, была ли она позавчера на кладбище, видела ли старуху в черном, ну и так далее.
— А на фига тебе у нее об этом спрашивать? — ошалело уставился на меня старый друг.
Мысленно похвалив себя за предусмотрительность, я ответил:
— Да как бы тебе сказать… Понимаешь, я теперь сам ни в чем не уверен.
— То есть? — широко раскрыл рот Макс.
— А вот так, — продолжал я. — Ты ведь еще о последних событиях ничего не знаешь.
— О каких событиях? Что случилось? — вытянулась физиономия у Макси–Кота.
Я на всякий пожарный покосился на дверь, закрыта ли. Затем прошептал:
— Мне вчера показалось, что я эту самую старуху в черном видел по телеку.
— Что значит, показалось? — не сводил с меня глаз старый друг.
— Ну, понимаешь, я переключился на наш кабельный канал… Во всяком случае, полагаю, что это был наш кабельный. И на экране возникла старуха. Я от неожиданности заорал и переключился. А тут еще мать прибежала: «Что такое? Где болит?» В общем, ты ее знаешь. Ну, а когда она ушла, старухи уже на кабельном не было. И ни на каких других каналах тоже.
— Подумаешь, — пожал плечами Макс.
— Совсем не подумаешь, — перебил я. — Ты врубись, Макси–Кот: последние три дня эта старуха мне уже третий раз на глаза попадается. Вот я и подумал: вдруг после того, как меня по башке шарахнули, она стала мне везде мерещиться? Мать–то ее в поликлинике не видела. Единственный способ проверить, существует ли на самом деле старуха, — это спросить у Жанны.
— Погоди–ка, — прервал меня Макси–Кот. — Но ты ведь мне говорил по телефону, что вы на кладбище были вместе. И, кстати, еще до того, как тебе дали в глаз.
— Вроде бы, — кивнул я. — Но, понимаешь, вчера меня вдруг осенило: а что, если поход на кладбище мне тоже приключился, после того как врезали в глаз?
Судя по виду Макси–Кота, он уже мало что понимал. Во всяком случае, ему требовалось какое–то время, чтобы переварить противоречивую информацию.
— Единственное, в чем я пока уверен, — чуть помолчав, начал он, — это что ты совершенно зациклился на этой старухе.
— Мне тоже так кажется, — не стал спорить я. — Знаешь, я и сегодня ее, по–моему, видел.
По выражению физиономии Макси–Кота мне стало ясно: теперь и он уверен, что мне, по крайней мере, два дня нельзя выходить из дома.
— И где же ты ее видел? — вкрадчиво осведомился он.
Я подошел к окну и указал пальцем на дорогу, ведущую к кладбищу:
— Вон там.
— Ты уверен? — вытаращился на меня Макси–Кот.
— Совсем не уверен, — признался я. — Но мне кажется.
И я рассказал, как бросился в квартиру за биноклем, но, пока отыскал его, старуха успела бесследно испариться.
— Ясно, — задумчиво изрек Макси–Кот.
Но, судя по его тону, ему совсем ничего не было ясно. Кажется, он вообще не слишком мне верил. Меня это разозлило: «Хорош лучший друг». Наверное, в результате мы бы с ним жутко поругались, но тут пришла Жанна.
— Ты помнишь, Кот, о чем мы договорились, — прошептал я.
Он кивнул. Дверь моей комнаты открылась. Мать ввела Жанну,
— Заходи, пожалуйста.
Губы моей родительницы растянулись в кислой улыбке, и она тут же ушла на кухню.
— Вот. Познакомься, Жанна, — указал я на друга.
— Максим Кот, — церемонно произнес он. Жанна прыснула. Ей, конечно же, вспомнился наш вчерашний разговор.
— Ты чего? — надулся Макси–Кот.
— Да так. Не сердись, — скороговоркою отозвалась Жанна. — Просто мы с Федором вчера по поводу тебя поговорили, как гусь с поросенком.
Она подробно и выразительно пересказала нашу вчерашнюю беседу. Макси–Кот от души посмеялся.
Затем я, набравшись смелости, начал задавать Жанне вопросы.
— Ты помнишь, как мы с тобой позавчера были
на кладбище?
— Естественно, — ответила она. — Знаешь, Федор, склероза у меня пока вроде нет.
Предатель Кот заржал. Я состроил ему зверскую рожу, и он заткнулся. Я продолжал:
— А как дерево рухнуло на склеп, помнишь?
— Ну да, — пожала плечами она. — Помню. Тут я решился задать главный вопрос:
— А старуху в черном ты хорошо запомнила?
— Хорошо, даже очень хорошо, Федя, — с раздражением откликнулась Жанна.
Я облегченно перевел дух и украдкой подмигнул Макси–Коту. Маневры мои не укрылись от Жанны.
— Мальчики, вы что–то от меня скрываете.
— Да мы… — я замялся. — Нет, Жанна, ничего не скрываем. Я как раз хотел тебе рассказать. Только сперва нужно было удостовериться.
— В чем? — девочка вспыхнула. — Что у меня не поехала крыша? Но, по–моему, это тебя водили к невропатологу.
— Так я по поводу своей крыши и хотел удостовериться, — я решил не темнить.
— Ну, если по поводу своей, — сменила гнев на
милость Жанна.
Тут Макси–Кот решил вмешаться:
— Видишь ли, Жанна, наш общий друг боится,
что у него глюки.
— Глюки? — всплеснула руками Жанна, и ее зеленые глазищи заблестели. — Как интересно!
— Глюков нет, — поторопился разуверить я.
— А с чего ты подумал, что они есть? — не отставала Жанна.
— С того, что меня эта старуха будто преследует.
И я рассказал обо всем, что случилось с момента нашей последней встречи. В отличие от Макси–Кота Жанна выслушала меня без особого удивления. А когда я умолк, зябко поежившись, произнесла:
— Не нравится мне эта история, Федя.
— Мне тоже, — честно признался я.
— Вполне разделяю, — искренне посочувствовала Жанна. — Мне бы совсем не хотелось постоянно видеть эту старуху.
— Да чего вы страхи разводите на ровном месте, — совершенно не разделял нашего беспокойства Макси–Кот. — Главное, по–моему, что у Федора с башкой все в порядке. А старуха… Мало ли их всяких–разных. И плохого она вам вроде ничего не сделала. Я еще понимаю, если «бы она своей черной тростью кого–нибудь из вас огрела.
— Нет. Она нас не трогала, — хором сказали мы с Жанной.
— Так чего огороды городить? — еще сильней удивился Макс. — Тоже мне, ужас. Старуху несколько раз увидели. Если она тут живет, то ничего удивительного. Времени свободного много, вот и бродит себе по микрорайону. К тому же старые бабки вообще обожают ходить в поликлиники и на кладбища. Наверное, у нее там какие–то родственники похоронены.